У ангара с техникой покачивались на воде еще не убранные на зиму катера. Выставив на газету что-то кем-то недоеденное в казенных тарелках, расслаблялись механики. Углы газеты были прижаты стаканами, а бутылку они, понятно, спрятали. Бирюк любил жучить персонал, но сейчас подумал с пониманием, что механикам больше нечего делать, кроме как пить. На катерах уже никто не катается, а опробовать снегокаты еще никому не пришло в голову. Он понял, что будет первым в сезоне, и под ложечкой приятно засосало. Бирюк просто не мог не быть первым. Он заболевал, если оказывался не первым. Был в его фирме исполнительный директор, который часто обыгрывал Бирюка в «очко», так Бирюк его уволил. Зная эту особенность Бирючьего характера, можно понять, что выигрыш Ивашникова был ему как кость в горле. Выиграть конкурс должен был он, Бирюк! А если Ивашников предложил мэрии более выгодные условия, так Ивашников и виноват. Собака на сене этот Ивашников: он, видите ли, три миллиона заявил, когда все заявляли по четыре-пять! Сам не ам и другим не дам.
— Заводи моторы, гады! — в сладостном предчувствии завопил Бирюк. — Сотня баксов самому шустрому!
Гады шустрить не спешили — набивали себе цену. Для начала заявили, что нет бензина. Бирюк приказал слить полканистры из своего джипа. Потом сказали, что ключи у старшего, а старший обедает.
— Аванти! — по-испански гаркнул Бирюк. Понятливые Макс и Толик исчезли и минут через десять привели откуда-то для верности двоих субъектов, откровенно заспанных. Один вроде бы старший по лодкам, другой старший по снегокатам или наоборот: один по снегокатам, другой по лодкам.
Субъекты заявили, что бензин есть и ключи у них имеются, но, видите ли, база не сама по себе, она принадлежит санаторию, а в санатории послеобеденный отдых — сиеста, господин хороший, катера заводить не велено, дабы не смущать покой.
— Снегокаты, — ледяным тоном поправил Бирюк. — Я приехал кататься на снегокате.
Субъекты иронически переглянулись. Если бы они работали у Бирюка, он тут же выгнал бы их за эти переглядывания. Впрочем, если бы они у него работали, то ходили бы на цирлах.
— Через полчаса будет можно, — поглядывая на сотенную, которой Бирюк размахивал, как первомайским флажком, заявил ни черта не понявший субъект по снегокатам.
Бирюку не нужно было через полчаса. Ему нужно было сейчас.
— Не через полчаса, а немедленно! — апоплексически захрипел Бирюк и от волнения стрельнул пуговицей с пальто. Пуговица была черепаховая, новую хрен достанешь. Почему-то не сразив субъектов насмерть, она покатилась по причалу и булькнулась в воду. Толкаясь задами, верные Макс и Толик бросились вылавливать.
А Бирюк добавил к стодолларовой бумажке вторую.
— Немедленно. Или никогда.
Субъекты — и который по снегокатам, и который по лодкам — дружно потянулись, баксы покорно сложили трепетные крылышки. И тут одного из субъектов черт дернул пожаловаться, в манере всех взяточников, на объективные трудности в нелегком труде.
— Вкатят нам, конечно, за это дело — в тихий час снегокат заводить, — сообщил он, бросая на портрет Франклина пылкий взгляд коллекционера живописных полотен. — Может, и прогрессивки лишат. У нас ведь, земляки, министерский санаторий, а не частная лавочка.
Протянутые за мздой руки наткнулись на Бирючий кукиш. Сам того не ведая, взяточник оскорбительно спародировал Бирюка, который и похвалялся, и, например, давал разнос охранникам за то, что лузгают семечки, универсальной фразой: «У нас тут частная фирма, а не министерство какое-нибудь».
Бирюк решительно уселся в джип. Дернувшимся было следом Максу и Толику он бросил:
— Ждать!
И умчался к санаторным корпусам, ухитряясь реветь в принципе бесшумным двигателем.
Вернулся он через час, пересел на заднее сиденье и молча кивнул Толику на место за рулем.
— Ну что, настучали директору? — схамил субъект по снегокатам.
Бирюк одарил дурака взглядом столь открытым и нежным, что посторонний человек мог бы заподозрить его в гомосексуальных наклонностях. И приказал Толику гнать.
Салон джипа выглядел как гостиница наутро после возвращения из автономки моряков-североморцев. Пока Толик, остановившись на проселке, выбрасывал в кювет порожнюю стеклотару и битые стаканы, Бирюк блевал в кустах.
— Ни грамма не оставлю, — заявил он Максу между спазмами. — С таким говнюком пришлось пить, что впрок не пойдет.
Шевеля губами, Макс капал нашатырь в бокал с лимонным соком.
Потом Бирюк разыграл сценку под названием «Любимый племяш в гостях у старой девы». Лимонный сок ему какой-то кислый, икра какая-то черная, в машине накурено, положите его на обочине и уйдите все, нет, пусть останется Макс — он, Бирюк, всегда мечтал умереть на российской дороге под российским небом, и чтоб глаза ему закрыли не наследники-спиногрызы, а старый друг; так почему бы не умереть прямо сейчас, когда совпали все условия.
С долгими уговорами Макс все же влил в него сок и скормил половину бутерброда — остатки Бирюк, изловчившись, выбил у него из руки. Толик деловито надул автомобильной помпой матрас. Бирюка уложили, и Толик, как велено, отъехал метров на пятьдесят, оставив Макса закрывать глаза покойному.
— А базу я арендовал до весны, — весело сообщил Бирюк. — Этих, который по снегокатам и который по лодкам — к чертовой матери без сохранения содержания. Своего человека поставлю, вот тебя.
Макс действительно был старый друг, еще по школе олимпийского резерва, где оба с четырнадцати лет таскали железо и дотаскались до первого взрослого разряда. А так бы Бирюк не взял его в телохранители. По себе знал, как тяжелая атлетика закрепощает мышцу — скорости никакой, всякий отморозок накидает тебе пачек, а ты его лови, если сможешь.
— Ну и зачем это? — спросил Макс.
— Десять снегокатов, пять в резерве для санаторских, пять прокатываешь на коммерческой основе, баксов по десять за час, — начал объяснять Бирюк.
— Не темни, Вова, — перебил Макс. — Я спрашиваю, зачем это все. Ты же после мэрии как ненормальный. Опять пьешь. Неделю продержался, а обещал — до Нового года.
По проселку, по колее, полз военный «Урал», перемалывая снежную кашу. До лежащего на матрасе у обочины Бирюка долетели мельчайшие, как туман, брызги, и на губах остался привкус талой воды. Когда «Урал» проехал, на Бирюка еще долго смотрел из-под брезента тонкошеий солдатик.
— Я боюсь, Макс, — признался Бирюк. — То есть ты знаешь, я ни хрена не боюсь. Мне гранату под сиденье подкладывали — поехал, разобрался: виноват, земляки, не знал, что влез на ваш огород. И ничего, выскочил. А сейчас я боюсь себя. Главное, коммерческого смысла никакого нет, а я очень хочу его заказать.
— Кого? — спросил Макс.
— Ты его не знаешь, — соврал Бирюк на тот случай, если действительно закажет Ивашникова. Друг-то Макс, конечно, друг, но давать ему в руки такой компромат не стоило.
— Ну и в чем проблема-то, Вова? — удивился Макс. — Тебя заказывали, теперь ты заказываешь… Или он такой крутой?
— Да не круче нас. Я ж говорю: тот поезд для меня ушел, и выгоды никакой. Наоборот, возьмут за голову тыщ десять. На хрена тратиться?
— Денег жалко? — опять не понял Макс.
— Ну нет же! — Бирюк встал и пинком столкнул матрас в кювет. — Не тащи грязь в машину, завтра новый купишь… Макс, я же не уголовник, а бизнесмен, как все. А если все начнут друг друга заказывать только за то, что один другому перебежал дорогу, будет беспредел.
— Какие мы нравственные, — подначил телохранитель. — А по-моему, если он тебе мешает — зарой.
— Очень хочется, — повторил Бирюк. — Я подумаю.
На обратном пути Бирюк снова пил. Виски и шампанское, а когда в джипе кончилось, взял какой-то ужасный портвейн в киоске у бензоколонки, исходя из того, что такую дешевку подделывать не станут, и пил портвейн. Алкоголь шел, как вода. Хотелось настоящего кайфа.
— Макс! — окликнул телохранителя Бирюк и многозначительно замолчал. Телохранитель глядел в окно. — МАКС!!
— Соси портвейн, — сказал телохранитель. — Совсем, что ли, охренел: наркоту наслаивать на алкоголь?
— Уволю, — пообещал Бирюк.
— Мне-то что? Хочешь подохнуть — подыхай, — пожал плечами телохранитель. Спорить с хозяином, когда он в таком состоянии, было себе дороже. — Поедем к азерам, возьмем кокаина. У них очистка неплохая.
К приезду в Москву Бирюк так налакался портвейна, что забыл о наркотиках, и верный телохранитель сделал знак шоферу: «Домой!» Шепелявя набрякшими губами, Бирюк пытался насвистывать «Мурку»: «Ты зашухарила всю нашу малину и за то «маслину» получай!»
ТОГДА ЕЕ МОЖНО БЫЛО ВЕРНУТЬ
Четырнадцать лет назад, проводив домой бежавшую к нему в Митино Лиду, Ивашников до ночи простоял за газетным киоском у нее под окнами.
Горел свет на кухне — Рождественский кормил блудную дочь. Потом Лида ушла к себе и долго сидела на подоконнике, обхватив руками колени, и смотрела на улицу. Была, как сейчас, поздняя осень. У Ивашникова хлюпало в ботинках, он боялся простудиться и удивлялся себе: вот ведь сам, своими руками, отдал Лиду Рождественскую, и думаю черт знает о чем. Хотелось выйти из-за киоска, и махать руками, и кричать: «Вернись!» Тогда Лиду еще можно было вернуть.
Только что бы он с ней делал? У него не было приличных, незастиранных трусов, а на ужин — пустые макароны. Вот Ивашников и выпроводил ее, пока дело не дошло до ужина и до трусов. Остальное, в том числе угрозы профессора, он как-нибудь перемолол бы.
А профессор угрожал. Пусть, мол, Ивашников не надеется на отличную зачетку. Если не оставит Лиду, после зимней сессии турманом вылетит из института и загремит в армию. И спросил, дожимая: «Ты осознаешь, что я не шучу?» — «Осознаю», — как полагалось, ответил Ивашников. А сам в тот же день смотался в педагогический с этой своей отличной зачеткой. В насквозь бабском институте его стали тянуть на разрыв: хочешь на химический? Хочешь на биологический? Переводись, потом досдашь, что нужно.