— Пшел в жопу! — коротко бросил Снегирев.
— Как знаешь, русист! Живьем брать! Аллах акбар!
— А лох — в амбар! — заорал в ответ Снегирев падонковскую присказку, выпуская очередь на звук.
…Он огляделся. Только что вел бой и, яростно матерясь, выпускал экономные очереди, а теперь вот стоит тут на гребне. На склоне горы среди выгоревшей зелени, злобно ругаясь, стояло с дюжину человек в стандартном камуфляже, увешанных оружием. Поодаль сидели еще двое — один держал на коленях окровавленную голову мертвеца, так и не выпустившего из рук черный FN-FAL.
По крайней мере, одного из них он достал.
Боевики стояли на краю расщелины, в глубине которой на ветвях жестколистого барбариса висело тело, облаченное в такой же камуфляж. И Снегирев понял вдруг, чье это тело…
До него доносились лишь отдельные слова:
— Чито б тибя…
— Ущщел фсе-такы, хад!
— Ха вир'ен т'ен д'оъл… — разобрал чеченское ругательство.
— Гьотэ… — это уже турецкая ругань.
Как ни покажется странным, он почти не испугался, в конце концов, встречал в жизни достаточно чертовщины. Теперь всего лишь его вера в то, что после смерти тела есть еще что-то, стала знанием.
Кто-то из боевиков обернулся — Снегирев замер, но тот хотя и смотрел прямо на него, но явно ничего не заметил.
«А, ну да…»
Ну вот и закончился его земной путь — путь, может, и не сильно удачный и не всегда счастливый, путь, где поражений было куда больше, чем побед, но по крайней мере пройденный им честно и прямо.
А потом он почувствовал чей-то взгляд на затылке. Инстинктивно потянулся к автомату, но тут же одернул себя — чего бояться мертвецу? Даже если за ним явились представители ада или рая, вряд ли их можно испугать земным оружием.
— Здравствуйте, Алексей Евгеньевич… — прозвучал за спиной немолодой голос.
Снегирев повернулся. И невольно присвистнул.
На самом краю пропасти, метрах в двух от него стоял весьма необычно выглядевший человек.
На ангела или беса он явно не тянул. Но вот все остальное… Начать с того, что седой, поджарый незнакомец был облачен в белоснежную летнюю морскую форму старого советского образца с двумя звездами и двумя просветами на погонах. Хотя… Чуть приглядевшись, Снегирев увидел, что форма не вполне такая, как нужно… Нет, пошита вроде и аккуратно, но вот материя не та, и швы как-то странно наметаны, словно бы смайстрачена она ни разу ее «живьем» не видевшим голливудским декоратором для фильма третьей категории про Россию, где генералы КГБ пьют водку из самоваров. И орденские планки были неправильные, явно кустарной работы.
Лишь старая пилотка с вытертой кокардой была такой, как надо. Настоящая. Из того времени. И орден непонятной страны — не иначе, африканский. Золото, филигрань, блеск драгоценных камней. А на вытертой портупее рядом с порыжелой кобурой, в которой устроился пистолет «стечкин», вместо положенного кортика болтался широкий кривой клинок с усаженной нефритом и топазами рукоятью старого серебра. Явно не местной работы. Хотя это как раз не показатель — за полтора года, проведенных в «голубых касках», он тут каких только режущих железяк не насмотрелся — от золингеновских кинжалов с черепом и раскинувшим крылья поверх свастики орлом — оружия офицеров СС, стоившего у антикваров по тридцать тысяч евро, до янычарских ятаганов.
Откуда тут этот странный человек? Впрочем, чего гадать? Спросим.
— Извините, товарищ капитан второго ранга, можно узнать…
— Что я тут делаю? — не дослушал незнакомец. — Можно было бы ответить, что я тут живу. Но, увы, с некоторых пор сказать о себе этого не могу. Да и вообще-то я адмирал, — добавил моряк. — Но это неважно. А вы меня не помните? Мы… — Он вдруг побледнел и низко склонил голову. — Не знаю уж почему, но мы можем являться только тем, с кем встречались при жизни. Из всех мне удобнее всего показалось обратиться к вам.
И Снегирев вспомнил, хотя уже не мог сказать, как звали моряка Каспийской флотилии, которого послали в морскую экспедицию на Аргуэрлайл (он вроде ведь так и сгинул, а может, просто не успел вернуться). Тогда он был черноволос и подтянут — сейчас это был сгорбленный, уже прокаленный солнцем седой человек с бесконечной усталостью в глазах.
Выходит, он тоже…
Моряк, видимо, уловил выражение лица Снегирева и молча кивнул…
— Извините, не подаю руки — с некоторых пор. Там, где я жил последние десять лет, это было не в ходу… Пойдемте…
Бандиты, плюясь и ругаясь, побрели прочь, бросив тело своего товарища. А Снегирев вместе с капитаном второго ранга Тамерланом Ахмедовичем Каировым (теперь он ясно вспомнил, как зовут этого гостя из прошлого) пошли в другую сторону.
Спустившись вниз, они, не таясь, двинулись вдоль грязной извилистой грунтовки.
Миновали небольшое селение — несколько сложенных из белого камня домиков, прилепившихся к склону. Солнце вот-вот должно было зайти за горы.
Дальше тропа круто спускалась вниз, в распадок, и растворялась в густеющем тумане. Снегирев почему-то оглянулся. По дороге ковылял ветхий старик, навьюченный вязанкой хвороста. Он посмотрел в их сторону и отвернулся, и полковник дорого бы дал за то, чтобы узнать, что он видит. Потом они вошли в какую-то низину, затянутую туманом.
Туман не по-летнему сгущался и виделся плотным, как кисель. Вокруг холодало. Туман становился все плотнее, обволакивая камни и деревья, словно всасывая окружающий мир… Вскоре казалось, что не осталось ничего, кроме этого молочного киселя и силуэта молчаливого спутника рядом…
И вдруг они вышли из дымки прямо в подворотню заснеженного дворика-колодца — самого обычного российского дворика…
Налетевший порыв ледяного ветра заставил Снегирева задрожать («Неужто и мертвецы мерзнут»?)
Еле успевая за Каировым (он не понял, когда и как на капитане оказалась выгоревшая плащ-палатка), полковник оказался возле одноподъездной панельной девятиэтажки…
Дверь с разбитым домофоном была приоткрыта. Темная широкая лестница на второй этаж. Каиров подошел к обшарпанной двери, металлической, из самых дешевых, пошарил за наличником, вытащил ключ, открыл лязгнувшую сталью дверь, и Снегирев вошел в душноватую полутьму.
Почему-то он подсознательно ожидал чего-то этакого. Если и не базы иновремян-инопланетян из прочитанного некогда романа, то затемненных штор и магически мерцающих кристаллов, как и положено в жилище нежити. Но это оказалась самая обычная «двушка» в советской панельной девятиэтажке — неказистое, но удобное и долговечное жилье, построенное во времена древние, до «отката» и «распила».
— Это квартира одного моего знакомого, — пояснил Каиров. — Сейчас тут никого нет, и я решил ею воспользоваться. Я уже говорил, нам проще всего посещать места, где мы когда-то бывали…
По старой военной привычке Снегирев осмотрел помещение. Ничего особенного — телевизор «Самсунг» и ДВД-плейер в нише старой румынской стенки, запыленный музыкальный центр, дорогущий стеклянный столик. В книжном шкафу стояли многоцветные глянцевые тома — в основном яркие обложки любовных романов и дамской фэнтези. Правда, имена на обложках, как и названия блокбастеров на дисках, были Снегиреву не знакомы. Другое дело, что он никогда подобной литературой и кинопродукцией не интересовался, а с тех пор, как жена перебралась к сыну и внучкам в Новую Зеландию, так вообще утратил представления о том, что происходит в масскульте.
Из набора духовной пищи он сделал логичный вывод, что квартира принадлежит скорее женщине. Но вот на столе стояли не вино и торт, как полагалось бы в этом случае, а армянский дорогой початый «Арарат» пять звездочек и нарезанный, уже пустивший слезу сыр, две полные рюмки… Снегирев подошел к окну…
По ту сторону стекла было зимнее утро, когда холодная тьма еще таится по закоулкам. Улицы покрывали иней и изморозь. Из перехода метро, словно черный поток, валила разношерстная толпа. Спешили куда-то по своим делам, быстрым шагом, толкая друг друга, угрюмо опустив глаза, топча промерзший асфальт. Судя по метро и домам, это Москва, хотя с тем же успехом может оказаться Новосибирск или Питер. Люди спешат, понурив головы, не поднимая глаз, словно им стыдно за то, что они ходят по этим улицам. Два смуглых дворника в оранжевых робах выгружают содержимое контейнера в мусоровоз. Что интересно, флаг, болтавшийся над какой-то официальной конторой через три дома от них, был красным.
Впрочем, например, у Москвы флаг тоже был красным. Да и вообще это могла быть какая-нибудь Уральская Народная Республика, о которой все громче опять поговаривали перед его отъездом в Сербию, или еще что-то в этом роде. Мало ли этих «ланцепупий» он видел — и в своих снах, и даже в реальной жизни, хотя бы на тех же Балканах?
Напротив выхода из подземки на ящике из-под бутылок сидел дедок в телогрейке, перед ним стояла ушанка с мелочью. Озябшие руки деда жалобно тискали мехи баяна. Прямо за его спиной палатка с шаурмой, в которой немолодой хмурый южанин, лениво зевая, обрабатывал кривым ножом скворчащий на вертеле мясной столбик.
Сейчас, как это ни странно, Снегирев не думал ни о том, что с ним случилось, ни о том, что с ним будет дальше (и ведь не скажешь: как будет жить дальше). В голову полковнику лезла всякая чушь вроде того, что «шаурмой» в Турции именовалась команда гребцов на галерах — рабов, пленников или каторжников, а еще на профессиональном жаргоне судмедэкспертов «шаурмой» называют сбитого поездом человека.
— Какой это год? — неожиданно сам для себя осведомился Снегирев.
— Две тысячи пятый, — ответил Каиров. — Но мы тут не задержимся.
«Почему?» — хотел спросить Снегирев, но проглотил вопрос. Какая разница, этот человек(?), надо думать, знает, что говорит. И уж не для того, чтобы вытащить его в этот ничем не примечательный год капитан второго ранга покинул тот свет, чем бы тот ни являлся (вот каламбурчик-то!)
— Тем более это не наше время, а лишь вероятностная ветвь, — продолжил азербайджанец.
— Это место… ну этот мир, он что, не существует на самом деле? — зачем-то спросил Снегирев.