«Скорее бы кончалась эта женитьбенная канитель, завершились бы ее процедуры, все формальности», — досадовал он.
В долгожданный для Чижикова день регистрации брака Даная встала рано. Он тоже проснулся, но не спешил покидать постель — лежал, думал, а вернее — успокаивал себя, собирался с силами, как солдат перед решительным броском на вражескую амбразуру. Даная тоже к этому торжественному акту готовилась всерьез: она принялась в последний раз примерять платья, костюмы, парики. Платья она тут же забраковала — немодны, остановилась на костюме: черные в обтяжку брючки, зауженные книзу до предела, белый, из верблюжьей шерсти френчик и черные туфли на шпильках. Парик выбрала «под мальчишку»: сзади короткая стрижка, сходящая к затылку на нет, спереди пышно взбитая шевелюра, слегка нависающая волной над открытым лбом. Уши тоже открыты, и в них красными огоньками светились крошечные рубиновые клипсы. Может быть, прическа была и не очень «под мальчишку», но что-то юное, по-мальчишески наивно-задорное появилось в ее облике. Когда Чижиков поднялся и увидел Данаю, он не сразу даже узнал ее. «Боже мой, какая она красивая! Неужели она всерьез меня любит? Почему?.. За что?..»
— Ты сменила прическу? — с трудом сообразил он о причине ее преображения. — Когда успела?
«Нет, парик сменила», — хотела сказать она, но промолчала и лишь загадочно улыбнулась. Крутнулась перед ним, встала к нему вполоборота — ей казалось, что в этом наряде, именно при такой стойке она выглядит особенно выигрышно. Спросила:
— Тебе не нравится прическа?
— Что ты! Просто непривычно.
— Хорошо, правда? Собирайся, милый, нам нельзя опаздывать.
— Да! — бодро согласился он с ней и, направляясь в ванную, пропел: — Что день грядущий мне готовит?..
— Узы Гименея, — быстро сказала она. — И пир! Свадебный пир.
— Значит, все-таки узы?..
— Узы, милый, узы… У тебя еще два часа есть на раздумье. Можешь отказаться.
— Нет уж, не будем людей смешить. Пусть будут узы, я согласен: они все-таки Гименеевы, а значит — твои. А ты мне нравишься.
— И только?
— Нет, даже больше, — люблю!
— Спасибо.
— Надеюсь, что узы не будут очень…
— Не будут, не будут!.. Поторопись только.
Милые влюбленные болтали, стараясь спрятать за словесной завесой неловкость, которую они оба испытывали перед публичным признанием своих отношений.
Не прошло и часа, как свадебный кортеж из одного «жигуленка» выехал из ворот. По пути экипаж его удвоился за счет свидетелей, и в таком составе он подкатил к загсу. Чижиков в свидетели пригласил губошлепистого Доцента, а Даная — знакомую продавщицу из отдела готового платья ближайшего универмага.
Процедура бракосочетания прошла спокойно — по наторенной схеме: молодые обменялись кольцами, расписались в книге, в паспортах им пришлепнули большие, на полстраницы, фиолетовые штемпели, вручили свидетельство и сыграли марш Мендельсона. В другом зале за заранее оплаченную сумму им раскрыли бутылку шампанского, и они, стоя, тихо чокнулись и принялись медленно пить. Правда, медленно цедили шампанское только трое, Доцент же сразу вылил весь фужер в широко открытый рот, искристая жидкость только квакнула, как в умывальной раковине, сам он крякнул смачно и, вытирая большой ладонью губы, сказал:
— Ну вот, Юрий, а ты боялся! Женился — и ничего.
— Он боялся? — подхватила Даная. — Нет, Юра не боялся, он просто очень стеснительный.
— Ничего! Пообвыкнется, уматереет, войдет в колею! — басил Доцент. — Ну что, на этом и закончите свою свадьбу? Ее надо бы обмыть как следует.
— Вы торопите события! — сощурила глазки Даная. — У меня для всех вас приготовлен сюрприз: приходите сегодня к семи часам в Дубовый зал ЦДЛ, на второй этаж.
Дома Чижиков спросил у Данаи:
— Как, ты заказала столик?
— Три! А точнее — комнату на втором этаже.
— И мне ничего не сообщила?
— Хотела сделать сюрприз и тебе.
— Но ведь это наше общее торжество, и я хотел бы в нем участвовать на равных. Наверное, надо было бы обговорить, кого пригласить.
— Вот список. Если кого хочешь еще — пожалуйста, пока не поздно. Я вижу, ты не доволен, мой милый?
— Да нет… Мне просто неудобно быть приглашенным гостем на собственной свадьбе.
— Не сердись — такой день!
— Я не сержусь… Кстати, я тоже думал об этом, но мне неудобно было говорить: это ведь стоит денег, а я имею только стипендию, гонораров пока никаких.
— «Неудобно», — передразнила она его. — Все будет хорошо. Посмотри список. А наш бюджетный вопрос мы еще успеем обсудить — у нас теперь для этого будет мно-ого времени.
Чижиков действительно думал об этом сабантуе, но не столько событие хотел он отпраздновать, сколько хотел наконец-то «выйти в люди» и снова напомнить о себе. Он решил так вчера, когда в очередной раз сидел над листом бумаги, изрисованным скалящимися рожицами. Женитьба пока была единственным поводом для такого дела — отметить бы ее у всех на виду нахально, дерзко, широко! Теперь дело сделано — стесняться нечего, надо выбивать из него дивиденды. И слава богу — все идет так, будто он сам разработал сценарий.
Чижиков внимательно изучал список. Первым в нем почему-то значился проректор института. «Зачем он?» — поморщился Чижиков. Потом пошли главные и просто редактора издательств, журналов, начальство из Госкомиздата, секретари Союза писателей. Всего человек двадцать пять, и все народ солидный, нужный, Чижикова даже оторопь пробрала: к нему придут такие люди! «Вот это да! Ну Даная, ну молодец!»
— Что скажешь? — нетерпеливо спросила она.
— Что можно сказать? Молодец! А думаешь, придут?
— Придут, — твердо сказала она. — Пусть даже половина не придет, и то окупится. Да и те, кто не придет, не будут в обиде: они ведь были приглашены, их не обошли. Верно?
— Верно. А зачем проректора? — спросил он.
— Как «зачем»? Пригодится. Я хочу продолжить с ним разговор о твоей аспирантуре.
— Продолжить разговор? О моей аспирантуре?
— Да, милый.
— А зачем мне, поэту, эта обуза? Зачем попу гармонь? Я должен быть совершенно свободным!
— Глупенький! Какая же это обуза? Ты и будешь свободен, а в аспирантуре будешь только числиться. Ну, не без того, что-то надо будет делать, но это не такая уж большая обуза. Зато стипендия будет идти регулярно.
— Странно.
— Ничего странного. Ты кончаешь институт — и куда пойдешь?
— А никуда, буду писать.
— Хорошо. Но к этому надо иметь и должность. Ты посмотри: все, даже самые именитые, — все при должности, все занимают какой-либо пост и держатся за свои кресла, как клещи. А они ведь не дураки?
— Нда…
— Ну что тебя огорчает? Надоест — бросишь, а пока надо за что-то зацепиться. Разве я не права?
— Права. Опять ты права! — свел он на шутку и обнял ее.
— Ну а остальные? — кивнула она на список.
— Остальные — все стопроцентной пробы!
— Может, кого пропустила?
— Нет, пожалуй… — Он подумал, сказал: — Может, Гаврюху Горластого пригласить? Он ко мне хорошо относится, помог… И, думаю, далеко пойдет.
— Не возражаю, — согласилась она легко. — Звони, приглашай. Как ты считаешь, если я вот так поеду на вечер? — Даная отступила от него, давая возможность обозреть ее всю целиком.
— Прекрасно! — одобрил он.
Вечер удался на славу: почти все приглашенные пришли. Было весело и непринужденно. Провозглашали тосты за молодоженов, потом за всех и каждого в отдельности со словами открытой лести и подхалимства, но никто этого не замечал, каждый принимал похвалы в свой адрес как должное. Тамадой на вечере сам собой оказался Гаврюха Горластый, и это тоже пошло на пользу: он всех знал и всех объединял, называя присутствующих фамильярно — только по имени. Он был к тому же еще и в немалой степени остроумным, умел шутить, обладал способностью копировать поэтов, артистов, и когда он это делал, все искренне смеялись.
Осмелев, Чижиков подходил со своей стопкой то к одному, то к другому, говорил приятное, чокался многозначительно, пригубливал и шел к следующему гостю.
А когда включили магнитофон и начались танцы, Даная была неутомимой — она перетанцевала со всеми мужчинами. Но больше всех, как проследил Чижиков, танцевала она с проректором — еще молодым, заносчивым литературоведом. Чижиков заметил и то, что он слишком плотно прижимался к ней, и что она улыбалась ему слишком кокетливо. «Не будет ли мне стоить это аспирантство бо-ольшущих рожек?» — думал он ревниво и, чтобы не видеть этой картины, решил спуститься в зал — потолкаться там, показаться широкой публике. Еще с лестницы он заметил за столиком в дальнем углу одинокую фигуру Воздвиженского.
«Не мерещится ли мне спьяну?» — усомнился он.
Нет, Чижикову не мерещилось — это был действительно Воздвиженский. Но почему он здесь и почему в одиночестве? Обычно его окружали и сопровождали поклонницы и поклонники, как популярную эстрадную звезду. Чижиков подошел к нему и, раскинув руки, обнял его, как родного брата, принялся по здешнему обычаю целовать. Воздвиженский не противился, хлопал его дружески по спине.
— А я смотрю: он или не он? — склонив набочок голову, заискивающе говорил Чижиков. — Тем более слух прошел, будто уехал, остался…
— Слухи о моей смерти были сильно преувеличены, — сказал Воздвиженский, оправляя свою шкиперскую бородку. — А ты?
— Женюсь! — кивнул вверх на балкон, откуда доносилась музыка и шум застолья.
— Слышал, слышал. Жена, дачка, дочка…
— Дочки нет.
— Будет.
— Пойдемте к нам! — вдруг вскинулся Чижиков. — Пойдемте, я вас познакомлю!.. Там все…
— Нет, нет, не могу, — категорически воспротивился Воздвиженский. — Я жду одного человека, у меня деловое свидание. Присядь, поговорим, если не торопишься.
Чижиков почему-то сник, сел, приготовился слушать.
— Ну а кроме женитьбы, что нового? Написал что? — спросил Воздвиженский.
— Да пока… — замялся Чижиков. — Пока нечем похвастаться. Застой какой-то, — признался он. — Может, вот пройдет это…