– Если мы оставляем ее в покое, она растет, а если вмешиваемся – мутирует, – рассказал я Пеллонхорку.
Он не смотрел на меня. Я проследил его взгляд, но он всего лишь рассматривал других посетителей бара. Его здоровая рука скрывалась под пиджаком, и я знал, что он массирует опухоль.
– Сколько, по мнению врачей, у тебя есть времени? – спросил я.
– У Него есть несколько месяцев.
Хотя в баре играла музыка (резкая и математически нестройная), а воздух был мутным из-за дыма и тяжелым от запаха виски, до нашего угла все это почти не доходило. Я никогда не был уверен, делалось это из страха и уважения или Пеллонхорк обеспечивал себе (и, возможно, мне тоже) укрытие под щитом, куда бы ни пошел.
Я начал рассказывать ему об исследовательском каскаде, но он отмахнулся.
– Я знал, что могу на тебя положиться. Он сделал тебя своим агентом. Как долго? Просто скажи мне, как долго.
– Чтобы задержать рост, чтобы просто задержать ход болезни…
Он поднял стакан непослушной рукой и ударил им о стол так, что виски забрызгал нас обоих. Прибежал вытереть лужу официант. Пеллонхорк отвесил ему пощечину здоровой рукой. Когда официант скрылся, Пеллонхорк прошипел:
– Мне не нужна задержка хода болезни. Мне нужно обратить его вспять. Он это знает. А потом я хочу продолжать жить бесконечно. – Он откинулся на спинку стула. – Ты понимаешь? Никакой смерти, Алеф. Я не хочу рисковать. Я сыт Им по горло.
Я взял свой стакан и заглотил виски одним обжигающим глотком. Я не спал целую неделю, и мне было уже все равно, чего хочет Пеллонхорк. Я хотел жизни с Пайревой.
– Дай мне закончить, – сказал я и подождал, убеждаясь, что он слушает. Меня трясло – раньше я с ним так не разговаривал никогда, – но он должен был выслушать. – Только чтобы найти лечение, потребуется примерно восемьдесят пять лет. А ты еще и захотел жить вечно? – Я пожал плечами, хотя все еще дрожал. – Полагаю, это возможно. Но тебе придется подождать в rv, пока вечность не будет готова.
Ответ он почти что выплюнул:
– Ты правда думаешь, что я залягу в rv? На такой срок?
– Час или год в rv – есть ли разница? Ты будешь спать. С Геенны ты прилетел в rv и не заметил этого.
Вдобавок к этому я вспомнил, как Пеллонхорк разговаривал с Лигатом, заключенным в тот ужасный кокон мучений, и говорил ему: «Какая разница? Ты будешь мертв».
Я ждал. Я не мог понять, на кого, по мнению Пеллонхорка, он давит: на меня или на Бога?
– Тебя беспокоит, что случится, пока ты будешь спать? – спросил я. – У Шепота достаточно денег и влияния. Он все еще будет здесь, когда ты вернешься, и даже вырастет. Я приму меры.
– Я не буду бесконечно лежать в rv. Он только этого и ждет.
– Так проснись через восемьдесят пять лет. Вылечись сначала от этого, а потом можешь задуматься о вечности. Я как раз создаю медицинский фонд. Все мои расчеты говорят, что к тому времени найдется средство от твоего рака. – Алкоголь и нехватка сна сделали меня безрассудным, и я добавил: – А параллельно я начну работать над вечностью.
Вонь его виски накатила на меня волной.
– А если капсула rv откажет? Сбой питания, диверсия, глупость. Это долгий срок. – Он выпил остаток напитка залпом и поморщился. – Восемьдесят пять лет – это две жизни. Полет от Земли к Системе занял меньше, но половину спящих потеряли.
Я потянулся через стол и взял его за ослабевшую руку так, как на моих глазах Пайрева брала руки обеспокоенных работников Этажа. Он вздрогнул, но ладонь его осталась в моей, вялая и холодная. Мне хотелось отстраниться. Прикасаться к нему было неприятно.
– Он вручил мне этот дар ради этого случая. Ради тебя, – сказал я торжественно, используя слова, которые в Песни применялись для описания кусков кристалла, продававшихся как средство от лучевой болезни. – Если ты Его знаешь – то знаешь, что Он подарил мне мой мозг. Ты должен мне довериться. Это сработает.
– Восемьдесят пять лет. За это время Он найдет все семена и уничтожит мой бизнес. Думаешь, я позволю Ему это сделать? Мой отец не отступал перед Лигатом. Почему я должен отступить перед Богом?
Мне угрожала потеря всего. Я заставил себя быть спокойным и ответил:
– Это не отступление, Пеллонхорк. Это ожидание лекарства.
Заиграла другая музыка, и в ней я слышал какую-то математику.
– Меня забудут, – сказал он, – оставят спать до тех пор, когда капсула не откажет и я не умру. Нет. Я открою семена сейчас.
Но голос у него был уже не такой уверенный. Мои слова о лекарстве, о точном количестве лет, пусть даже в rv, затронули его.
Я заговорил мягче:
– Я смогу это сделать, но только если ты будешь вести себя разумно, Пеллонхорк. – Я видел, что близок к цели. – Тебе нужно лечь в rv. Ты же знаешь, я делаю все возможное. Оставь семена в покое. Будь разумнее. Пожалуйста.
Он колебался. Но стоило мне подумать, что я до него достучался, он поднял непослушную руку и прошипел:
– Нет. Он себя разумно не ведет.
Тридцать пять. Таллен
«Мне всегда было интересно, как это – жить на Хладе».
Таллену было тяжело не отвлекаться. Картинка отсутствовала, только слова на пустом мониторе, но где-то там, вдалеке, находилось человеческое существо, и из-за этого он чувствовал себя неожиданно уязвимым.
Он ответил: «К этому привыкаешь. Я так слишком привык». Что написать дальше, он не знал. Его слова немного повисели и исчезли, сменившись ответом.
«Я живу на Отдохновении. У нас долгие светлые ночи, а летом звезды похожи на бриллианты. Я прожила здесь всю жизнь. А ты всегда жил на Хладе?»
«Почти, – ответил Таллен. – Я вырос на Канаве, но мои родители погибли, когда мне было шестнадцать, и с тех пор пришлось справляться самому. Я хорошо разбирался в технике, умел ее чинить и всегда мог заработать этим достаточно, чтобы протянуть».
Прежде чем сообщение было отослано, «Канава» сменилась «Пеной», а «шестнадцать лет» – «семнадцатью».
«Я слышала, что на Пене красиво. Мне всегда хотелось путешествовать. Это, наверное, замечательно. Мой супружник умер в прошлом году, и мне здесь одиноко».
«Да, – ответил он и увидел, как слово прошло нетронутым. – А я так и не женился». Ему хотелось сказать больше, но мысль о том, что его слова изменят, неожиданно сделалась невыносимой.
Появилось новое сообщение. «Ты все еще здесь? Надеюсь, что да. Это нелегко». Пауза, а потом: «Я так хочу увидеть снег и дождь. Горы, лед».
Таллен долго смотрел на эти слова, а потом набрал: «Мне нужно идти».
«Ты получил мое сообщение? Я что-то не то сказала? Прости».
Снег и дождь. Горы, лед. Эти слова звучали у него в мозгу, пока экран серел. У Таллена закружилась голова, но это не платформа сообщала ему о своих бедах. Это было что-то другое.
– Разговор вызвал у вас больший стресс, чем мы ожидали, – сказала Беата. – Вы взволнованы. Мы решим, как на это реагировать.
Головокружение прошло. Таллен подавил желание почесать спину.
– Архивист тайно добыл это для меня, – сказала Дельта. – Как – не знаю. Защитные системы Пакса обычно настороже.
Рейзер знала, как. Поняла по тому, как вспыхнул и очистился монитор. Однажды она писала рассказ о кодировщике. Они договорились, что, помимо общего костяка его жизни, укрытого тончайшей кожей подробностей его работы, Рейзер будет использовать лишь те детали, которые он хочет там видеть. Кодировщик рассказал ей намного больше, но она, как всегда, сдержала слово. Кое-кого из тех людей, чьи истории она рассказывала, злить не стоило, и к тому же, если она не нарушала обещаний, они давали ей наводку на своих необычных друзей. Что за жизнь подарила ей Синт.
Этот пакет информации был наоборотным. Такие начинаешь создавать на основе той части кода, которая уже миновала первую линию обороны пьютерии, и обозначаешь предполагаемого адресата как отправителя. Система защиты твоего пьютера прицепляет к пакету своего программкиллера и пересылает тому, кого считает отправителем. Но ты уже включил в пакет код, который нейтрализует киллера, и, как только получатель открывает пакет, убийцу убивают, а информация доходит чистой. Довольно просто. Но чтобы обдурить защиту Пакса, требовалось умение.
– Понятия не имею, – сказала Рейзер, глядя, как лепестки распускаются и складываются, открывая послание. Цветы были прекрасны.
– Так, – сказала Дельта, откидываясь в кресле. – Инспекторов в команде было шестеро. Они прибыли в Форпост за пять дней до того, как Флешик взялся за дело. Разбились на две группы – наблюдателей и кадровиков. Наблюдатели провели первые два дня, проверяя городские камеры, а кадровики затребовали личные дела всех сотрудников Пакса.
Я начала с группы наблюдателей, поискала необычные паттерны в их деятельности, но ничего не нашла. Они не сосредотачивались избирательно на каком-то одном районе. Вместе они осмотрели весь Форпост в равной степени. Работали хорошо и, кажется, ничего не пропустили.
Тогда я перешла к группе кадровиков. Опять же, действовали они прямо и тщательно. Изучили все дела подробно и профессионально, Бейлу уделили не больше внимания, чем всем остальным. Снова ничего необычного, разве что невероятная эффективность. Все, что они делали, оставалось в рамках задачи.
– Значит, у нас ничего нет, – сказала Рейзер.
– Я не закончила. Если рассмотреть каждого из них в отдельности, картинка меняется.
Рейзер на секунду отвернулась, чтобы посмотреть на аквариум. Казалось, что, когда мимо проплывали рыбки, камни плавились, а потом восстанавливались.
– Я вспомнила, что, когда разразился инцидент с Флешиком, инспекторы держались в стороне и наблюдали, как и должны были делать. Все, кроме одного.
По коже Рейзер побежали мурашки. Дельта закрыла глаза и перешла на шепот.
– Он был исключением. Плоский нос, кожа вся в прыщах. Высокий хриплый голос. Он так близко ко мне наклонялся, что чуть не прижимался щекой, и шипел на меня, пока я пыталась руководить Бейлом. Потел кетоконазолом. Десис – вот как его звали. Он в тот день всех достал. Если бы не чрезвычайная ситуация, кто-нибудь рассадил бы об него кулак.