йно себе выволакивал из кармана пальто пистолет. Кудинкин еще успевал спрятаться за дверью. А он вместо этого дернулся за своим пистолетом, понял, что не успеет, и грудью кинулся на преступника. Одна мысль владела им: не обосраться бы!
«Грудью кинулся на преступника» — это звучит красиво, это я оставлю. Хотя и своевременную мысль Кудинкина нельзя вычеркивать из моего правдивого повествования. Как милиционер с большим практическим стажем, Кудинкин трусил отчаянно. Надетый под рубашку легкий Трехдюймовочкин бронежилет мог спасти далеко не от каждой пули. Другое дело, что бегом вообще ни от какой пули не спасешься. Кудинкин, забыв о своей репутации крутого опера, кинулся на прорыв с теми же чувствами, какие испытывает загнанный в угол кролик.
Весь мир Кудинкина с его тридцатью двумя прожитыми годами, любовью к Трехдюймовочке и мечтой о домике в Опалихе готов был исчезнуть в черной дыре пистолетного дула. Дуло смотрело ему прямо в лицо. Кудинкин летел к нему в прыжке очень долго, секунды две. Пистолет выпускает за это время три-четыре пули, а если он автоматический, то все двадцать. Это ужасающе много для одного Кудинкина. Он летел к своему убийце и думал, что домик в Опалихе — непозволительная роскошь. Живут же люди без домиков. Было непередаваемо жалко Ольгу, которую, конечно же, никто не поймет и не полюбит так, как понимал и любил ее он, Кудинкин.
А потом Кудинкин долетел, схватил врага за тонкое запястье и вывернул за спину слабую руку, покрытую старческими веснушками. Как и положено реагировать на этот прием, старик выпустил пистолет и согнулся крючком. Кудинкин безжалостно заковал его в наручники и залепил глаза прихваченной из брехунцовской конторы липкой лентой.
— Я тебя все равно срисовал, козлина, — спокойно сказал старик. — Если отпустишь меня сейчас же, умрешь без мук и детишек твоих не трону, слово даю.
Не говоря дурного, Кудинкин отвел старинушку на площадку лестницы и приковал его к перилам, а сам отошел на то место, с которого старик в него целился. Лампы под потолком подвала били Кудинкину в глаза, лицо старика против света казалось черным.
— Врешь, не видал ты меня. Если ветераны будут врать, чего в таком случае ожидать от молодежи?! — огорченно сказал Кудинкин, возвращаясь к старику.
Само собой, Кудинкину было интересно, что помешало его убить. Он осмотрел отнятый «ТТ» и с изумлением убедился, что, в общем, ничего не мешало. Старик просто забыл дослать патрон в патронник. У Кудинкина еще тряслись руки, каждый нерв ныл, как будто по нему пропустили ток. Интересно: если он, чуть не обгадившись от страха, вышел победителем и как бы даже героем, то что в таком случае испытывал побежденный?!
— Ты знаешь, кто я? — с угрозой спросил старик.
— А как же. Патриа о муэртэ, вива, Фидель… Не надо, не унижайся, — сказал Кудинкин, борясь с желанием распахнуть пальто старого вора и пощупать брюки у него между ног. Если Фидель обгадился, он уж точно из кожи вон вылезет, чтобы найти и убить свидетеля своего позора.
Один из валявшихся под лестницей быков поднялся на четвереньки. Кудинкин скоренько сбежал к нему и добавил ногой в подбородок. Пощупал пульс на шее у второго — жив.
С этими быками была серьезная проблема: положим, сейчас их можно сковать, но потом они очнутся, и как тогда снять наручники? Не оставлять же им Ольгины, дареные, да и собственные наручники Кудинкина числились за ним на службе. Кудинкин поснимал с быков поясные ремни и связал им руки двойной ментовской петлей, придуманной в те годы, когда считалось, что наручники унижают человеческое достоинство советского преступника. Потом он уложил поверженных врагов в неприличную позу «69» и примотал друг к другу липкой лентой.
По ходу дела он исследовал карманы быков. Один, по водительским правам Коржов, был, очевидно, бригадиром Фиделя Коржиком. У второго документов не оказалось. Само собой, эти законопослушные граждане подстраховались уже потершимися на сгибах заявлениями, что, мол, пистолет я только что нашел на улице и несу сдавать в милицию. Кудинкин с большим удовольствием эти заявления прикарманил, чтобы после сжечь, а пистолеты разрядил и прилепил каждому к предплечью. Наконец, он для завершения картины заклеил быкам глаза. Нечего пялиться.
— Шустрый ты пацанчик, — не без симпатии сказал Фидель, прислушиваясь к треску сматываемой с рулона липкой ленты. Он, конечно, догадывался, чем занимается Кудинкин, и оставил всякую надежду на помощь быков. — Ты чей?
— Да я из милиции, — отчего-то потупившись, признался Кудинкин. — На вас поступило заявление от гражданина Брехунца. Пишет, что вымогательством занимаетесь.
До сего момента Фидель вел себя в целом разумно, если не считать того, что едва не выбил Кудинкину мозги из пистолета. Но тут он взвыл и, по-старчески брызгая слюной, выдал пятиминутный монолог. Печатными словами в нем были «мент поганый», «все равно достану» и «Брехунец» в сочетании со всяческими угрозами. «Кишки на карандаш намотаю» показалась Кудинкину самой гуманной. Впрочем, Фидель плелся за ним как миленький, помня, что сопротивление властям до добра не доводит. Они вошли к заскучавшему Брехунцу, и Кудинкин заботливо усадил Фиделя на стул.
Брехунец, которому Кудинкин заклеил рот и глаза, но не уши, прекрасно слышал и про кишки на карандаш, и, к примеру, такой перл, как «Собственные яйца сожрать заставлю». Покраснев как рак, несчастный хозяин «Полариса» с мычанием бился на своем кресле и потел так, что от него летели брызги.
Кудинкин пошуршал бумажками на брехунцовском столе и бодро спросил Фиделя:
— Фамилия?
— … — непечатно ответил Фидель.
— Я напишу «Федосеев», так? — листая отобранный у Фиделя паспорт, сказал Кудинкин. — Имя?
Пройдясь таким образом по анкетным данным Фиделя, Кудинкин стал его допрашивать. При этом вор не сообщил ничего ценного, кроме нескольких диковинных даже для капитана милиции ругательств. А Кудинкин с присловьем: «А вот гражданин Брехунец утверждает, что…» — понемногу выдавал те крохи информации, которые знал от Орехова: рэкет, лотки с фруктами, принадлежащие Фиделю и оформленные на «Пола-рис»… У Фиделя создалось полное впечатление, что настучал на него Брехунец.
— Не хотите сотрудничать с органами, — под конец сокрушенно заметил Кудинкин. — Что ж, вольному воля. А заключенному нары.
Он вывел Фиделя в коридор и приковал к перилам лестницы.
— Ничего не докажешь, кроме оружия, — сварливо сказал Фидель. — А за оружие меня не посадят, я старенький.
Примотанные друг к другу быки пришли в себя и медленно ворочались, как один огромный червяк.
— Ну и дай Бог тебе здоровья, — безразлично сказал Фиделю Кудинкин и для профилактики ткнул носком ботинка под ребра одному быку и второму быку.
Он вернулся к Брехунцу и сказал:
— Вот видишь, Теодозий Орестович, я же говорил, что ты будешь относиться ко мне очень серьезно.
— Му му-му му-му? — промычал Брехунец, гримасничая под залепившей рот лентой.
— Это не мне надо, — угадал вопрос Кудинкин. — Это тебе надо. Быть честным, смелым, дисциплинированным воином… Хотя это не из той оперы. Долги надо платить, Теодозий Орестович.
— Му-му?
— Кому, кому… А многим ты, наверное, задолжал.
Брехунец печально вздохнул носом.
— Ну ничего, главное, ты осознал, — утешил его Кудинкин. — Я ведь тоже не без греха. Оговорил тебя перед Фиделем.
Брехунец промычал краткую реплику, которую можно было понять как «Сука!».
— А ты как думал?! — изумился Кудинкин. — Думал, всех на свете обману, а они, дураки, будут со мной по-честному?! Нет, Брехунец ты мой наивный. Как ты к людям, так и они к тебе. Ты вот пугал, что Фиделевы быки нарежут из меня ремней, и они бы нарезали, если бы смогли. А теперь они лежат, Айболита дожидаются. Но тебя, заметь, я пальцем не тронул, потому что ты не бык, а мошенник. С тобой я немного смошенничал, зато сделал из тебя полезного члена общества. Ты ведь хорошо понимаешь, что Фидель тебе уже не поверит никогда и ни при каких обстоятельствах?
Брехунец энергично закивал.
— Ну вот, и теперь ты будешь изо всех сил помогать следствию, чтобы Фиделя посадили, — продолжал Кудинкин, — потому что на свободе вам двоим никак нельзя. На свободе он тебе кишки на карандаш. Так-то вот, Брехунец. Сила против силы, — Кудинкин согнул в локте руку и с сомнением пощупал маленький твердый мускул, — вранье против вранья, а в результате добро побеждает зло.
Очень довольный собой, Кудинкин пододвинул телефон и позвонил Орехову домой.
— Я Фиделя взял, с оружием, — сообщил он сонному капитану. — Хочешь отличиться — приезжай.
Было слышно, как Орехов шумно сглотнул.
— Совсем озверел, Кирюшка? — простонал он. — Фидель сядет, начнется война из-за «Полариса», а у меня и так три убийства висит.
— Не начнется, — заверил приятеля Кудинкин. — «Поларис» ликвидируется. А хозяин готов дать показания на Фиделя. Он тут сидит рядом со мной, приветы тебе передает.
Несчастный Брехунец мычал и крутил головой.
Кудинкин договорился с Ореховым, что его имя звучать не будет — «по данным оперативной разработки», и все.
— Минут через сорок буду, — пообещал капитан. — Пока до своих дозвонюсь, пока за мной заедут… Ты там свои дела закончил? Смыться успеешь?
— Да какие у меня дела, — сказал Кудинкин. — Кстати, я тут поломал Коржика и еще одного, без документов.
— Ничего, оформим сопротивление при задержании. — Капитан удивленно хмыкнул и повторил, на этот раз с уважением: — Нет, Кирюшка, ты совсем озверел. Коржика поломать! Он же боксер, кандидат в мастера!
— Так у нас же спорт любительский, — сказал Кудинкин и не прощаясь повесил трубку.
Поняв, что сейчас он уйдет, Брехунец завыл, багровея от натуги.
— Потерпи, — сказал ему Кудинкин. — Скоро милиция освободит тебя из лап коварных рэкетиров. А у меня, извини, доверия к тебе нету. Вдруг ты дурак и выпустишь Фиделя? Кстати, подумай вот о чем: Фидель, я тебя уверяю, сто лет не держал в руках оружия. Жмет на крючок, а затвор не взвел. Так зачем он сегодня взял пистолет? Не тебя ли собирался грохнуть?