а Аргуэрлайле были дикими и жестокими, да только вот никому из этих людей, думавших, что земля плоская, а небо — твердое, и происходящих, по их же легендам, от кобылы или волчицы, которую какой-то местный бог не то полюбил, не то изнасиловал, не то вообще сожрал, а потом воскресил и превратил в праматерь людей, не пришло бы в голову сотворить со своим отечеством подобное.
Случалось им, конечно, воевать не на жизнь, а насмерть и забивать ближнего дубиной или серпом за луговину, пастбище или поле. Но никогда не пришло бы им в голову убивать и жечь соседа за то, что у него не такая форма носа. Бывало — бунтовали, когда правитель вместо привычных семи начинал драть восемь шкур. Но чтобы взбунтовались сытые да зажравшиеся, которым не хватало модных штанов, или непонятной «свободы», или вообще неясно чего, вот такого не могло быть, потому что не могло быть никогда.
На войне могли вырезать поголовно врага, не щадя ни старого, ни малого, но чтобы творить в мирное время то, чему Снегирев был свидетелем через считаные годы?
…Колонны автобусов, к которым из-за смрада нельзя было подойти на полсотни метров, потому что они были набиты телами убитых. Женщины, распиленные бензопилой, детишки, насаженные на колья ограды, намотанные на дорожные знаки и вывески кишки…
Перед глазами сами собой возникли кадры видеозаписи из той жизни — как развлекались с женщинами юные обитатели одной южной республики. Они ставили женщин на четвереньки и метали ножи как в мишень, стараясь попасть во влагалище. Все это снималось на видео и весело комментировалось. Не насиловали, не сжигали живьем, не убивали, вспомнив древние обиды, просто развлекались…
И вот эти люди, вполне возможно, сейчас совсем рядом с ним, идут в толпе по московским улицам и еще знать ничего не знают про себя будущих. И вот этих людей, и их тоже, ему придется защищать, потому что больше защитников у них нет. Самое печальное — защищать-то надо от них самих.
Люди… Соотечественники… А ведь их впору пожалеть. Живут себе, радуются… Ведь все хорошо — впереди прекрасное будущее, стоит еще немножко поразоблачать темное прошлое…
Они еще верят в то самое «Прекрасное далеко».
А никто из них не знает, что у них и у их детей ничего не будет. Ни-че-го! Если, конечно, не постарается «Прометей» — полсотни человек, знающих грядущее. Только вот стараться тоже надо с умом, ибо ценой их ошибки и альтернативой тому самому Ничего может стать Ничто. Не метафизическое, а самое реальное, затянутое мглой ядерной зимы и пахнущее сожженным камнем и металлом городов, обращенных в радиоактивный прах.
Стоп, он что, уговаривает себя? Но все уже сказано и обсуждено еще тогда, три года назад, когда Тихомиров изложил не кому-то, а покойному грозному генсеку свой план — план, как без резких движений и катастрофы избежать увиденного ими неприятного будущего, план, как уйти от судьбы по кривой… По параболе…
Но, может быть, они и в самом деле стараются зря? Может быть, история — это не совокупность людских ошибок, решений, желаний, а именно объективно заданный процесс, действующий автономно от чьих-то желаний и находящий себе исполнителей, которые могут даже и не понимать, что творят, и не догадываются, что подчиняются чужой надмирной воле?!
Не зря говорили римляне: «Покорных судьба ведет, непокорных — тащит». Хотя в их времена в судьбу нельзя было засветить 152-мм снарядом. Правда, для бога и такой калибр будет мелковат.
— Ты, вижу, не в духе, дружище… — сказал неслышно подошедший Васильченко без всякого выражения в голосе. Снегирев передернул плечами. — Ты что-то узнал? — спросил подполковник, пытливо глядя в глаза Снегиреву.
В том-то и дело, что узнал, но как это выразить в словах?
— Больше, чем хотел. Меньше, чем надеялся, — сообщил Снегирев, выдержав паузу, и вдруг спросил, ощущая непонятную вину перед старым другом: — Скажи, Петр Богданович, видишь ли ты сны?
Один взгляд в потемневшие глаза Снегирева заставил Васильченко порывисто выдохнуть.
— Да, — ответил чекист. — Я вижу сны.
— И не расскажешь ли, что в них видел?
Тот горько усмехнулся.
— Я? — Он размял в пальцах сигарету. — Боюсь, то же, что и ты…
— А что видел я, по-твоему? Не поделишься ли соображениями?
— Может быть… не сейчас… Это слишком… необычно.
— Благодарю тебя.
— За что? — изумился Васильченко. — Тем более что мои сны вряд ли порадовали бы тебя…
— Я искал подтверждения, а не утешения.
«И что же нам теперь делать?» — читался в глазах этих жестких и битых жизнью, так много знающих людей вопрос. Вопрос бессмысленный и беспощадный в своей безответности…
Аргуэрлайл. Степь. Кряж Хэй-Дарг
Туман, сырой и мутный, накрыл степные просторы.
В белой мутной каше утонуло все — и спящие на земле на кошмах воины, и низкий жестколистый кустарник, и берег мелкой речки.
Все окружающее поглотило колышущееся молочное море, и даже звуки были приглушенные, еле слышные. А над белым пологом — бездонная черно-синяя чаша неба с яркими песчинками звезд, с едва заметными золотистыми отсветами по виднокраю с востока. Тот смутный и тревожный час равновесия между утром и ночью, когда грани миров истончаются, а старые забытые двери Туда приоткрываются…
Близился рассвет, а значит, скоро идти в бой.
Камр Адай выполз из-под толстой вытертой попоны, поежился под свежим предутренним дуновением ночного ветерка, огляделся и подозвал к себе караульного. Отдав приказ поднимать десятников, сам направился к коновязи… Ярдо, его молодой, но резвый и послушный жеребчик, привязанный к вбитому в землю деревянному колу, переступал копытами по утоптанной за ночь земле и недовольно всхрапывал. Из тумана выплыли темные силуэты всадников на низеньких мохнатых лошаденках.
Возвращался отозванный дежурным сотником дозор Особой походной группы.
Его, тысячника Камра Адая, личного войска.
В памяти его ожили накрепко затверженные слова. Голос Макхея звучал, словно он был тут лично…
— Пункт первый… — цедил правитель, расхаживая по кабинету и диктуя своим писцам. — Особая походная группа под командованием тысячника Камра Адая, сына Лорго, предназначена для действий на территории противника или оккупированных им землях. Пункт второй. Целью Особой походной группы является глубокий рейд в тыл контролируемой шаркаанами территории, уничтожение живой силы и средств ведения войны. Пункт третий. Особо оговаривается уничтожение или разрушение селитряных копей в районе хребта. Пункт четвертый. Командир отряда имеет право во время похода принимать на службу человека любого рода, племени, происхождения и веры, готового биться против шаркаанов. …Пункт пятый. В связи с тем что Особая походная группа не может вступать в прямые боестолкновения с противником, главной ее задачей ставится уничтожение вражеских опорных пунктов, запасов, средств снабжения и отрядов, отделенных от основных сил. Кроме того, следует всемерно уничтожать пособников шаркаанов, чиновников и наиболее активных сторонников из числа родоплеменной знати. Данные меры, по возможности, должны носить публичный характер, дабы устрашить шаркаанов и их пособников. …седьмой. Походной группе всеми силами предписывается избегать лобовых столкновений и боя с превосходящими силами. …восьмой. При нападении на вражеское войско в первую очередь следует уничтожать его командиров, нападать с флангов и тыла, проводить набеговые операции. …сятый. Рекомендуется действовать преимущественно в ночное время. И, наконец, главное. — Голос Сантора зазвучал металлом: — Пункт двадцатый. Никто не имеет права обсуждать приказы командира походной группы. Отказ от выполнения приказа, бегство с поля боя, трусость и предательство караются смертью. Пункт двадцать первый. На все время похода до возвращения на территорию княжества Тхан-Такх (ЗАТО «Октябрьск») в походной группе устанавливаются только два вида наказания: предупреждение и смерть…
Этот приказ, запакованный в прозрачное гибкое стекло с вытертым золоченым символом — башня и пять колец под ней (вещь, привезенная из другого мира) сейчас в его седельной суме. Там же, с обратной стороны, надпись на его языке, правда, чужими буквами (он и свои-то разбирал с трудом). Но он отлично помнил, что там написано — слова эти не раз зачитывали вслух при нем и при отобранных им сотниках и десятниках и перед всей тысячей на главном построении. И эта бумага странным образом придавала ему силы, как будто хранила начертание магических формул…
В той же сумке была черная шкатулка с секретом. Так просто не открыть, лишь разбить и раскурочить. В ней были верительные грамоты и послание к горским царькам. Но то всего лишь письма от одного вождя к другому. А эта бумага наделяла его силой и властью над жизнью и смертью тысячи людей. Не своим хотением, как наделяет себя в лихие времена всякий, у кого тяжелее кулак и длиннее меч. И даже не грубой силой арсардара Сантора Макхея с его пушками и железными черепахами. Нет, чем-то таким, что дается облеченному властью свыше. У правителя Тхан-Такх оно было, оттого Камр Адай и служил ему, а не, к примеру, Ундораргиру… Хотя… правду сказать, если бы он ставил на победу свои деньги, а не честь и жизнь, как жирные пресыщенные горожане ставят на бойцов-смертников на ристалищах Шривиджайи или Эуденоскаррианда, он бы поставил именно на Владыку Окоема.
Ну а раз нет, то он сделает все, чтобы проклятый шаркаан свернул себе шею.
И пока судьба благоприятствовала им.
Они спокойно ушли в Степь, миновали шириной в трехдневный ход «ничью землю» и вышли к берегам Рэданы. Соорудили плоты, спокойно переправились с левого берега на правый, потом сожгли плоты, и на второй день уже одержали первую победу — взяли почти без боя расположенный в десятке лиг от переправы городишко Танас, в котором в это время была полная сотня воинов. Ничего сложного придумывать не стали, к воротам подъехала полусотня степняков в шаркааньей одежде и потребовала впустить воинов великого Ундораргира. А гарнизон, видимо, расслабившись и отупев от монотонной службы, даже не поинтересовавшись, кто же к ним в гости пожаловал, спокойно открыл ворота.