Она задумалась, насколько далеко может зайти, и решила выбить из Бейла весь воздух одним ударом.
– Ты думаешь, что сможешь по этому описанию вычислить одного человека? Под него подходят тысячи, Бейл. Это Система – в ней восемь миллиардов человек населения, не считая Геенны и неназываемой планеты, в «ПослеЖизни» зарегистрировано примерно восемьдесят процентов, рабочие нейриды есть, возможно, у двух процентов из них – ты следишь за моей мыслью?
– Числа всё меньше.
– Но все равно высокие. Из людей с настоящими имплантатами многие умрут необратимой смертью до того, как попадут в море. Жизнь нелегка повсюду, Бейл. Мы больше не на Земле. Взрывы, разрушение и гибель мозга, тысячи других непоправимых финалов. И вот из подходящих людей с имплантатами в сарках оказывается, может быть, шесть сотых процента.
Камни у кромки моря все переворачивались и переворачивались, цвет поверх цвета, бесконечно неповторимые. Рейзер взглянула на Бейла:
– Не так тебе казалось, да?
– Я думал, большинство людей зарегистрировано. Я думал…
– Это так. И, конечно, жизни необратимо мертвых тоже попадают в базу данных, если получается спасти нейрид. Им достается вечность, а мы можем познакомиться с ними, даже несмотря на то, что они не вернутся.
Рейзер взяла его за руку. Холодные, мозолистые пальцы.
– Это хорошо, Бейл. Без этого мы бы пропали. До этого мы пропадали. Это дает нам надежду, цель и общность. «ПослеЖизнь» не позволяет Системе развалиться.
– Но числа, – сказал он. – Я никогда серьезно не задумывался о числах.
– Ты не типичен, Бейл. Они пронизывают жизни и мысли большинства из нас. В море попадает всего лишь несколько сотен тысяч сарков в год, но большинство считает, что это неплохие шансы. Может, и так, если альтернатива – смерть.
Она решила, что этого хватит. Пришло время разочаровать его, но чуть нежнее.
– Суть в том, Бейл, что ты можешь искать десять лет и никогда не найти конкретного субъекта. Наверное, можно попробовать один из нелегальных поисковиков, но они все не работают.
Неожиданно в мысли Рейзер снова пробралась жизнь Ларрена Гэмлиэла и кусок металла, подброшенный и пойманный. Как же его звали? Мардл? Его могла отыскать лишь ее собственная память. Почему это ее не отпускает? Синт никогда прежде так себя не вела. Почему теперь? Может, она сломалась?
Бейл присел у яркой бахромы моря.
– Ты много знаешь о «ПослеЖизни».
– Я пишу для ПараСайта. Я знаю все, что можно знать о «ПослеЖизни». Можешь себе представить, как это для меня полезно? «ПослеЖизнь» ограничена и неидеальна, да, но в своих Жизнях она правдива и чиста. Может, это единственная в мире правдивая и чистая вещь. То, что есть на «ПослеЖизни», не запачкано ошибками памяти или прихотями рассказчиков наподобие меня. Рассказчики из моря не могут лгать. Это единственная в мире правда.
Если Рейзер во что-то и верила – то она верила в «ПослеЖизнь». Не в довески и ПараСайты, но во все ее чудесные, ужасные Жизни. Рейзер была ее идеальной приверженкой. Эта практически неиссякаемая сокровищница всегда могла ее успокоить. Для нее возможность возвращения значила не так много, как Жизни. Все, чего она хотела и в чем нуждалась, находилось там.
– Я постоянно ее использую, – рассказала она Бейлу. – Пытаюсь понять, как передавать правду. Человечность. Эти жизни.
Он поднялся.
– Этот убийца.
Рейзер чуть не заорала на него.
– Бейл, забудь о нем. Что, после той ночи преступления закончились? Что, у тебя работа заглохла? Убийца умер, и с ним еще десять человек, но Таллен жив, и это – благодаря тебе.
– Есть что-то еще.
– Всегда есть что-то еще. Ничто не замкнуто в себе. Убийцу сделали таким армия, или детство, или какая-то штука в мозгу. Это тебя не касается.
– План…
– Был только у него в голове, Бейл. Это был план долбанутого. – Она хотела вытрясти это из него, это дурацкое нежелание оставить непонятное в покое. – Ты никогда не найдешь здесь логики. Хочешь знать, что случилось? Я тебе скажу. Ему приказал мотылек, или отражение в окне, или облачко, или камень, или его мертвый брат, или пустой монитор, или рисовое зерно – разницы нет; что-то будничное или нелепое отдало ему приказ, ясный и подробный, убить десяток человек, а еще одного затащить в канализацию и нарезать из него ленточек ножом, а потом начать дырявить череп стамеской.
Бейл вновь зашагал по пляжу. Впереди виднелся уходивший в море забор. За ним из ограды выпирал высокий крепбетоновый отросток, скрывавшийся в воде. Хорошо, подумала Рейзер, отстававшая от Бейла на несколько шагов. Ему придется развернуться.
Все еще не сбавляя шага, он сказал:
– У тебя отличное воображение, Рейзер.
– Ты должен сдаться, Бейл. Разве ты не понимаешь?
– Зачем он затащил туда Таллена?
– Ты меня не слушаешь. Если бы ты знал причину, это бы тебе не помогло.
Он остановился, переступил с ноги на ногу и ответил:
– Вот что я знаю. Есть огромный разрыв между убийствами на поверхности и тем, что он вытворял с Талленом в канализации. Сверху все было быстро. Убил, скрылся, убил, скрылся. Но с Талленом все совсем иначе. И не только потому, что его не убили.
– Ты говорил мне, что эксперты доказали причастность У ко всем смертям. Ты нашел его рядом с Талленом. Разве это недостаточная связь?
Волнорез был все ближе. Скоро им придется уйти с пляжа.
– Экспертиза по большей части строилась на догадках. Покрытие камерами в Форпосте несистематическое, они толком не помогают. Мы не знаем, сколько Таллен там пролежал. Может, несколько часов. Мы уверены только в том, что Флешик оказался там как минимум за пару минут до меня.
– Мы знаем, что у Таллена была привычка ходить к морю по ночам. А что, если Флешик еженощно за ним следил, заранее выбрал его в жертву и затащил в один из канализационных люков за несколько часов до начала убийств. Таким образом, Таллен мог оказаться первым. Флешик сделал с ним то, что сделал, не получил того, чего хотел. Или, возможно, ему показалось, что получил. Таллен что-нибудь выкрикнул, Флешик подумал, что это значит «Поднимись наверх и прикончи десяток людей». В любом случае, он выходит и начинает убивать, а потом возвращается к Таллену, чтобы, не знаю, проверить, не изменилось ли от этого что-нибудь. Только следом заявляешься ты и спасаешь его.
– Это ты от балды наговорила? – спросил Бейл.
– Я об этом думала. А что, что-то не так?
– Хорошая теория. Но что, если У был не один? Что, если над Талленом поработал кто-то другой?
– Двое? – Рейзер остановилась. – А есть доказательства присутствия второго?
– Никто не видел, как Таллена скрутили и увели с улицы. Если человек был один, это дело небыстрое. Если он был, как ты говоришь, последовательным, то многое оставил на волю случая. Вдвоем все легче. И Таллен определенно помнит, что его ударили ножом. На улицах следов Таллена не обнаружили, нигде между пляжем и его домом. Должна была найтись огромная лужа крови. Но не было ничего.
Они уже были почти у крепбетонового отростка, преграждавшего им путь. Рейзер увидела лестницу, которая вела обратно на набережную.
– Давай поднимемся.
– Не сейчас. – Бейл принялся тяжело расхаживать по камням. Рейзер смотрела, как исчезают следы его ботинок, как легко, словно пузырьки воздуха, поднимаются камни.
– Следов нет, – сказал он. – Ты заметила, как мы шли? Как все ходят по камням?
– Что? – спросила Рейзер, а потом сказала: «О», – когда до нее дошло, что она постоянно неосознанно поднимает ноги, чтобы не увязать в гальке. Бейл прекратил делать то же самое и спустя несколько секунд начал очень медленно погружаться, остановившись лишь тогда, когда ушел по самые лодыжки. Он вытащил ноги из шелестящих камней и двинулся к отростку, говоря на ходу:
– Мы не можем узнать, где Таллен той ночью поднялся с берега. Мы понятия не имеем, каким путем он вернулся в город.
– Мне без разницы. Я устала.
Бейл указал вперед.
– Смотри.
Забор, ограждавший волнорез, был уже достаточно близко, чтобы Рейзер различила его титановые прутья, на концах расходившиеся тремя острыми шипами. За ним, рядом с волнорезом, из высокой ограды набережной выползал широкий изгиб видавшей виды трубы и исчезал в море.
– Сюда выходят канализационные тоннели, – сказал Бейл. – Стоки.
– Ты думаешь, он заволок Таллена в трубы отсюда? Не из города? Здесь же нет доступа.
– Ворота видишь? Аварийный вход. За ним, на верхушке трубы, люк. Туда можно затащить человека. Вдвоем так вообще легко.
– Здесь должны быть камеры.
– Перестали работать через неделю после установки, а с тех пор прошли годы.
Рейзер представила, как Таллен стоит здесь и смотрит на море, ночь за ночью. Оно было прекрасно в переменчивом свете – как металл, как бархат.
– И еще, – сказал Бейл. – С памятью у него беда, но он помнит шаги.
– И что?
– Их звук, каким Таллен его описывает, был не топотом и не стуком. – Бейл пошагал взад-вперед. – Он сказал, что это был хруст.
– Может, на улице был гравий.
– А берег поддерживает себя в чистоте. Никакой крови. Что угодно – все что угодно – проваливается, а камни очищаются друг о друга.
Рейзер отчетливо сознавала, что топчется на месте.
– Значит, Таллен даже не ушел с пляжа? Это возможно.
– Хорошо. Но зачем так поступать, если знаешь, что твоя цель движется к твердой земле? Тащить кого-то по этим камням очень трудно. И он услышит, как ты приближаешься. – Бейл снова потоптался на месте. – Может даже отбиться.
Рейзер взглянула в сторону набережной.
– Но наверху тебя скорее заметят. Тоже рискованно.
– Так поздно ночью? И ты же все равно псих, помнишь?
– Ты организованный псих, – сказала она. – Это не то же самое, что идиот.
Бейл ухмыльнулся.
– Возможно, достаточно организованный, чтобы не захотеть оставлять следов.
– И опять – какая разница? Спустя час или два он уже оставлял довольно заметные следы. Тебе никогда не понять его логики, Бейл.