Он исчез на середине очередного зевка. Дельта верила, что Харв именно таков, каким себя показывает. Никто бы сознательно не выбрал себе такой образ.
Заключение открывалось на фоне колеблемого ветром поля лаванды, по которому фиолетовыми роршахами пробегали тени облаков. Было принято считать, что Харв помешанный.
Пока лаванда распускалась, а тени исчезали, Дельта представляла себя в сарке, где невозможно скрыть ни одну мысль и ни одно воспоминание. Она знала, что надо жить так, словно нет никакой «ПослеЖизни», или так, словно ее тело окажется невозможно сохранить, но не могла и вечно чувствовала себя виноватой, когда делала что-то, чего делать не стоило. Это было нелепо. Она, скорее всего, была не моральнее, чем Навид, и не менее добросовестна, чем Бейл.
Дельта задумалась, приходят ли люди в сознание в сарках. «ПослеЖизнь» утверждала, что это невозможно, но рассказывали всякое.
Тени ушли, ветер стихал. Лаванда была почти готова ко встрече с ней.
Дельта не могла изменить себя. Она такая, какая есть, и ничего тут не поделаешь. Возможно, «ПослеЖизнь» давала лишь слабую надежду, но иногда хватало и слабой.
Лаванда выцвела и исчезла. Дельта открыла заключение комиссии, промотала к анализу собственных действий во время инцидента, наложила на съемку комментарии инспекторов:
«…Здесь оперативнику Дельте стоило бы посоветовать сотрудничество с врачами скорой помощи вместо попыток анализировать паттерн, с чем гораздо эффективнее справляется пьютерия…»
Не останавливая видео, она запустила подпрограмму – Харв придал ей вид клумбы лопатообразных папоротников – и склонилась вперед, когда та открылась.
Вот оно: не итоговое заключение, а техническое вступление с подробностями процесса инспекции. Дельта начала проглядывать стены текста, не до конца понимая, что именно ищет.
Когда она взглянула на время, оказалось, что прошло полчаса, а она ничего не обнаружила. Это никуда не годилось. Что-то должно было найтись.
Она попыталась зарыться глубже, но все, что глубже, было для нее закрыто. Глаза щипало от пота. Она утерла его тыльной стороной ладони.
Оставалось десять минут. Она не сдавалась, пока на монитории не выросло и не заколыхалось кукурузное поле, остановив ее работу. Появилось лицо Харва, по-видимому завершавшего зевок, начатый часом раньше. Дельта откинулась на спинку кресла и сказала:
– Харв, мне нужен еще один уровень доступа.
– Прости, Дельта. Это к Навиду, а не ко мне.
Экран заполнился лавандой. Она закрыла свой порт и несколько минут просидела у мертвого монитора, прежде чем встать и потянуться. Потом села обратно и спросила:
– Можно мне посмотреть данные с неограниченным доступом?
Призрачное лицо Харва проступило над колышущимся полем. Он моргнул.
– Тема?
– А есть разница? Я же сказала, неограниченный доступ.
– Чтобы понять, он в целом неограниченный или неограниченный в рамках Пакса.
– Харв, я что, под наблюдением?
Еще одна пауза.
– Согласно тем данным, которыми я обладаю, нет.
«Которыми я обладаю». Он ее предупреждал.
– В рамках Пакса, Харв.
Она едва уловила вздох, когда он сказал:
– Ладно. Мне все равно нужно знать тему.
– Уличные камеры.
– Ага, значит, это мои хризантемочки.
Они появились, изящные и очень-очень красивые. Откуда у человека вроде Харва такой дар художника? Она поборола желание спросить у него, почему именно хризантемы. Обычно на такие вопросы он отвечал фразами вроде «Потому что герани сезонные» или чем-то столь же бессмысленным.
– Красивые цветы, Харв, – сказала она.
– Спасибо, Дельта. Это новый сорт. Немножко лучше сопротивляются некоторым жучкам.
Она задумалась, все ли его ответы представляли из себя какой-то странный шифр.
Дельта провела несколько минут, проверяя общее расположение и скопления камер, потом незаметно включила подробный осмотр прибрежного района в несколько случайных проходов по городу.
Она снова закрыла архив, посмотрела, как исчезают хризантемы. Вернулась лаванда, а с ней лицо Харва.
– Спасибо, Харв. А, еще кое-что – помнишь тех инспекторов?
– Шутишь? – неожиданно ядовито ответил он. – Они меня на кусочки разодрали. Такой бардак оставили.
– Кто-то конкретный?
– О да. Прыщавый. Жалко, что я никогда не смогу проголосовать против него.
– Аналогично. Что он у тебя тут натворил?
– Половину многолетников пришлось выкапывать и пересаживать. Клумбы затоптали, устроили экзотическим сортам перекрестное опыление, переполнили оросительные каналы. Оставили меня с одними сорняками, слизняками да тлями.
– Харв, пожалуйста. Один только разик.
– Они всё пооткрывали и ничего не закрыли. Их поисковые программы были не продезинфицированы. Никакого уважения. Когда нарисовался Флешик, я все еще прибирался. Все тормозило, половина карт и статистики или глючила, или не открывалась. Кое-что я так и не нашел. – Харв глубоко вздохнул. – В общем, я подал жалобу.
– Правда? Я об этом не слышала.
– Думаю, так мы и получили десять из десяти. Навид замел мою жалобу под ковер, а мы получили дерьмовый бонус. Только между нами, Дельта, если бы у меня тут была весна, все цвело и светило солнышко, мы бы взяли Флешика еще до третьего убийства. – Он закрыл глаза. – И Бейл бы до сих пор раздражал нас до усрачки.
– Бейла убило не это, – сказала Дельта. – Ты не виноват.
– И все равно, – ответил Харв. – И Навид не виноват. И ты тоже. Просто еще немножко говнеца вслед говношторму. Бейла все равно бы замочили, вопрос был только в том, как и когда. Такой конец ему подходит: огромная тайна, в которой, скорее всего, нет ничего, кроме дыма. Как раз в его стиле. – Харв засмеялся, застав Дельту врасплох. – Хотел бы я взглянуть на Жизнь Бейла.
Дельта обнаружила, что тоже смеется:
– На все его дерьмо.
– Ага. – Харв быстро стрельнул глазами в сторону и обратно. – Слушай. Я не много могу сделать, Дельта, но я собрал для него чуток цветов.
Лицо Харва и лаванда исчезли и появился венок из черных орхидей и красных тюльпанов. Венок ширился и рос, захватив все еще открытый перед ней монитор и распространившись на всю мониторию в комнате, заполнив ее прекрасными цветами. Их краски становились все насыщеннее, а тюльпаны раскрывали лепестки, пока те не поникли и не осыпались, оставив ярко-желтые тычинки сиять, как звезды в фиолетовом небе.
– Это потрясающе, Харв, – тихо проговорила она. – Правда.
– Спасибо. Я их тебе перепишу. Жалко будет, если они просто завянут здесь. Будешь вспоминать о нем – взгляни на них еще разок. Удачи, Дельта.
– Тебе тоже, Харв. И спасибо.
Тридцать четыре. Алеф
Сразу после того, как Пеллонхорк показал мне, что стало с Дреймом и Лигатом, я забрал Пайреву с Этажа, нашел пустой офис, сел рядом с ней и все ей рассказал. Сначала она молчала, а потом спросила:
– А он говорил тебе что-нибудь об этих семенах?
Пайрева, конечно же, немного напоминала меня, поэтому было объяснимо, что она не слишком эмоционально отреагировала на известие о том, что Дрейм и Лигат все еще живы, и об их положении. Она попросту была практична.
– Это может быть вирус, который высвободится на всех планетах одновременно. Но я знаю Пеллонхорка. Система доставки будет не одна. Возможно, еще одна, чтобы обеспечить успешную инициацию, и предохраняющая, чтобы предотвратить случайный запуск.
Пайрева была единственным живым человеком, с которым я мог свободно поговорить. Всех остальных у меня отняли смерть или безумие. Лишь она была настоящей. Она стала для меня всем. Ее лицо было так красиво, что мне хотелось плакать. Я нашел свою идеальную любовь, и мысль о том, что ее могут у меня отобрать, была невыносима. Я должен был оставаться стойким ради нее.
– Возможно, это и не вирус, – сказал я. – Это могут быть взрывные устройства. Или всё сразу.
– И он уничтожит всю Систему? Даже неназываемую планету?
– Так он говорит. И Геенну. В особенности Геенну.
– Ты ему веришь?
– Всегда.
Пайрева накрыла мою ладонь своей.
– Просто будь спокойным, Алеф. Он может блефовать. Ты говоришь, что знаешь его, но это не так. Он всегда был единственным, чьи поступки ты не мог предсказать.
Конечно же, она была права.
– Но я не могу рисковать. Он будет ожидать, что Бог поймает его на блефе. Мне кажется, он почти хочет, чтобы Бог это сделал.
Пайрева сжала мою руку.
– Ты должен его остановить. И ты можешь, Алеф. Ты должен в это верить – мы должны в это верить.
От того, насколько она на меня надеялась, я был готов расплакаться. Пайрева обняла меня за плечи, поцеловала в губы, потом отстранилась и сказала:
– Подумай, Алеф. Ты представляешь себе, как может произойти запуск?
– Он мне рассказал. Ему в голову имплантирован нейропередатчик. Пеллонхорк называет его переключателем мертвеца. Когда он умрет, передача прекратится и семена откроются.
– А если он окажется вне радиуса действия приемника?
– Приемник ведет регулярную проверку. Он допускает периодическое молчание. Есть небольшой период отсрочки.
– А если передатчик откажет?
Все ее вопросы я уже задавал себе сам, снова и снова, но последовательность ее логики меня успокаивала.
– Есть и живая цепь. Об отказе передатчика становится известно связному. Он проверяет, что с Пеллонхорком. Если за определенный срок он ничего не сообщает, семена открываются. – Я содрогнулся, вспоминая. – Пеллонхорк рассказывал мне это так, будто говорил напрямую с Богом. Он изменился, Пайрева. То, что он сделал со своим отцом и Лигатом, – безумие.
– Нет, – сказала она почти гневно и отдернула руку. Потом ее голос смягчился. – Нет. Мы не должны так думать. Это рак. Пеллонхорк на тебя полагается. Ты нужен ему, Алеф. – Она приблизилась и снова меня поцеловала. – Он в тебя верит, и я тоже.
– Я тебя люблю, – прошептал я. – Я тебя не потеряю.