Словом, жизнь закипела, завертелась. Раз дана власть, ее надо использовать на полную катушку — это изречение Гаврилы Горластого работало на предельном режиме. Кроме вечеров, выступлений, присутствий, статей, заметок в газетах, во все издательства полетели чижиковские заявки на сборники стихов, на книжки коротких новелл, на «Избранное», на сборник для детей, на томик в «Библиотеке для библиотек», в серии «Для молодежи». Издание дешевое — массовое, издание дорогое — подарочное. В «Радуге» — на одном языке, на другом — для заграницы. Боже мой — оказывается, какое у нас огромное поле деятельности для «умеющих жить»! Одно и то же, перетасованное так и эдак, под разными названиями, под различными соусами-статьями, — теснит Чижиков в издательских планах более скромных авторов, хотя и более талантливых: все решает власть, а власть в руках у Чижикова оказалась большой, он это почувствовал сразу. «Доброжелатели» и подхалимы старались вовсю: на собраниях его цитируют, в журналах и газетах пошли одна за другой статьи о его творчестве, и сам собой встал вопрос о Большой премии. Нет, нет, ни на какую промежуточную он уже не согласен — не престижно, разве он не секретарь? Давай Большую, как у других.
Правда, от всей этой чижиковской деятельности молодым литераторам проку было мало, но кому это нужно было — вникать в его работу? Так было, так есть…
Молодые лишь те были не внакладе, кто умел подхалимничать перед Чижиковым, — на них Чижиков и опирался, и им он бросал разные подачки: упомянет в докладе, замолвит словечко в журнале, похлопочет насчет книжечки или рецензии в газете.
Из молодых в это время особенно преуспел милый, застенчивый Саша Говорушкин. Он даже в доме Чижикова стал своим человеком. Помогал Данае по хозяйству: бегал на рынок за свежими овощами и фруктами, на кухне орудовал как заправская повариха — Саша оказался отличным кулинаром. По субботам Саша ходил с Чижиковым в сауну и там старательно тер Юрию Ивановичу спину. Незаменимым человеком в доме оказался этот Саша, получше, чем Балда на поповом подворье: Даная Сашей не нахвалится, Даная о Саше лишь и печалится, сам Чижиков без Саши теперь и шагу ступить не может — лучшего помощника, лучшего секретаря и желать невозможно: он и нужную книгу найдет, он и сборник Чижикову составит, и расклейку сделает лучше самого Чижикова, он и в редакцию сходит и выполнит поручение опять же лучше самого Чижикова. Ну и Чижиков платил Саше за это то изданием книжечки, то подборкой стихов в журнале, то попросит или даже потребует «из высших соображений» напечатать статью о нем. Если проходит где-то семинар, Саша едет туда. Сначала он ездил в роли слушателя, потом — консультанта, а теперь уже в качестве руководителя группы.
Кампания по ловле и воспитанию молодых литературных талантов, благодаря которой Чижиков оказался в секретарском кресле, в то время как раз достигла своего апогея. Возни вокруг молодых было так много, что казалось, будто это племя появилось вот только теперь, будто никогда раньше никто из писателей не проходил эту стадию развития. «Искать молодых! Помогать молодым! Все для молодых!» И надо сказать — искали, помогали: проводились семинары областные, зональные, региональные, республиканские, семинары общие, раздельные — по жанрам; издавались сборники коллективные и авторские; «толстые» журналы отдавали им целые номера; в еженедельниках появились постоянные рубрики: «Новые имена», «Представляем молодых», «Продолжаем знакомство». Все делалось для того, чтобы не пропустить, поймать и выпестовать гениев. Хотя бы несколько, хотя бы одного. Но, увы, сколько ни забрасывали сети, всякий раз они притаскивали только мелкую рыбешку. О гении, как о морской корове, лишь мечталось: авось еще где-то остался экземпляр, авось поймается. Не поймался… Единственным результатом всей этой канители было лишь то, что молодые до крайности обнаглели. Разворошили муравейник сердитых, настырных, одуревших от стремления к славе молодых бездарей, против которых и до сих пор не найдут никакой надежной защиты.
А гений так и не поймался… Да по правде говоря, не очень-то и хотелось, чтобы он поймался. Это сколько возни потом предстоит с ним! Тут вот объявится иногда мало-мальски талантливый, с небольшим вывихом от серенького стандарта — и то забот не оберешься. По крайней мере в писательских кулуарах — точно, не очень хотели хорошего улова. И прежде всего не хотел его великий деятель, радетель и защитник молодых талантов сам Чижиков. А и в самом деле, какой ему резон выявлять человека умнее и талантливее себя? Это даже противно любой элементарной логике. Он же прекрасно понимал, и любой другой деятель тоже понимал, чем грозит ему лично обнаружение такого феномена. Вот он и старался вовсю создать лишь видимость правдоподобия такого поиска. Не случайно ведь его отдел в шутку прозвали «комиссией по борьбе с молодыми». А она, эта комиссия, на самом деле таковой и была. Все, что делалось для молодых, делалось по велению свыше, машина катилась помимо Чижиковой воли, он лишь умело взбивал радужные брызги вокруг всего этого да снимал пенку: скрупулезно собирал, фиксировал, где, кто и что сделал, и вставлял в свои отчеты.
Однако, если сказать, что Чижиков совсем ничего не делал или делал что-то противное этой кампании — было бы большой неправдой. Канцелярия Чижикова работала на всех парах, колесики крутились, вертелись, приводные ремни шуршали, перегретый пар валил изо всех щелей — того и гляди разорвет котлы: шум, гам, трескотня! Чижиков следил за отбором рукописей, тасовал списки участников семинаров, выносил их на утверждение. Сам, где только можно, выступал, представлял, анализировал, итожил. В выступлениях Чижиков так поднаторел, в такой вкус вошел, что ораторствовал теперь где надо и где не надо. На любом собрании, на любом заседании, о чем бы речь ни шла, он обязательно тянул руку и выступал — говорил о проблемах молодых. А если приоткрыть завесу, так главной побудительной причиной такой его активности было то, что в газетных отчетах всегда поименно называли выступающих. Вот он и старался, вот он и активничал — и убивал этим нескольких зайцев: делал видимость работы и свою славу раздувал, имя свое тиражировал.
Особенно полюбились ему творческие вечера: разливается, бывало, соловьем, сыплет примерами то из Корана, то из Библии, которых он и в руках не держал, а знал лишь понаслышке, то оседлает своего объезженного конька — «проблема молодых» — его тема, его епархия: весь в заботах, весь в поисках, самому писать некогда — все о молодых печется.
На пору его царствования пришлось как раз и открытие журнала «Молодые голоса», в организации которого он принял активнейшее участие. Он все силенки напрягал, чтобы в кресло главного редактора этих «Голосов» посадить не кого иного, а именно Сашу Говорушкина. И хотя в высоких инстанциях на этот счет были другого мнения, он проявлял завидные настойчивость и упорство, ходил, обивал пороги у большого начальства, доказывал, что лучшего редактора, чем Саша Говорушкин, не сыскать.
Ну как тут скажешь, что Чижиков бездельничал или же не проявлял?.. Проявлял!
— Нам хотелось бы, — сказали Чижикову, — чтобы редактором журнала стал человек, далекий от групповых пристрастий, чтобы он стоял над ними, а не под ними.
— Вот это он и есть такой, Саша Говорушкин! — воскликнул Чижиков. — Милейший парень!
— Да, конечно, он милый, честный. Но тут нужен такой человек, чтобы мог и противостоять напору: ведь не секрет, его сразу же начнут подминать — то одна группа, то другая, то третья. Конечно, журнал «Молодые голоса» — и ваша, так сказать, епархия, ваша забота, и именно поэтому хотелось, чтобы вы тоже поняли такую опасность, думали о ней и заботились об объективности нового издания. Чтобы у журнала был один критерий для отбора к публикациям — талант. Высокий уровень художественности и идейности. И только.
— Ну, это само собой…
— Нет, не само собой. Само собой ничего не делается, об этом надо заботиться. А как вы смотрите на такую кандидатуру, как Бронислав Борисов?
Говоривший был вежлив, мягок, голос не повышал, он был у него ровен и спокоен. Назвав Борисова, он пристально посмотрел на Чижикова.
— Критик? — уточнил Чижиков.
— Да, критик.
— Но он же критик, — сказал Чижиков так, будто это была самая постыдная профессия. Он помнил, как этот критик «Брон. Бор.» разделал его поэму. Правда, это было давно и вряд ли здесь об этом знают или помнят. — Он критик, а журнал-то художественный.
— Ну и что? Может, это и хорошо? У него не будет пристрастия и к жанрам.
— Я знаю этого Борисова, — сказал Чижиков с напускной серьезностью. — Ничего плохого о нем сказать не могу. Но надо подумать.
— Да, тут горячку пороть не стоит. Подумайте. Только недолго: Появится другая кандидатура — скажите. До свидания.
Возвратившись в союз, Чижиков тут же позвонил Борисову и голосом закадычного друга произнес:
— Привет, старина!
Чижиков говорит.
— О, добрый день! — удивился тот искренне. — Вот от кого не ожидал звонка…
— Ну почему же? — демократично возразил Чижиков. — Я только что вернулся оттуда, обговаривали кандидатуры… Только прошу, чтобы это пока оставалось сугубо между нами, строго конфиденциально. Обговаривали кандидатуры на пост главного редактора в журнал «Молодые голоса». Я назвал твою фамилию. Говорю: критик, с хорошим вкусом, идейно крепкий, как критик — он не будет пристрастен к какому-то одному жанру. Верно?
Борисов молчал.
— Аллё! Почему молчишь? Верно сказал?
— Я слушаю… Слушаю…
— Назвал твою фамилию. Правда, я предварительно с тобой не посоветовался, но это случилось неожиданно. Ты-то сам как на это смотришь?
— Да как… Дело серьезное, ответственное…
— …и интересное…
— …и интересное, — согласился Борисов. — Надо подумать… Да и доверят ли?
— Думаю, дело выгорит: со мною считаются. Соглашайся, и я буду уверенней пробивать твою кандидатуру. Имей в виду — там претендентов премногое число!