— Всё же выполз, — сказал Сократ, когда узнал о Мелете. — Осмелел и выполз, как червь из земли после тёплого летнего дождя. Кончились зимние холода — гадам радость. И есть чем полакомиться.
Сократ знал Мелета давно. Как поэт Мелет был настолько зауряден, что мало кто из афинян слышал о его сочинениях. Его больше знали как политика, тоже, разумеется, посредственного — серость остаётся таковой во всём, — подвизавшегося в лакеях у Тридцати тиранов, особенно у Харикла, второго после Крития, но не менее злобного и жестокого человека. Этот Мелет ездил на Саламин, чтоб арестовать Леонта. Сократ, тоже получивший от Крития этот приказ, хотел было предостеречь Мелета, как, впрочем, и других послушных тиранам пританов от рокового поступка. Но тот, отмахнувшись от Сократа, как от назойливой мухи, сказал ему в ответ:
«Не твоего ума дело, старик! Поймать Леонта — всё равно что схватить за хвост золотую птицу. Только такой дурак, как ты, может отказаться от такого шанса».
Мелет не только участвовал в аресте несчастного Леонта, но, говорят, и допрашивал его, «выбивал» сведения о припрятанных ценностях и присутствовал при его казни.
Амнистия освободила негодяя от ответственности за это преступление, но мысль о том, что Сократ знает о его добровольном и деятельном участии в позорном предприятии, продолжала мучить, а вернее, пугать Мелета. Естественно, что ему захотелось отомстить старику за этот страх.
Сократа вскоре познакомили с текстом жалобы Мелета, которую, побывав в портике архонта, мог прочесть каждый. В ней говорилось: «Сократ повинен в неверии в богов, признаваемых государством, и в том, что ввёл в полис новые божества. Он также виновен в совращении молодых людей. Предлагаемое наказание: смерть».
В подтверждение подлинности жалоба Мелета была скреплена подписями Анита и Ликона. Анита в Афинах знали все. Богатый владелец кожевенных мастерских всегда выставлял себя защитником простого народа, однажды был даже избран стратегом, хотя морскую операцию, порученную ему, провёл неудачно. Он часто забирался на Камень и произносил речи против, как он неизменно выражался, «всяких умников и предателей аристократов», прослыл вождём народа, демагогом, участвовал в разгроме Тридцати вместе с Фрасибулом, отличался крутым нравом, тиранил семью, держал детей в крепкой узде, ненавидел софистов за то, что те, по его мнению, разрушали своей безответственной болтовнёй устои нравственности и государства. К софистам же он причислял всех, кто хоть как-то пытался рассуждать об отеческих богах и законах. И уж конечно считал софистом Сократа, особенно после того, как один из его сыновей, наслушавшись философа, воспротивился тираническим порядкам в доме. Кроме того, он считал Сократа учителем всех, кто предавал Афины — Кивиада, Крития, Харикла, Ферамена, Хармида, — и учеником безбожников Анаксагора, Протагора и Диагора. Имена философов он произносил скорее понаслышке, сам не зная ничего об их учении. Тупость являлась самым заметным качеством Анита, но все признавали его несомненные заслуги в борьбе с олигархами.
Подпись оратора Ликона на жалобе Мелета стояла после подписи Анита. И все понимали почему. Ликон был составителем речей демагога Анита, его пишущей рукой, автором мыслей и убеждений. Сам Ликон выступал редко, но, когда это случалось, его речи как две капли воды походили на речи Анита. Ликон был Анитом в отсутствие Анита, а в присутствии Анита становился его тенью — так говорили о Ликоне другие ораторы.
Жалоба Мелета простояла в портике архонта басилевса[54] установленный срок и была принята судом к рассмотрению.
Сначала Платон, да и все друзья Сократа надеялись, что доносчик заберёт свою жалобу, прислушавшись к мнению афинян: те презирали Мелета и любили Сократа, смеялись над глупостью первого и высказывали расположение второму. Но Мелет жалобу не забрал.
Потом друзья Сократа надеялись, что суд всё-таки откажется рассматривать нелепую жалобу. Сократ верил в отеческих богов, никаких новых не придумывал, а если и упоминал одно чудное божество, то скорее в шутку, чем всерьёз. Старик упоминал некоего деймона, который якобы подсказывал Сократу, чего не следует делать. Что делать следует, Сократ решал всегда сам.
И последнее обвинение было несостоятельным. Сократ всегда побуждал только к добрым и справедливым поступкам. Не его вина, что Алкивиад, Критий, Харикл, Хармид, Ферамен и Анит-младший не всегда прислушивались к его словам. Если бы они поступали так, как советовал учитель, то не навредили бы ни Афинам, ни друзьям, ни родителям.
Многие приходили сказать Сократу, как нелепо обвинение Мелета, но суд принял жалобу к рассмотрению.
Суд накажет клеветника за ложь, а Сократу присудит награду — таковы были прогнозы друзей Сократа на результаты этой тяжбы.
Заседание гелизи[55] с рассмотрением жалобы Мелета, Анита и Ликона было назначено на Ареопаге, холме Ареса, на его пологом, обращённом к солнцу склоне, над которым возвышалось здание верховного судилища. Здесь было тепло, хорошо пригревало весеннее солнце, сюда легко можно было вынести из здания столы и скамьи для председательствующих на суде. А на склоне удобно размещались присяжные (как правило, чуть более пятисот человек), друзья обвиняемого, друзья обвинителей. Ареопаг в эту пору был покрыт густой травой, так что можно было обойтись без подстилок. Лишнюю публику останавливали у лестницы, ведущей на холм, у крутой скалы, служившей подножием Ареопага. Узкие ступени были вырублены в граните в незапамятные времена, кажется, ещё при Тесее, и с тех пор стёрты и отшлифованы подошвами тысяч и тысяч прошагавших по лестнице ног.
Проводить Сократа пришли Платон, Критобул, Аполлодор, Критон, Кебет, Симмий, Антисфен, Аристипп и Херекрат. Были здесь Ксантиппа с детьми, которым Сократ идти на суд запретил, и конечно же Федон, никогда не расстававшийся с учителем.
Утро выдалось тихое и ясное. Случившийся накануне вечером дождь освежил зелень, прибил пыль. Дышалось легко, воздух был прозрачен и гулок: с соседних улиц доносились крики петухов и лай собак, а также грохот телег, направляющихся с рассветом на рынок.
Ксантиппа угощала собравшихся козьим молоком и лепёшками, плакала. Сократ же был весел, балагурил, развлекал друзей, хотя и не очень успешно: лица собравшихся оставались мрачными, будто на похоронах. Сократ, кстати, заметил, что на похоронах, говоря по совести, надо не печалиться, а веселиться, поскольку душа умершего, получив свободу, радостно парит над скорбящими, собираясь к звёздам, что смерть, в сущности, есть выздоровление замученной телом души, и за это следует приносить в дар богу исцеления Асклепию откормленного петуха.
Критон сказал учителю то, что думали, пожалуй, все собравшиеся:
— Не ходи на суд, Сократ. Ещё не поздно. Пока не пришли за тобой скифы, судебные надзиратели, сядем на лошадей и уедем. У меня в Беотии есть дом и сад, я тебя спрячу, никто не найдёт. Уверен, что Перикл предложил бы тебе то же самое. В своё время он помог избежать суда Анаксагору, предлагал скрыться Фидию. Это разумно — бежать от неправедного суда.
Сократ отказался.
— Суд будет забавным и скорым, — сказал он. — Повеселимся.
— Обвинительную речь для Мелета, говорят, написал Поликрат, — напомнил Критобул. — Он большой мастер сочинения подобных опусов. Ликон — сам оратор. А для Анита, конечно, постарались многие. Мелет хоть и дурак, но хороший декламатор, может произвести на присяжных выгодное впечатление. Успех Ликону почти обеспечен. Анит же олицетворяет власть и демократию...
— Остановись, — попросил Критобула Сократ. — Вот и отец тебе скажет, если не веришь, что мне доводилось состязаться с великими ораторами, но и они от меня бежали.
Тут Сократ, конечно, прихвастнул. Но проблема заключалась в другом: Мелет, Анит и Ликон будут состязаться с Сократом не в умении доказывать истину, а в способности переманить на свою сторону присяжных цветистостью речей, хлёсткими, яркими высказываниями и страстностью изложения позиции. Вряд ли Сократ сумеет в этом превзойти риторов.
— Ты всё же возьми с собой Ксантиппу и детей, — посоветовал Антисфен. — У судей, знаешь ли, смягчаются сердца, когда они смотрят на плачущих женщин и детей. Да и сам пусти слезу, если понадобится. Бей себя в грудь, кайся. Помнишь, как вёл себя гордый и мужественный Перикл, когда Аспасию вызвали на суд за безбожие и сводничество? Он не стыдился каяться, просить и плакать. И каков был результат: Аспасию оправдали! Так Перикл поступился гордостью ради жены, а ты сделаешь это ради всех нас, твоих друзей, которые тебя любят.
— Обещай в крайнем случае откупиться деньгами, — сказал Аполлодор. — Мы найдём деньги, чтобы внести за тебя. Не так ли, Платон?
— Так, — ответил Платон. — И Аполлодор, и я, и Критон... Мы внесём такую сумму, какая понадобится.
— Все вы — настоящие друзья. И советы ваши разумны, — сказал Сократ. — Но мой деймон подсказывает мне: ни о чём не хлопочи, Сократ, всё образуется само собой, всё к лучшему.
Когда на рассвете появились скифы, пришедшие проводить учителя на суд, на каменную ограду двора близ калитки взлетел большой золотисто-зелёный петух и, вытянув шею в сторону Сократа, громко закричал.
— Вот, — указал на него рукой Сократ. — Он всё знает: пойдём и мы...
Столы и скамьи стояли в нижней части склона, а присяжные и публика расположились на склоне, словно в амфитеатре. Между ними мерно прохаживались судебные стражи. Председательствующие сели в центре за стол, на котором уже стояли водяные часы и глиняные сосуды для голосования присяжных, обвинители — Мелет, Анит и Ликон — устроились на скамье справа от стола, Сократ — на такой же скамье слева.
Критон сидел в числе присяжных за спиной Сократа, а все остальные — Платон, Аполлодор, Критобул, Симмий, Кебет, Херекрат, Антисфен, Аристипп и Федон — среди публики, за запретной для пересечения полосой, охраняемой стражниками.