Но это были всего лишь младенцы. Мне нужно было как можно скорее запустить в море взрослых с полноценными воспоминаниями.
А еще мне нужно было имя для программы. Я вспомнил о ее целях, и об отношении Пеллонхорка к Богу, и назвал ее «ПослеЖизнью». А воспоминания, соответственно, стали Жизнями.
Я ожидал, что здесь программа столкнется с осложнениями, поскольку, когда нейрид вживляли взрослому, он ассимилировался гораздо медленнее и ему требовалось много времени, чтобы собрать прежние воспоминания и накопить новые, так что считать что-то значимое можно было бы только через несколько лет.
Но, к моему облегчению, Систему – помимо Геенны и неназываемой планеты, разумеется, – охватило почти всеобщее стремление записаться в программу.
Что я недооценил – так это невероятную глубину желания погрузиться в чужие жизни – не в полные жалости к себе и превознесения себя пересказы своих биографий, которыми всегда кишела Песнь, а в правду. Когда я был Безымянным, то едва соприкоснулся с истинной глубиной этого желания.
И тем не менее прогресс был слишком медленным. Прошло уже четыре года. Я до сих пор разговаривал с Пайревой каждое утро, но мои энтузиазм и уверенность увядали. Постоянно возникали новые проблемы. Мне хотелось, чтобы она дала мне совет, хотя бы утешила меня. Иногда я обнаруживал, что плачу, глядя на ее закрытые глаза и идеальное лицо. Мне хотелось уложить голову ей на грудь, услышать ее мягкий голос.
Мне было трудно, но я работал и работал, пока не перестал отличать явь от сна. Как-то раз во сне я нашел решение для всего, только чтобы проснуться и упустить его. Стены ответили эхом на мой крик, и все голоса Песни не смогли меня утешить.
В особняк прилетел Малах и сказал, чтобы я отдохнул и поел.
– Смотри, я привез тебе еды. Сыр, хлеб, кексы от моей жены. Она с тобой никогда не встречалась, но беспокоится за тебя. Ты любишь кексы?
Он заставил меня разговаривать. Он сказал, что я не говорил ни с кем месяцами.
Малах не знал о моих ночах. Если бы он знал, как я буйствовал и кричал в Песни, знал, что я был Безымянным, он забеспокоился бы еще больше.
– Я каждый день общаюсь с Пайревой, – ответил я. Во рту у меня было сухо, слова казались языку непривычными.
– Нет, не общаешься. – Он взял кусок хлеба и откусил от него, убедившись, что я это вижу, словно родитель, побуждающий ребенка. Я вспомнил о своей матери. Я чувствовал себя все более хрупким.
Малах проглотил хлеб и подождал. Я взял немножко хлеба – ради мамы, сказал я себе, – но во рту у меня не было слюны, и мне пришлось проталкивать тяжелый комок в горло.
– Ты открываешь колпак и просто стоишь рядом, – сказал Малах. – Ты уже больше года ничего ей не говорил. Иногда ты даже на нее не смотришь.
– Ты за мной следишь?
– Нет, Алеф. Я слежу за Пеллонхорком. Ты же понимаешь, что я не могу оставить тебя с ним наедине. Но беспокоюсь я о тебе.
Я почувствовал, что размякаю.
– Все идет хорошо, Алеф? Ты всегда говоришь, что это так.
– Дело во времени. Если бы у меня было больше времени…
– У тебя есть почти целый год. – Его тон резко изменился. – Ешь хлеб, Алеф, а потом возвращайся к делу. Я ничем не могу помочь. Ты мне нравишься, Алеф, но это не изменит того решения, которое я вынужден буду принять. Я и до тебя избавлялся от хороших друзей.
Говоря это, он смотрел прямо на меня. Малах, понял я, был подходящим человеком для того, чтобы руководить Шепотом. Высокое положение не заставило его дистанцироваться. Он взял с подноса кекс, развернулся и ушел, роняя крошки.
Я вернулся к работе, и на этот раз Малах оставил меня с ней наедине.
Сорок один. Рейзер
Рейзер взяла липкий ладонник кончиками пальцев и прошипела:
– Ладно, Синт. Рассказывай, что здесь творится.
ТЕПЕРЬ ВАША ИСТОРИЯ – ТАЛЛЕН.
– Что значит «моя история»? Меня пытались убить уже двое. Второй сказал, что меня для чего-то обучали – а правдой уже оказались и более сумасшедшие идеи. – Рейзер огляделась. Море было позади нее, за высокой оградой набережной. Отсюда хорошо просматривалось пространство впереди. Рейзер присела, чтобы не разбивать собой линию ограды. – Поговори со мной, Синт. Бейл был прав с самого начала. Я здесь не случайно. Я не верю, что ты – ИИ. Иногда ты говоришь, как он, но ты – не ИИ. Иначе… – Она вздохнула. – Черт, я не знаю.
Она не упомянула о Ларрене Гэмлиэле или Чорсте Мэрли. Все равно времени на это не было – к тому же что, если за Синт наблюдает тот, кто во всем этом виноват? Почему-то Рейзер не думала, что Синт находится под контролем этого человека, кем бы он ни был.
Она обнулила связь. Через несколько минут солнце должно было подняться настолько высоко, что укрываться в тени стало бы уже невозможно. Рейзер пошла по набережной, придерживаясь ограды. На улице уже появились люди, проехало несколько стремглавов и педальников. Паксеров не было. Рейзер не переставала смотреть по сторонам, но никто, похоже, не обращал на нее внимания.
Из переулка вышел паксер. Он взглянул на набережную, но, кажется, не заметил Рейзер. Может, он и замедлил ненадолго шаг. А может, у нее была паранойя.
Паксер скрылся из виду. Женщина, до того спокойно шедшая к ограде, ускорилась и чересчур резко повернула в сторону Рейзер. В то же мгновение двухместный стремглав направился к тому месту, где они должны были пересечься. Рейзер дождалась, пока стремглав замедлится, бросилась на женщину, покатилась вместе с ней по земле, запутывая наблюдателей, и завопила:
– Я ее держу!
Женщина саданула ее ребром ладони в челюсть и потянулась к поясу за пистолетом, но Рейзер ударила ее в висок и добавила:
– У нее пушка!
Стремглав затормозил. Рейзер перевернула женщину на живот, чтобы прибывшие паксеры не могли разглядеть их лиц, и крикнула:
– Парализуйте ее. У нее пушка. Я не могу ее удержать.
Один из паксеров сказал:
– Я не уверен…
– Парализуй обеих, потом разберемся, – ответил второй.
Рейзер прижала голову женщины к земле.
– Ладно, – сказала она. – Только сначала ее, пока я ее держу.
Когда протрещал первый разряд шокера и женщина обмякла, Рейзер выронила ладонник и сказала:
– Смотрите, что она уронила!
Этого хватило. Паксеры ненадолго расслабились. Рейзер выхватила пистолет женщины и направила в их сторону.
– Так. Оба прыгайте через ограду. Сейчас же.
Она посмотрела, как они растягиваются на камнях под оградой, потом вскочила на стремглав и направилась в тот район площадью три на три квартала, который Бейл называл Дыркой. Еще Бейл рассказывал, сколько времени нужно Паксу, чтобы засечь и перехватить украденную технику, поэтому Рейзер знала, что ей нужно добраться туда за пятьдесят секунд. Через двадцать она уже слышала позади сирены, а к тридцати они доносились слева и справа. К сорока они почти встретились впереди нее.
Паксеры готовились перехватить ее, но они опоздали. Сорок пять секунд – и она оказалась в переулках Дырки.
Дырка была мертвокамерным лабиринтом реинженерных мастерских, предприятием по разборке и пересозданию. Там как будто царила ночь. Небо скрывали брезентовые и стальные навесы, а дороги были перекопаны, так что на своих двоих передвигаться было проще, чем на колесах. Рейзер соскочила со стремглава и пошла пешком.
Она и десяти метров не прошла, как появилась первая технарка, девушка, едва переставшая быть подростком. Она провела утыканной проводами ладонью по консоли стремглава и, не глядя на Рейзер, спросила:
– Сколько?
– Денег не надо. Я просто хочу спокойно отсюда выйти.
Девушка наклонила голову.
– Куда тебе нужно?
– Неважно. Когда я выйду, мне понадобится двадцать минут.
Девушка посмотрела на свой ладонник, потом на Рейзер, подумала и сказала:
– Значит, так, у нас есть пятнадцать женщин более-менее твоего роста и веса. Дай нам пять минут, чтобы собрать их и переодеть – вместе с тобой. Покажи, как ходишь.
Она понаблюдала за Рейзер, потом сказала в ладонь:
– Так, она виляет бедрами и чуток наклоняет голову. Всем держать руки в карманах. – Она снова посмотрела на Рейзер. – Двадцать минут – это ты хватила. Пакс не любит терять стремглавчики. Что еще у тебя есть? Это что в кармане, пистолет?
– Пистолет мне нужен.
– Они его отследят. – Девушка уже подкатывала стремглав к рампе, которая уходила под мастерскую. Где-то внизу заскрежетала пила.
Рейзер пошла за ней.
– Не смогут. Он был у агента под прикрытием.
– Значит, стоить будет больше.
Под землей горели яркие неоновые лампы, а все поверхности были металлическими. Мастерская пахла маслом и озоном.
– Нет. Пистолет мне нужен.
Девушка закрепила колеса стремглава в паре осехватов и стала смотреть, как машина его переворачивает. Движения механизма были неожиданно красивы. Девушка потеребила ухо и спросила у Рейзер:
– Что ты натворила? Они там настойчивы, как любовники. Из-за тебя все улицы ими покрылись.
По рампе спустилась еще одна женщина в черных и пухлых штанах и куртке и гигантских ярко-зеленых сапогах. Она передала Рейзер сверток с такой же одеждой и спросила:
– В какую сторону тебе надо выйти?
Рейзер начала переодеваться. Одежда была толстой и тяжелой – такая хорошо согревает, но мешает двигаться.
– На север.
– Тогда следи за таймером. Ровно через три минуты мы покажемся из разных выходов. Нас будет тринадцать, все будем одеты одинаково и отвлечем паксеров на себя. Ты выйдешь через три минуты десять секунд – они будут слишком заняты, и ты проскочишь.
Выйдя из мастерской, Рейзер нахлобучила на голову капюшон. Мимо прошли еще несколько женщин, одетых в точности как она, в капюшонах и сапогах. Она направилась на север, но через минуту резко свернула и двинулась к западному краю Дырки.
Бейл рассказывал ей, как существовала Дырка. Она выживала благодаря компромиссам. Она знала, когда будет лучше сотрудничать, и сейчас опреде