– Не знаю, – сказал я. – Я правда не понимаю.
Он снова сжимал живот.
– Если я спасу их от ада, я совершу хороший поступок, да? Но хватит ли этого?
– Хватит для чего?
Вздох.
– Все просто, Алеф. – Как будто бы я был ребенком. В одно мгновение он меня умоляет, в следующее – почти кричит: – Сколько нужно хороших поступков, чтобы отменить все, что я сделал?
Наконец-то я понял. Конечно, ему не было до них никакого дела. Единственным, до кого Пеллонхорку было дело, – единственным, до кого ему вообще когда-нибудь было дело, – был он сам.
– Ада нет, – сказал я. – Тебя не наказывают. Ты должен это понять.
– Что ты говоришь? – Он повысил голос.
– Существование ада нелогично, Пеллонхорк. Мы умираем.
– И все на Геенне неправы?
Внезапно я понял, что он кричит на меня.
– Нет, – поспешно ответил я. – Конечно же нет.
И снова – как будто щелкнули выключателем – он успокоился.
– Именно. Давай-ка я покажу тебе кое-что интересное.
Он встал в узком проходе между двумя капсулами, лицом к отцу, и взглянул на консоль. На одном из мониторов выровнялась сейсмическая линия, и, когда она это сделала, лицо Итана Дрейма расслабилось, а дыхание стало легче.
– Так лучше, отец, не правда ли?
Дрейм кивнул, насколько был способен. Из уголков его рта вытекала слюна. Он прикрыл глаза.
– Он не разговаривал со мной несколько месяцев, – сообщил мне Пеллонхорк. – И до сих пор не принимает, что это для его же блага. Каждый раз, когда мы видимся, я предлагаю ему выбор. И Лигату, кстати, тоже. Слушай, Алеф. – Он снова повернулся к отцу: – Боль может уйти навсегда, отец. Тебе этого хочется. Я дам тебе умереть, а я знаю, как сильно ты хочешь умереть. Ты постоянно меня об этом просишь. Все, что ты должен сделать в обмен, – это попросить меня отпустить Лигата. Он выйдет из этой комнаты – это случится быстро – а ты сможешь умереть. Только скажи. Тебе всего лишь нужно посмотреть, как он уходит.
Пеллонхорк встал лицом к Лигату, чья боль явно не отступала. Лигат заскрипел зубами и выдавил одно слово. Я не сразу распознал в нем «пожалуйста».
Пеллонхорк вновь обратился к отцу.
– Он попросил тебя вежливо. – Ответа не было, и он ударил по капсуле ладонью. – Отец!
– Нет. – Дрейм облизнул губы и сказал: – Убей нас обоих. Пожалуйста, Пеллонхорк, сделай это.
– Нет, – прошипел Пеллонхорк. – Это не вариант.
А потом, к моему ужасу, Дрейм прошептал:
– Алеф? Это ты?
Мое дыхание пресеклось.
– Да, – сказал Пеллонхорк, взглянув на меня. – Он здесь.
У меня сжалось горло. Я знал, что Дрейм даже не видит меня, но был перепуган.
Пеллонхорк что-то переключил на консоли, и мониторы на стене моментально поменялись изображениями. Боль, казалось, перескочила, будто что-то материальное, с лица Лигата на лицо Дрейма. Дрейм испустил тихий, давящийся звук, замолчал, и я снова смог дышать. Пеллонхорк развернулся ко второй капсуле.
– Лигат. А как насчет тебя? Ты молил моего отца о милосердии. Будешь ли ты милосерден к нему?
Лигат едва заметно качнул головой. Щеки у него стали такими худыми и бледными, что под ними просматривался череп. Он собрался с силами и пробормотал:
– Я не, не… стану смотреть, как он уходит.
– Подумай. Если согласишься, то умрешь секундой позже. – Пеллонхорк посмотрел на меня, поднял брови и сказал Лигату: – Ты ведь не веришь в Бога? Я знаю, что не веришь. Так какая тебе разница? Боль закончится, и ты станешь ничем. – Он наклонился вперед и изучил лицо Лигата вплотную. – Отпусти моего отца. Попроси об этом – и получишь покой.
– Я. Не. Стану. Смотреть. Как. Он. Уходит. – Долгий дрожащий вдох – и: – Это он увидит, как я отсюда выйду.
Как будто говоря с ребенком – как только что говорил со мной – Пеллонхорк объяснил Лигату:
– Отец не сдастся раньше тебя. Ты это знаешь.
Лицо Лигата исказилось еще сильнее, а потом снова окаменело, и он прошипел:
– Я никогда не увижу, как он уйдет.
Пеллонхорк изменил настройки, позволяя обоим отдохнуть, освободившись от боли. Ни тот ни другой ничего не говорили. Шрам на голове Дрейма под этим освещением был настолько темным, что казалось, будто у него расколот череп.
– Видишь? – сказал мне Пеллонхорк, выходя из узкого промежутка, чтобы двоим пленникам пришлось смотреть друг на друга.
Я не сразу смог ответить. Я боялся, что Дрейм снова попробует со мной заговорить.
– Вижу что? – спросил я.
– Никто ни во что не верит.
Он постучал по консоли, и, как один, оба мужчины распахнули рты в ужасном вибрирующем крике. Казалось, прошла вечность, прежде чем опускающиеся визоры накрыли их головы и слышны остались только негромкий писк монитории, гудение кондиционера и хриплый звук моего собственного дыхания, а закрытые капсулы начали неспешное возвращение в состояние покоя.
– Вот, – сказал наконец Пеллонхорк.
Я смотрел на мониторию, где никакого покоя не было.
Когда мы вышли из комнаты, Пеллонхорк сказал мне:
– Проблема в том, что Он не позволяет мне узнать, что я могу сделать, чтобы освободиться от грехов. Он не хочет сотрудничать, и Он не отступается. – Пеллонхорк указал на комнату, из которой мы вышли; дверь с шепотом закрылась. – Я принял все разумные меры. Ты это видел. Он не внял.
– Ты говорил про какие-то семена…
– Да, Алеф. Как понимаешь, я не могу рассказать тебе, что именно я задумал. Ты, в конце концов, Его агент.
– Я? – Что он сказал? Может быть, я неправильно его понял. – Но Он же и так все знает, разве нет?
– Меня Он совсем не знает, Алеф. – Голос Пеллонхорка посуровел. – Если бы Он меня знал, то не стал бы этого со мной делать, правда же?
Тридцать три. Таллен
– Поступил запрос на коммуникацию с вами, – сказал Лоуд. – Как вы знаете, все контакты с внешним миром контролируются. Платформы, конечно же, уязвимы к электронным атакам, однако ваше благополучие важно для нас.
– И у вас есть права, – добавила Беата. – Права человека. При соблюдении оговоренных условий контакты для вас разрешены. Контакт должен проводиться на базисе вашей анонимности. Хотя вы прошли тщательную проверку, но тем не менее можете быть контаминированы.
Когда Таллен переводил взгляд с Лоуда на Беату и обратно, у него кружилась голова. Лица челомехов не плыли, но выражения их не совпадали со словами.
– Поскольку у вас есть неотъемлемое право использования «ПослеЖизни», вам также разрешен свободный доступ к ее безопасным ПараСайтам. Ограниченный свободный доступ, разумеется.
Помимо прочего, Таллен заметил, что в разговоре оба меха делали паузы там, где это мог сделать человек, размышляя или обдумывая ответ, однако продолжительность их пауз была строго одинаковая.
– Ах да, – сказала Беата, словно удивившись. – У вас контакт на «ЗвездныхСердцах». Поздравляю.
Таллену пришлось задуматься. Это было так давно. Наконец он вспомнил.
– Я зарегистрировался как раз перед… перед тем, как на меня напали.
– Мы знаем, – сказал Лоуд. Он заговорил быстрее, голосом, лишенным интонаций: – Ваша регистрация на «ЗвездныхСердцах» предварительна и анонимна. Мы подвергнем цензуре любое раскрытие служебной информации или информации, которая может помочь вас идентифицировать. Вы не можете запрашивать или предоставлять любую информацию, способную прямо или косвенно повлиять на ваше положение, например, информацию политического или коммерческого характера. Мы подвергнем цензуре любые подозрительные вопросы собеседника. Мы будем отслеживать воздействие любого диалога на вашу психологическую стабильность. Если нас что-то обеспокоит, мы оборвем связь без предупреждения. От вас не требуется формального подтверждения ознакомления с этой информацией, поскольку она содержится в вашем договоре. Это всего лишь напоминание и любезность.
– Это все? – спросил Таллен. Он смотрел на челомехов, как всегда не способный угадать, кто из них ему ответит.
Это оказалась Беата.
– Осталось только сказать, что мы чрезвычайно рады за вас. Это возможность извлечь пользу из драгоценного человеческого общения в контролируемых условиях.
Таллен чувствовал слабость. Платформа нуждалась в постоянном наблюдении, и ее метаболические сигналы опустошали запас его сил. Сейчас у него болела левая рука и щекотало в животе. Он зашагал по направлению к неполадкам, сопровождаемый мехами.
– Условия могут казаться невыполнимыми, – сказал Лоуд, – однако предоставленная вами информация о себе сохранилась, и вы можете вести общение на ее основе, как будто ваша жизнь с того момента не изменилась.
Таллен спросил себя, сколько сейчас времени. Здесь не было дневного света. Он спросил себя, не нужен ли ему отдых. Все казалось неправильным. Он ощущал все тело, но ни одно из этих ощущений не относилось к его телу.
– Но это же будет ложь, – сказал он Лоуду.
Беата ответила:
– В человеческом общении не бывает истины.
– Я думала, ты поможешь мне связаться с Талленом, – сказала Рейзер. – В чем дело, Синт?
Я АНАЛИЗИРУЮ ВАРИАНТЫ. ВОЗМОЖНО, ДЕЛО В ВАШЕМ ПРОФИЛЕ.
– Или в его.
Она вернулась к профилю Таллена, пытаясь связать его с мужчиной, которого видела на больничной койке, мужчиной, с которым поболтала несколько минут в баре незадолго до того, как на него напали, и который, как рассказывал ей Бейл, хотел умереть.
Никто и никогда не ответил бы ему. Синт переслала ей еще и черновики Таллена, и советы новому подписчику. Ему даже рекомендовали изменить текст, а он этого не сделал. Таллен был безнадежен. Он использовал нерекомендуемые слова, и шансов на ответ у него не было. И все равно, что-то в том, как он рассказывал о себе, привлекало Рейзер. Это ясно выраженная меланхолия.
Да, она хотела его узнать, и не только ради рассказа.
Дельта стояла в дверях кабинета Навида. Начальника окружали монитория и папки с бумажными досье, в комнате воняло его лосьоном после бритья. Фоном слышался шепот коммов, усиливавших отдельные слова. «Инцидент». «Подозреваемый». «Задержать». «Подкрепление». «Срочно».