Переводчица успокоила его:
— Французы сюда не ходят. Здесь бывают только иностранные туристы.
Чижиков глубокомысленно молчал, а сам запоминал дорогу: автобус повернул налево, потом на небольшой площади — направо, еще раз направо и вот он уже на узкой улочке, где и расположен их желанный старенький отель.
«О, — удивился он, — так это же совсем рядом!» Вечером, уложив уставшую Нототению спать, Чижиков решил «прогуляться». Тихо, воровски, чтобы не услышали его подопечные, он вышел из номера, спустился вниз и устремился к заветной «Пляс». Она действительно оказалась совсем недалеко, сверкнула неожиданно на Чижикова яркими витринами своих заведений — он даже приостановился, не решаясь ступить в этот так обильно политый огнями оазис. Его поразил странный контраст: при таком обилии света и веселой пляске разноцветного неона совершенно безлюдные тротуары. Вот только на углу стоит скучающая девушка — наверное, ждет кого-то, и все. Нет, вон еще мужчина откуда-то вышел, торопливо прошелся и скрылся в тени.
Преодолев короткое замешательство, Чижиков ступил на освещенную площадь, и девушка тут же сделала несмелый шаг ему навстречу, проговорив мягко:
— Месье?..
Чижиков приостановился, думал, что она хочет его о чем-то спросить, стал быстро соображать, как сказать ей, что он иностранец и поэтому ничем не сможет ей помочь. Он уже открыл было растянутый в улыбке рот, но, увидев перед собой обильно раскрашенное лицо и пошлую призывную улыбку, понял, что это за «девушка», отпрянул в сторону:
— Не-не… — И быстро зашагал прочь. Но у первой же витрины остановился — пройти мимо такой картины он был не в силах: на цветной объемной фотографии в полный рост была изображена совершенно голая молодая красивая женщина, кокетливо плотно сжавшая колени. Она смотрела прямо на Чижикова, призывно улыбалась и даже слегка подмигивала левым глазом. «Как живая!» — удивился Чижиков и приблизился поближе, чтобы получше рассмотреть ее. Но тут приоткрылась узкая дверь (оказывается, вход был рядом), и выглянувший из нее мужчина позвал Чижикова:
— Месье! Силь ву пле, — уважительно склонив голову, он жестом приглашал Чижикова зайти. Но Чижиков слышал, что это удовольствие стоит немалых денег, с сожалением покрутил головой:
— Не, не… — И, выразительно похлопав себя по пустым карманам, сказал: — Нема!..
Но мужчина все равно звал его войти. С трудом преодолевая искушение, улыбаясь и раскланиваясь, как с добрым знакомым, Чижиков нашел в себе силы обойти настойчивого зазывалу и пойти дальше. Однако следующие витрины были еще привлекательнее: женщины группами и в одиночку в самых интересных позах заставили Чижикова вскоре снова приостановиться.
— Вот это да! — неожиданно услышал он русскую речь над своим ухом. — Вот это красотки!
Чижиков вздрогнул, оглянулся — рядом стояли двое и плотоядно улыбались. Они были будто близнецы — оба в костюмах, при галстуках и в шляпах. Но, приглядевшись, Чижиков заметил, что они далеко не близнецы: один круглолицый, с усами и с черными густыми бровями, другой — ростом пониже, с большой головой, сидящей прямо на плечах, с широким, расплющенным, как у гориллы, носом.
«Вот они… — обожгла Чижикова догадка, и в животе у него что-то оборвалось. — Влип… Сейчас будут брать, один уже заходит с другой стороны. Будут принуждать просить политического убежища… Но мне сейчас и дома хорошо: я при должности, при славе. Не соглашаться? Но для них, наверное, именно в таком качестве я наиболее привлекателен. Только бы не били, — стал он молить судьбу. — Все подпишу, все расскажу… Все, все, только бы не били… Жаль, я никаких секретов не знаю. А они будут думать, что я не хочу раскрыться…»
— Вот это малинник! — воскликнул курносый, обходя Чижикова с другой стороны.
Чижиков молчал и лихорадочно соображал, как ему быть — бежать или стоять? Или — сопротивляться? Но как? Кричать, звать на помощь? Он хотел как-то взбодриться, однако трусливое начало все сильнее и сильнее брало верх. В голове беспокойно билась мысль: кто они? А вдруг это какие-нибудь гангстеры, мафиози, которые хотят похитить его в качестве заложника, из-за выкупа, а потом, ничего не получив, убьют, а труп подбросят к стенам посольства… Чижиков даже тошноту почувствовал от такой перспективы. И даже мысль, что о нем после этого будет говорить вся мировая пресса, не утешила. «Нет, нет, лучше не надо…» — Чижиков невольно покрутил головой.
Появилась и такая мысль: «А может, это наши агенты, разведчики, проверяют меня?! Надо быть настороже». Он украдкой взглянул на одного, на другого, хотел понять все-таки — кто они, но лишь с большей уверенностью ощутил свое безвыходное положение. «Здоровые… Морды нахальные, точно — бандюги».
Чижиков машинально сделал шаг назад, потом второй и что есть силы рванул в темный переулок. Он несся посередине улицы, громко стуча каблуками, и все время прислушивался — не бегут ли за ним агенты. Завернул за один угол, за другой, чуть не сбил встречного прохожего, добежал до спасительного отеля, двинул всем телом массивную дверь и, тяжело дыша, придавил ее спиной с внутренней стороны. К нему подошел удивленный швейцар, Чижиков, собрав остаток сил, проговорил:
— Пардон, месье… — Показал ему гостевую карточку и, шатаясь, словно пьяный, скрылся в лифте. В номер вошел тихо, упал в ближайшее кресло — не мог отдышаться.
С тех пор и во все оставшиеся дни он уже ни на шаг не отрывался от группы — берег себя и с нетерпением ждал возвращения домой.
В Шереметьевском аэропорту молодую чету из заграничного вояжа встречал сам Никанор. Нототения обрадовалась такому вниманию к ним, бросилась на шею отцу:
— Папулька! Какой ты у нас хороший!
Но папулька был мрачен и неразговорчив, и Нототения забеспокоилась:
— Что с тобой, папуль? Что-нибудь случилось?
— Только не со мной, — бросил он коротко.
— Загадки какие-то?
В машине Нототения снова попыталась вызвать отца на разговор.
— Дома поговорим, — сказал он. Однако тут же полез в карман, достал свернутую до размеров блокнота газету, протянул им через плечо на заднее сиденье. — Пока почитайте вот это.
Чижиков развернул газету и прочитал вслух крупный заголовок:
— «Воздвиженский возвращается?» — И почему-то испугался: — Он действительно возвращается?
— Да, возвращается, — сказал Никанор. — И в этом нет никакой сенсации: талантливый поэт. — И добавил с досадой: — Это тебя не касается, читайте на обороте.
На обороте жирным красным фломастером был обведен фельетон: «Вот такая история с историей!» Голова к голове, словно голубки́, Чижиков и Нототения впились глазами в текст. Но уже на половине первой колонки Чижиков обмяк и отвалился от газеты, как больной от опротивевшей пищи. Его сначала бросило в жар, потом на лбу выступил холодный пот, он побледнел и стал ловить открытым ртом воздух: в фельетоне рассказывалось о романе «Малюта Скуратов» — о его настоящем авторе и Чижикове, который присвоил этот роман.
— Ну? — обернулся к нему Никанор.
— Это ложь… — с трудом выдавил из себя Чижиков. — Это надо еще доказать.
— Тебе мало доказательств? Уж если пошел на такое дело, так делай его, чтобы комар носа не подточил! А то… — Никанор говорил возмущенно, его тонкий бабий голос был на пределе. — А то!.. Корочки зачем-то оставил! Пожалел картонку! Пожадничал, крохобор! Всю рукопись выдрал, а название, написанное карандашом рукой Евтюхова, не заметил. Спешил?
«Эх, зря не остался там!» — подосадовал Чижиков.
— Это не доказательство: почерк можно подделать.
— А рукопись? Целиком черновой экземпляр романа, который Даная нашла в дачном гараже в архиве Евтюхова? Ты что, не дочитал до конца?
— В гараже? Странно… — рассеянно произнес Чижиков. — Зачем ей понадобился гаражный архив? Все время порывался сжечь его, да все руки не доходили. Как знал, что там что-то таится…
— Что ты бормочешь? — Нототения сердито посмотрела на Чижикова.
— Ложь все это! Ложь, ложь, ложь! — бился в истерике Чижиков. — Я докажу! Я докажу!
— Перестань кривляться! — крикнула на него Нототения. — Баба слюнявая.
К дому подъехали молча, молча внесли чемоданы. Нототения нервно срывала с себя одежды, Чижиков неприкаянно стоял у порога.
— Теперь ты видишь, что это за тип? — указал Никанор на Чижикова, обращаясь к дочери. — Это же настоящий уголовник, его будут судить, а тень падет на нас — на меня, на тебя.
— Я докажу, что все это ложь, — подал голос Чижиков. — Это месть Данаи, ее проделки из ревности. Я докажу… Я сейчас пойду… Да-да, сейчас же, — он толкнул еще не запертую дверь, сбежал без лифта по лестнице, вышел на улицу и заспешил по тротуару. Только на полпути он сообразил, что ноги несут его в родную «контору» — к Председателю, а точнее — к Философу — этот должен защитить.
Открыв дверь к Председателю, Чижиков замешкался на пороге, чужим голосом спросил:
— Можно?
— Вообще-то можно, — сказал Председатель. — Но лучше не надо.
— Я хочу сказать…
— Что ты можешь ска-а-азать? Ну что? Ты же вор! Литературный вор! Ты опозорил наш Союз писателей! И ты еще приходишь сюда, чтобы что-то говорить?
— Где Георгий?
— Ах вон ты где хочешь найти защиту и спасение! Нет его, уехал в длительный творческий отпуск. А вообще и твой покровитель, этот твой Философ, такой же вор, как и ты. Только ты воруешь чужие рукописи, а он ворует чужие мысли. Потому, наверное, так поспешно и ушел в подполье, чтобы рикошетом не попало и ему.
— Все это ложь… — начал было Чижиков, но тут же переменил тон, решил разжалобить Председателя: — Но неужели нельзя ничего сделать?..
— А что делать? Твое дело теперь в прокуратуре, там все и сделают, а здесь тебе, дружок, делать больше нечего. Так что… — И он показал рукой на дверь. — Как говорят: освободите помещение.
Чижиков понял, что это конец, и стоял, не в силах сдвинуться с места и все еще на что-то надеясь.
— Вот и получается, — продолжал Председатель, — родился ты недоношенным, так им и остался. Выкидыш — он и есть выкидыш. Тебя спасали в тё-о-плых отрубях, в хлебной оболочке. Спасли. А за-а-чем? Надо было тебя тогда не в отруби окунать, а утопить в… этом самом. Сам знаешь в чем. Иди, Чижиков, иди, хватит.