— Почему?
— Кто же знает! Организм так устроен у этой породы людей. Но с этим можно и нужно бороться.
— Как?
— Труса надо из себя выгонять. Любым способом вытравлять: самовнушением, тренировкой… От опасных заданий не увиливать. Мало ли как… Запомни: смелого пуля боится — это не просто красивые слова. Оно так и есть, трусы чаще погибают, чем смелые, отчаянные, ловкие, тренированные ребята. Это показал опыт Великой Отечественной войны.
Но под этими словами Юрка лишь нагибал голову да морщился досадливо. Он не чаял дождаться, когда кончится срок службы, и педантично вычеркивал в своем календарике прошедшие дни и скрупулезно считал оставшиеся.
Пролетели, прошли, проползли, протащились — как для кого — два года, и Юрка возвратился домой, облегченно вздохнув. Но еще более облегченно вздохнули его командиры: наконец-то избавились от неисправимого сачка.
Ехал домой Юрка радостный, будто снова возвращался в свой десятый класс — к ребятам и девчатам, будет кичиться перед ними: был в Германии, участвовал в бою.
В первый же вечер, не расспросив, как живут тут мать и сестра, надраил пуговицы на мундире и подался в клуб на танцы. Но, к своему удивлению, никого из своих прежних друзей и знакомых он не встретил. Его сверстники разъехались кто куда, а кто остался на месте — на танцы уже не ходили: другие заботы их обременяли.
Пришел домой унылый, разочарованный, понял: та жизнь кончилась, надо начинать другую, неведомую…
Только на другой день увидел, рассмотрел своих близких. Ксения повзрослела, расцвела, совсем невестой стала. Удивился:
— Ксюх! Да ты смотри как выросла! Замуж скоро, а?
— Было бы за кого, — отозвалась болезненным голосом мать и пошла от плиты к столу, еле переставляя ноги.
— Ма, а с тобой что? Почему ты так ходишь?
— Я же тебе писала, сынок: болезнь моя стала прогрессировать. Все суставы болят. Ходить не могу, вот в этих местах больно, — она с трудом нагнулась, показала, где у нее болит. — И колени, и шея — все болит. И руки, вот посмотри. — Она протянула ему обе руки — искривленные пальцы с большими наростами на суставах. — Держать уже ничего не могу: чашка валится из рук, всю посуду перебила. Сумка с продуктами мне не под силу стала — не держат руки. Все теперь на бедную Ксюшу. Хорошо, хоть карандаш пока держу, а иначе беда: если и работать не смогу — тогда совсем…
— Ну?.. А что же врачи?..
— А что врачи? Лечат. Прописывают мази, втираю. Иногда помогает — легче становится, а чаще — нет, особенно осенью, в сырую погоду. Говорят, есть какое-то лекарство — уколы делают, но тут его не достать. Вот так-то, сынок… Плохой из меня помощник вышел, слабая опора… Вот и Ксюше пришлось школу бросить, пошла в ПТУ, чтобы поскорее к самостоятельности прибиться.
Юрка молчал, ждал, что мать скажет о нем, какую участь ему уготовила. Неужели рухнули все его планы и ему придется идти куда-то в ученики то ли токаря, то ли слесаря? Но мать о нем ничего не говорила, тянула почему-то.
— Гераська тоже армию отслужил, вернулся.
— Какой Гераська?
— Твой двоюродный. Забыл, что ли?
— А?..
— О, парень какой выдурился! Высокий, красивый! Поступил уже, учится в металлургическом. Ты бы сходил, проведал бы бабушку, ребят. Бабушка тоже сдала сильно, постарела… О тебе все спрашивала: «Как там наш сиротка? Дождусь ли поглядеть на него?» Сходил бы?..
Поморщился Юрка — не хотелось ему идти к двоюродным, какой-то неприятный осадок к ним остался у него еще с тех пор, когда бабушка угощала его пирожками, а они смотрели на него отчужденно и дразнили сиротой. «Сиротка…»
— А я?.. — не выдержал Юрка. — А мне как быть?
— Как быть? Ты — особая статья! Ты иди своей дорогой, как наметил. Ты на нас не смотри и не обращай внимания, проживем как-нибудь. И тебе поможем. Вот Ксюша скоро станет зарабатывать… Иди, сынок, иди своей дорогой!
Вздохнул облегченно Юрка. Собрал все, что нужно, послал в Москву и стал ждать ответа.
Даже временно Юрка ни на какую работу не пошел, он «отдыхал» от армии и готовился к экзаменам. На самом же деле слонялся по городу, не зная, куда себя деть. Однажды забрел в универмаг и увидел там за прилавком пышненькую симпатичную блондиночку. Милая, стеснительная, она так старалась быть вежливой и внимательной со всеми покупателями, что вызывала у людей улыбку. Юрка подошел к прилавку и остолбенел:
— Лиза? Ты?!
Девушка взглянула на Юрку, воскликнула:
— Ой, Юра!.. Это вы?.. — и заулыбалась мило, заморгала ресничками.
Юрка удивился: откуда-то и реснички появились, да еще черненькие, и бровки — была ведь совсем безбровой. А прическа! Ну все на загляденье! А сама-то, сама — какая пампушечка! Губки пухленькие, подрагивают призывно.
— Что ты здесь делаешь? Работаешь?
— Практику проходим. Заканчиваю торгово-экономический техникум.
— Ну, Лиза!.. — Юрка смотрел на нее во все глаза. — Как ты изменилась! Какая красивая стала!
— Да ну, вы скажете…
— А чего это ты меня на «вы»?
— Так… — засмущалась Лиза. — Вы… Ты тоже изменился…
Юрке хотелось поскорее узнать о ней все, и он спросил:
— Живешь у матери?
— В городе, в общежитии. Но сейчас у мамы.
— Так пойдем домой?
— Не могу. Рано еще.
— Я подожду. Или у тебя есть провожатый?
— Что вы… откуда?..
Юрка дождался конца рабочего дня и весь вечер провел с Лизой. И была она такая милая, такая ласковая, такая умненькая, что он даже не посмел поцеловать ее, а дома всю ночь и весь день томился в ожидании следующего свидания. Только на третий вечер Юрка привлек ее к себе и поцеловал.
— Ну зачем вы?.. — спросила Лиза тихо.
— Люблю тебя! — выпалил Юрка.
Узнав о Юркином похождении, мать спросила у него строго:
— Это правда?
— Правда…
— Дур-рак! Не мог где-нибудь подальше себе забаву найти. И что же теперь, не думаешь ли ты жениться на ней?
— А что?
— Как «что»? Как «что»? — ужаснулась мать. — А твои планы? Твоя учеба? Все побоку? Из-за Лизки?! Боже мой!.. — зарыдала она.
И тут, будто бес подсказал ей, заявилась сама Натаха Пузырева — Лизкина мать. Веселая, разбитная, еще с порога бодро прокричала:
— Привет, подружка! — Поняв по настроению хозяев, что попала не вовремя, не смутилась. — Объяснялись, что ли?
Нагнув голову, Юрка тут же вышел из комнаты.
— Ты чего расстраиваешься? Все будет о’кей, как теперь они говорят. Лизка девка здоровая, умная. Ну? А потом: свою судьбу, я тебе скажу, ни обойдешь, ни объедешь. Кому что на роду написано, тому и бывать.
— Значит, Юрина судьба твоя Лизавета?
— А что? Да чем же она — не пара ему? Слава богу, есть на что посмотреть! И деловая. Вон уже самостоятельно скоро будет работать. В универмаге! Ты бы посмотрела, как к ней разные люди с какой ласковостью обращаются: «Девушка, девушка, скажите, пожалуйста, когда будет такой-то товар?» О! Да она там любого может себе подцепить. С положением! А твой? Ну что в нем? Он же еще никто и ничего.
— Так вот и цепляли бы там, зачем же вы мальчика заарканили?
— «Заарканили»! Ой, держите меня! Ты вот умная, грамотная, а дура: ведь сердцу не прикажешь. Любовь у них! Разве не видишь? А раз любовь, то все, никакими силами ее не сломать. Да и зачем ломать? — примирительно сказала Натаха. — И нам чего ссориться? Как-никак без пяти минут родственники. А может, и уже…
Юркина мать взглянула на нее удивленно.
— Ну чего, чего ты мечешь на меня такие молнии, Шурка? Рази это я все придумала? Давай, давай не будем ссориться. Все обойдется, свыкнется, слюбится, притрется — и дай бог им счастья! Наше дело помочь им выйти в люди. Юрке главным образом. Он учиться собирается? Пусть! Поможем! Только на кого он учиться собирается?
— На писателя, — сказала Шурка нехотя.
— Это что такое? Где он будет работать? В какой конторе?
— Нигде…
— Как так? А зарплату ему кто будет платить?
— Редакция.
— Наша, что ли?
Шурка не ответила, и тогда Натаха подвела итог:
— Ладно, дело ваше, вам виднее: вы народ грамотный. Был бы человек хороший, не пил, не гулял, а то прокормим! А? Я еще сама дебелая… Ты, правда, занедужила… Но ничего, не горюй! Пусть учится. Еще заживем! Вот Лизка пойдет на самостоятельную работу — любой дефицит будет наш! Нам еще завидовать станут, в ножки придут кланяться.
На том и завершился сговор, как называли раньше предварительное сватовство.
Наконец пришел Юрке вызов на экзамены. На вокзале Лиза измочила всю Юркину грудь слезами, а он утешал ее:
— Да не плачь ты… Может, еще и не сдам, так я тут же и вернусь…
— Нет, сдавай, Юра… Сдавай… Ни пуха ни пера тебе…
— К черту, к черту.
И Юрка уехал.
И — сдал.
И — не вернулся.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Москва Юрку оглушила, ошарашила. Сначала теснотой, давкой, куда-то спешащей неиссякаемой толпой. Не дадут ни осмотреться, ни оглянуться, ни надпись прочитать. «Куда они все несутся?» — недоумевал Юрка. Потом она ошеломила его своим величием и старинной красотой. Это когда он побывал на Красной площади. «И есть люди, которые постоянно живут возле такой красоты!» — поражался Юрка. Ему казалось, что сюда можно приезжать только на экскурсию или на учебу.
На территорию института ступал осторожно, будто на горячие угли, с опаской. Ведь сколько имен славных ходило по этому тротуару, по этим ступенькам! И он, Юрка Чижиков, идет по их следам! Боже мой, что-то ждет его впереди?..
У входа в институт увидел шумную стайку девчонок и ребят, они фотографировались на крылечке. Толкали друг дружку, смеялись, визжали, норовили встать так, чтобы в кадр над его головой полностью попала вывеска, на которой было вызолочено: