— Стало быть, съев всё это, мы накажем спартанцев? — усмехнулся Платон.
— Понимай как хочешь, — ответил Критий.
— Ладно, — махнул рукой Платон. — Какую услугу ты от меня ждёшь?
— Да, хорошо, что ты напомнил. А то я совсем было отвлёкся. Я посылаю в Фивы посольство. Ты, вероятно, догадываешься для чего. Ладно, не мучайся, — сказал Критий, увидев, что Платон наморщил лоб. — Дело простое: в Фивах этот крикун и демагог Фрасибул собирает отряд из беглых афинян против Лисандра и Агида.
— И против тебя?
— Да, и против меня! Словом, хочет воевать с нами. Фивы Фрасибулу в этом потворствуют. Моё посольство должно уговорить фиванцев отказать Фрасибулу в помощи и выставить его за городские ворота. Я хочу, чтобы ты отправился в Фивы вместе с этим посольством: среди влиятельных фиванцев есть твои знакомцы, к примеру Кебет и Симмий. Вы вместе слушали Сократа. Кстати, о нём, — не дал ответить Платону Критий. — Передай старику, если увидишь его, чтоб не мутил народ своей болтовнёй. Мы уже приняли решение запретить ему произносить речи и вступать в беседы на площадях, в гимнасиях и у храмов. Если он не подчинится, — жёстко произнёс Критий, — мы его заставим замолчать! Ты передай ему это. Старик совсем выжил из ума — несёт всякую чушь, а главное, науськивает на нас собак, образно говоря. В тюрьме ещё сохранилось несколько мешков семян цикуты. — Критий вздохнул и замолчал, глядя на Платона.
— Да, я скажу ему об этом, — пообещал Платон. — А в Фивы не поеду.
— Не поедешь в Фивы? Разве я предлагал тебе ехать в Фивы?
— Только что, Критий.
— Ах да! Ведь простое дело: поговоришь с Кебетом, Симмием, с их друзьями и родственниками — только и всего. Скажешь доброе слово обо мне, расскажешь, кто такой Фрасибул, этот горластый демагог, дружок Алкивиада, уступивший ему свою юную любовницу Тимандру. Он жаждет славы и кутежей, а на афинский народ ему наплевать.
— Я ухожу! — сказал Платон, сжав кулаки. — И хотел бы, чтобы ты в этом доме больше не появлялся!
— И это вместо благодарности за помощь?
— Плевал я на твою помощь! Лучше питаться жуками, чем есть твой хлеб!
Платон углубился в сад и сел под старым платаном, где никак не зарастало травой место костра, поглотившего свитки со стихами. Лужайка уже покрылась густой муравой, а кострище оставалось чёрным, как запёкшаяся кровью рана. Это напомнило Платону о долго не заживавшей боли в его душе. Но теперь её уже нет, теперь он здоров. И то, что прежде мучило, стало радовать: как и хотел, Платон полностью отдал себя философии и лишь в ней одной видит достойное ума и сердца дело. Боги раскрывают свои сокровенные тайны не в мистериях и не устами жрецов. Откровения даются человеку через самопознание своей божественной, причастной Высшему Разуму души, и наставниками в этом являются философы. И нет у человека более высокой цели, и никто не поможет её достигнуть, кроме философов, — ни жрецы, ни ораторы, ни поэты, ни музыканты, ни скульпторы и живописцы, ни политики-законодатели, ни военачальники. А самый истинный среди философов — Сократ.
О боги, почему учитель ничего не пишет, не сохраняет для потомков?! Когда он умрёт, его гений исчезнет вместе с ним. Правда, однажды он ответил на этот вопрос: нет более прочного и надёжного хранилища мыслей, чем бессмертная душа, с которой не могут сравниться ни папирус, ни пергамент, ни дерево, ни мрамор, ни гранит. Всё разрушается, и только душа есть сама мысль о творящих мир сущностях. Но вот что Сократ не учёл: живой человек может подступиться к чужой душе, пока она тоже живёт в человеческом теле. А когда душа покинет тело, как её найти?
Философов на земле должно становиться всё больше и больше, ведь только они и есть настоящие, подлинные люди. Но для этого необходимо мысли нынешних мудрецов распространять не только с помощью живого слова, но и с помощью книг. Они умножают звучание мысли точнее и надёжнее уха. Философ не может войти в каждый дом, а книга может.
Вот почему Платону хотелось, чтобы Сократ записывал свои мысли. И вот почему он сам взялся за это вместо учителя. Теперь на досуге Платон записывал не стихи, как прежде, а беседы, в которых участвовал Сократ: о храбрости, об осмотрительности, о благочестии, о хороших и дурных поступках, о любовных и дружеских отношениях, о необходимости знаний, разговоры Сократа с Алкивиадом на пиру, с Ионом в роще Академа, с Федоном во дворе дома, с Горгием и Калликлом у Ликейского гимнасия... Правда, всё это пока лишь торопливые наброски, с тем чтобы ничего не забыть. Но придёт время, и он перепишет их, даст им названия и определит главный смысл, так чтобы каждый, кому доведётся прочесть их, мог услышать и увидеть живого Сократа. Работа не по нынешним временам, когда на несчастных афинян обрушиваются всё новые и новые беды: насилия, казни, грабежи.
Потона нашла брата в саду и позвала обедать.
Идя рядом с сестрой и поддерживая её под локоть, Платон искоса поглядывал на её большой живот. Потона вскоре должна была родить. Спросил участливо:
— Не тяжело? Не боишься?
— Не тяжело и не боюсь, — ответила Потона, улыбаясь. — Ты рассуждаешь как мой муж. Я ему как-то сказала: «Ты выпиваешь больше вина, чем я ношу жизни в животе. И тебе, кажется, не бывает тяжело. А уж страшно не бывает и подавно: ты становишься таким смелым, что можешь один пойти в бой против целой армии. А ведь носишь в животе всего лишь виноградный сок, а я — человеческую жизнь».
— И что он тебе ответил? — спросил Платон.
— Он ответил, что мне не следует болтать о таких вещах, — обиженно надула губы Потона.
Мужчины рассуждают, женщины болтают — этому принципу следуют многие, а философ из Абдеры Демокрит в книге «Вечных советов» даже сказал, что к мнению женщин следует прислушиваться лишь затем, чтобы потом поступать наоборот. Так и истину легко отыскать: утверждай лишь то, что противоречит мнению женщин. Но были женщины, к которым мужчины прислушивались как к мудрецам или дельфийской Пифии. Например, жена Перикла Аспасия. Хорошо, что она умерла до того, как был казнён её сын Перикл-младший. Эта ужасная несправедливость, допущенная Народным собранием, свела бы её, мудрейшую из женщин, с ума. Платон мечтает о такой женщине, как Аспасия. Он мечтает о Тимандре. Она прекрасна и умна. Это ничего, что она теперь с Алкивиадом: Аспасия тоже досталась Периклу не первому. И не последнему: скотовода Лисикла, человека заурядного, за которого вышла замуж после смерти Перикла, она за два года сделала знаменитым оратором. Общение с умной женщиной окрыляет душу. Вот подлинная любовь — к красоте телесной и духовной. Преобразующая любовь.
— Нет ли вестей от Демея? — спросил Платон сестру о её муже.
— Нет. Как в воду канул. А мне скоро рожать.
В доме все знали, что Евримедонт, тайно покинув Афины, отправился в Фивы к Фрасибулу, чтобы примкнуть к его войску, но об этом не принято было говорить. Предполагалось, что Платон, его братья, а уж тем более тёткин муж Хармид без вражды относятся к новой власти. Критию сразу же удалось вовлечь в свои дела Хармида, теперь он начал ловить в силки Платона, но Главкона и Адиманта пока не трогал. Братья год назад отличились в бою при Декелее против спартанского царя Агида. Их наградили после сражения венками, все помнили об этом, в том числе и Критий, и потому не рисковал пока обратиться с просьбами, которые Платон про себя назвал «предложениями всех замарать». Все преступники стремятся поступать подобно Критию — вовлечь в свою грязную игру как можно больше людей, утащить их за собою в пропасть, чтобы веселее было падать.
Адимант от обеда отказался, заявив, что не хочет принимать пищу из рук убийцы. Платон по долгу старшего отправился к брату, чтобы уговорить его отказаться от своих слов.
— Не надо увещеваний, — встретил Платона Адимант. — Я не могу преодолеть отвращения к Критию, тем более сегодня. — Адимант отложил в сторону камышинки и сел. Платон застал его за работой — любимым занятием брата было сочинение стихов, и этому Адимант посвящал большую часть досуга.
— А что случилось? — спросил Платон, садясь на ложе рядом с братом.
— Сегодня в тюрьме казнили Автолика. Разве ты не знаешь?
— Автолика? Знаменитого борца, победителя Истмийских игр?!
— Да.
— За что?! — всё ещё не верил Адиманту Платон. — Автолик и преступление — это никак не вяжется! Он ведь и мухи не мог обидеть...
— Ты прав. Но случилось так, что командующий спартанским гарнизоном на Акрополе замахнулся на Автолика мечом, потому что тот вовремя не уступил ему дорогу. Должно быть, ты видел этого Каллибия, ближайшего друга Лисандра: гора мяса, а голова с голубиное яйцо.
— Видел. Мне тоже он показался отвратительным, — ответил Платон. — А что случилось дальше?
Оскорблённый Автолик схватил эту тушу за ноги и отшвырнул в сторону, как какое-нибудь бревно. Каллибий не решился драться с атлетом, но пожаловался на него Критию и Лисандру, и дядя приказал казнить Автолика. Сегодня этот приговор Крития приведён в исполнение. Сначала несчастному дали яду, но он не подействовал, и Автолика удавили.
- Проклятие! — сказал Платон. — Наш дядя уже перещеголял всех тиранов: на его счету не одна сотня казнённых.
- Число жертв уже давно перевалило за тысячу. И вот что я думаю, Платон: когда афиняне расправятся с нашим дядей — а это, надеюсь, скоро случится, — то не поздоровится и нам, его родственникам. Гнев народа будет ужасен.
- Фрасибул — друг Алкивиада, он не позволит народу расправиться с нами. Впрочем, не знаю, — вздохнул Платон. — Следует, конечно, подумать, как нам быть. Но мы, кажется, ничем себя не запятнали.
— А то, что дядюшка привёз нам две телеги продуктов, отнятых у афинян? Разве это не позор?
— Ты прав, конечно.
— Надо раздать продукты соседям и нищим, — предложил Адимант.
— Да, — согласился Платон. — Оставим что-то для Потоны, ей просто необходимо хорошее питание, а остальное раздадим. Прикажи Керамону, пусть займётся этим.