изменила наша целеустремленность, наша стойкость и решительность. Мы почему-то стали вялыми и малоподвижными, мы стали допускать многозначные ответы на вопросы, нами овладели «страсти», мы услышали в себе непонятные волнения, наше естество стали волновать звуки, запахи и краски, меняющиеся картины природы. Но эти обстоятельства не угнетали нас, а наоборот: как бы освобождали от чего-то мучительного и тяжелого. Специфика планеты?.. В конце концов многие из нас лишились воинственных устремлений и смешались с местными, а другие, кто испугался таких странных перемен, ушли назад, домой, там вымерли. Ты это видел, мой мальчик?
— Да, Наставник, — как в полусне, отозвался Первый. — И поэтому здесь оказались лоны… Но я не мог понять, как мы, настолько превосходящие их во всех областях знаний, как мы оказались побежденными? Что это за неизвестное нам оружие, с помощью которого он победили?
— Это — любовь, — сказал Наставник.
Они долго молчали. Наконец Первый проговорил:
— Я не был готов к полету. Но не мог признаться тебе, ни Совету Студии.
— Ты был готов, — кивнул Наставник.
— Был готов! Нас снабдили неверной информацией! Мы ничего не знаем про обитателей Хи!
— Мы знаем односторонне. И нет ничего хуже одностороннего знания. Чтобы знать их, надо жить.
Второй сел на траву, потом лег.
— Наставник! Я не слышу, о чем у вас разговор, не хочу слушать. И не могу понять, отчего это так. Ты научил нас их языку, их привычкам, их манере чувствовать и выражать свое чувствование. И мне хочется сказать на их языке: мне хорошо здесь… Ты говорил — «краски, звуки, любовь…». Покажи же нам его, разумного, просто покажи — я не хочу никаких экспериментов.
Наставник посмотрел на Первого.
— У нас есть задание! — произнес тот.
Второй закрыл глаза, дыхание его стало глубоким ровным.
— У нас есть задание! — упрямо повторил Первый. — Если мы вернемся ни с чем, нас дисквалифицируют! Навсегда.
— Ты должен подумать и выбрать, — негромко проговорил Наставник. — Ты свободен в выборе.
— Нам нужна эволюция разумного Хи!
— Ты ее получишь.
В это время с шуршанием раздвинулись кусты на опушке, и на поляну вышла девушка. Первый удивленно посмотрел на своего Наставника — почему, дескать, не включает обскуратор — и сам потянулся к аппарату!
Но Наставник задержал его руку. Второй вскочил. Все втроем стали смотреть на девушку. На ней было светлое одеяние. Она была легка. У нее было открытое приветливое лицо с чуть-чуть раскосыми глазами; из-под воронкообразной шляпы спадали на шею черные волосы. Она что-то напевала. Оглянувшись и ничего, по-видимому, обескураживающего не заметив, она стала собирать цветы.
— Кто это? — шепотом спросил Наставника Первый.
— Это — человек.
И тут Второй мгновенно преобразился: вместо блестящего, облегающего комбинезона, на нем оказались скатанные, как у Наставника, брюки, белая рубашка, платочек вокруг шеи и та же шляпа воронкой. Он посмотрел на товарищей, отвернулся и, расставив руки, вдвинулся навстречу девушке, так же, в тон ей, заведя незамысловатый мотив.
Первый напрягся, словно хотел броситься следом, но, взглянув на старшего, остался на месте; руки его повисли вдоль тела.
— Он не вернется, — сказал Наставник.
Второй уходил все дальше; девушка, заметив его, взмахнула букетом и засмеялась.
— Я должен дать ему последнее напутствие, — сказал Наставник. — Я сейчас вернусь, и мы займемся эволюцией разумного Хи. Теперь ты видел его.
Он отошел лишь на несколько шагов, как услышал щелчок. Он обернулся: Первый раскрыл люк астролета и нырнул в него. В следующее мгновение воздух над тем местом несколько сгустился, вздрогнул, поднялось легкое облачко пыли и — все исчезло.
Долгим взглядом смотрел Наставник в небо, а когда опустил глаза, на поляне ни девушки, ни Второго уже не было.
«Поспешил прочь от этих мест и я, — пишет Посвященный, — ибо оставаться здесь долее не было нужды. Прячась за кустами, волоча за собой уже не нужный теперь транскоммуникатор, я выбрался туда, где стояла замаскированной моя ракетка. И уже набрав высоту и стремившись в нужном направлении, я все время как бы ощущал на себе чей-то далекий всевидящий взгляд; в сознании возникали невнятные образы, смысл которых был добрым. И я понял, что это — Наставник-нобл прощается со мной».
К сказанному добавить нечего, кроме разве того, что, по слухам, наш Посвященный вступил с ноблами в прямой контакт (через этого Наставника, надо полагать), и в скором времени мы узнаем о результатах данного контакта.
Тайная флейта
Слава вечно юной, неисчерпаемой жизни. Слава единому богу на земле — Человеку. Воздадим хвалу всем радостям его тела и воздадим торжественное, великое поклонение его бессмертному уму!
Быть может, эти электроны —
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Еще, быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет!
Там — все, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.
Как детская песня, как дым над трубой,
Как дым над трубой,
Душа улетает в покой голубой,
В покой голубой.
К далекому свету, — к тому ли лучу
И песня уходит, и сам я лечу.
За ним я лечу.
Валентин СычениковНочная гостья Василия Н.
Пятнадцатого августа слесарь-фрезеровщик механических мастерских колхоза «Заря» Василий проснулся неожиданно среди ночи не то от резкой боли в ухе, не то от сквозняка. Он бросил взгляд по сторонам и тут же сел на кровати, очумело соображая: что бы могла означать дырка в стене на месте окна.
— Кажется, вчера было… — Он закрыл-открыл глаза — дырка оставалась; потряс головой — точно: рамы нет и стена вокруг обломана, как от взрыва. Василий упал на простыню и, шаря рукой под кроватью, старательно засоображал: «Чё ж я вчера это… делал? Ленка рано ушла. Саньке по морде в дверях съездил и вроде один остался…» Не прерывая напряженной работы мысли, он нащупал наконец почти полную бутылку «Агдама», с трудом поборов тошноту, совершил спасительный глоток и снова вгляделся: рама была на месте. Полагая, что голова его уже почта ясная, он не спеша вышел на улицу.
Приятный августовский пар от теплой земли обул его босые ноги, целебный деревенский пейзаж привычно принялся за очищение его души.
Василий блаженно потянулся, зевнул и… остался с раскрытым ртом: над его головой висели сразу две луны. Снова мужественно подавив в себе удивление, он подумал: «Хорошо, хоть не троится». И твердо решил: с завтрашнего дня — ни капли.
Одна из лун качнулась, засверкала, приблизилась, увеличилась.
— Тарелка!.. — не то с изумлением, не то с ужасом догадался Василий.
Он хотел бежать… Не тут-то было. Ноги словно вросли в землю. Ему вдруг жестоко захотелось исчезнуть, раствориться, пропасть, но… «Эх, была не была!» — тоскливо подумал он и с решимостью отчаяния принял еще несколько изрядных глотков «Агдама» — для смелости.
Тарелка тем временем спокойно приземлилась в десятке шагов, откинулся люк, и рядом с Василием оказалась необычайной красоты женщина.
«Не хуже Ленки», — мелькнула у него мысль, но вслух он, отважно выпятив грудь, выдохнул:
— Ты кто?! Аэлита?!
Красавица сделала небрежный жест рукой и вдруг на чистейшем русском языке ответила:
— Не-а. Пепельница.
— Пепельница? Гы-гы-гы, — закатился Василий. — А лучше имечка не придумала?
— А чего ты ржешь? Во-первых, имя мне мамаша дала, а во-вторых, у нас это очень даже красивое имя. Просто у вас оно так неподходяще звучит.
— У вас, у нас, — передразнил Василий, совсем осмелев. — Ты чё — с неба свалилась?
— Ну как тебе сказать?.. — Она грациозно опустилась на торчащий рядом пенек. — С одной стороны, сейчас, конечно, оттуда, а вообще-то из уха твоего.
— Чё-чё? — протянул Васька и тоже сел — на землю.
— А ничё, — передразнила теперь она. — Из уха, говорю, из правого.
Он хотел захохотать — здорово его разыгрывают! — машинально потянулся к уху, взгляд его упал на тарелку, он вспомнил, отчего проснулся, и смог только выдавить из себя:
— И-и… давно ты там, — он замялся.
— Да всю жизнь.
Василий окончательно протрезвел, внутренне собрался и попытался припомнить, чему его учили в школе.
— Как же так? — пробормотал он растерянно, потому что ничего подобного происходящему припомнить не мог.
— Видишь ли, наша галактика находится в клетке твоего правого уха, миллиметрах в полутора под кожей.
— Галактика?
— Ну да. Ведь ты весь, да и все вообще состоит из галактик. А ваша галактика тоже в чем-то находится.
— И это галактика? — Васька шлепнул по земле.
— Ну да.
— И это, и это, и это? — тыкал он пальцем в различные предметы и, видя утвердительные кивки, одуревал.
Он закурил, жадно затянулся и с ужасом отстранился от сигареты.
— А в табаке?
— Хм, да в каждой табачинке миллион галактик.
Васька с трудом унял дрожь в пальцах, сжимавших окурок, и хрипло произнес?
— А когда я курю?
— Гибнут они все, — невозмутимо сказала она. — Да ты не расстраивайся, что же делать — так мир устроен, это неизбежно.
— Н-ну ты даешь! — протянул он и вдруг, озаренный смелой мыслью, сунул ей сигарету.
— Куришь?!
— Курить не курю, — она бросила взгляд на бутылку, — а вот рюмочку бы…
Она ловко подхватила бутылку и дважды основательно глотнула из горлышка.