– Заткнись, Танька! – Я впервые так грубо ее срезал. Она так и замерла с воздетым автоматом – ну прямо подруга Че Гевары. – Никакого захвата, речь идет о том, чтоб навести порядок, если его там нет стихийно, оборониться в случае чего и добиться, чтобы люди не стали на развалинах опорной базы стадом лысых обезьян из дарвинистских галлюцинаций.
– Да, действительно, Тань, какой «захват»! База-то общая. – И Гриня тут же хитро осклабился. – Только, Серега, «стихийного порядка» не бывает, бывает только хаос стихийный.
– Извини, Таня, но не кидайся словами. Я понимаю – джунгли, автоматы, романтика, надежды и страхи. Захватчики вы мои… Пошли, пора уже двигать.
– А жалко, такая картина роскошная мерещится – врываемся мы на полуостров, а там несколько десятков пьяных и передравшихся за тушенку колонистов – больше-то вряд ли успели уже дойти. Шли мы быстро, да и основную массу, по прикидкам, на большем радиусе раскидало. Так вот, врываемся мы туда, водружаем мою драную джинсовку заместо знамени, организуем «комитет по встрече» с пулеметами и лозунгом – кто против власти нашего командира, милости просим назад в джунгли! А ты, Серега, со временем стал бы типа вождя дикарского племени.
– А я и так уже вождь кочевнической орды.
Мы уже болтали на ходу. При виде нашего приближения пирушка стала сворачиваться. Я добавил:
– Дикари у опорной базы могут быть интересными – с автоматическим оружием, в брезентовых палатках, с энергоустановкой, – но с перьями в волосах.
– Да-да, с перьями во всех местах, где их можно воткнуть, в бусах из раковин и с кольцами в носах. И я буду плясать вокруг тебя с ожерельем из ушей непокорных, которые будет отрезать Гриня.
– Причем исключительно бензопилой, – хохотнул Гриня, навьючивая на себя грандиозный рюкзак, – я все забывал спросить, что же в таком диком количестве он на себе прет. – На базе, кроме пулеметов и палаток, еще и бензопилы есть, и немного горючего. Ну что, командир, если что – дашь портфель министра МВД в своем племени?
– Конечно, даст, если я – первая любовница, наложница и царица вождя – нашепчу ему в ухо, подливая в кокосовый сок технический спирт с опорной базы.
– Наложница и любовница, говоришь? А как же благоверный? Или его тоже – бензопилой по горлу, и в колодец?
Татьяна задумалась о своем и притихла, делая вид, что увлеченно обжимает разболтавшуюся застежку пижонского шведского рюкзака.
– Вождь, а вождь… – Я обернулся. Это был хмурый, но надежный, как скала, парень с темной биографией по имени Димон. Он неслышно подошел и встал рядом, поигрывая израильским «узи». Странный выбор для человека, углубляющегося в неосвоенные человеком дебри, кишащие всяческим зверьем, на которое надо охотиться и которое будет охотиться на тебя. Когда я в первый день знакомства спросил его об этом снаряжении, Димон буркнул: «А я зверей не боюсь. И не ем. Вегетарианец. Оружие – на человека. На всякий случай».
То, что он не ест и не боится, стало заметно сразу: охотно стоял в ночных дозорных, отгоняя страшилищ из мрака камнями да матерком. Единственного «зубастика», кстати, уложил тоже он, правда, голыми руками, сломав тому тонкую змеиную шею, когда птеродактиль с клекотом и визгом пытался взмыть вверх от растерзанного Сашки. «На человека» у Димона был еще совершенно однозначный нож, тонкий, узкий, совершенно непригодный ни для охотничьих надобностей, ни для заготовки сучьев. Рядом с ним висели красноречивые гранаты, которые он ни под каким видом не согласился расходовать на «рыбалку», аж три штуки, со свинченными запалами.
Я долго к нему присматривался, соображая, уж не наш ли советский Рэмбо идет с нами, но на первом же привале он заголил крепко сбитый торс, весь перевитый синюшными рисуночками, и все стало ясно. Гриня, с видом знатока осмотревший все купола и кресты, до сих пор косил на него взглядом по старой привычке, что воспитанный криминалом угрюмый колонист воспринимал совершенно безразлично. Я же для себя подметил, что Димон – единственный из всех встреченных в лесах и болотах мужиков, прикинув что-то свое, молча отобрал у ближайшей девицы рюкзак, и побрел, слегка шатаясь, – и ни в какие дискуссии про лидерство или «знание» местных джунглей не вступал. В отличие от того же Грини, который первые дни все же лез вперед поперек батьки и явно взвешивал, не бросить ли ему всех этих калек и баб и не вдарить ли налегке. Такая вот у нас была компания. Пестрая.
– Чего тебе, Димон? – спросил я, соображая, означает ли обращение «вождь» легкий намек на то, что лагерный сиделец тоже участник заговора, или он просто услышал обрывок нашего трепа и подыграл. Хотелось бы, конечно, первого. Очень мне льстило, что, может быть, примкнул к нам Димон, почуяв во мне «вожака», а не только из-за женщин, беззащитных книжных червей и покалеченных. Кто его знает, у этих подчас чувство абстрактного долга, чести, бывает повыше, чем у тех, кому в прошлой жизни полагалось пылать человеколюбием за зарплату и по долгу службы.
– База близко. Маячки глохнуть стали. Зверья крупного тут уже вряд ли встретим. Если что – отобьемся. Послать бы вперед разведку.
– Зачем? Риск только, для разведки, да для раненых – пара-тройка стволов может многое решить.
– На всякий случай, – спокойно произнес Димон свою любимую фразу. Видно было, что он тоже ожидал увидеть местность вокруг опорной базы в самом наихудшем виде. Скажешь «нет», так ведь один вперед уйдет, вольному-то воля. Однако и вляпаться может в двух шагах от цели, да и отношения точно испортятся. Плох тот «неформальный» командир, кто в нужный момент, даже без очевидной пользы для дела, не согласится с доводами надежных соратников.
– Ладно, считай – уговорил. Бери «на всякий случай» его вон… и его… и дуйте. Рюкзаки оставьте, допрем уж как-нибудь. И это, Димон… ты уж там, у базы… даже если надо будет сильно, постарайся без пальбы.
– Я умею стрелять, но очень не люблю, – буркнул он, поманил пальцем названных мной ребят и нырнул в заросли. Я автоматически прислушался к маячку. Маячок был в восторге от близости источника сигнала, едва не дрожал. Но мерзкий писк уже утих.
– Как там раненые?
– Я даже на карачках доползу – больше ни одной ночи в этих зарослях.
Это вновь Лера. Тоже врач, но – нейрохирург. В этом мире – мгновенно вымершая профессия. Зато ходячий философ. Когда ее очки упали в мох и были раздавлены чьим-то каблуком, она отнеслась к этому совершенно здраво, рассудив, что лучше она не будет видеть здешних монстров столь отчетливо, а зрение от свежего воздуха быстро восстановит ей недостающие восемь или девять жалких диоптрий. Даже с носилок раздалось какое-то бормотание – в сознании, значит, наш самый обременительный груз, и одновременно наша гордость. Трое суток этого бодибилдинга напополам с фильмом ужасов сплотили нас, заставили как-то остро почувствовать, что мы не жалкие дети жалкой технотронной цивилизации, которых может пожрать любой встречный звероящер и которые вымрут без горячей воды, метро и телевизоров. Но и не стадо голых обезьян со стрелковым оружием и саморазогревающимися консервами.
– Тронулись, колонисты!
Маячки безумствовали, знаменуя скорое окончание бесконечного перехода. Наша разведка время от времени напоминала о себе то заботливо расчищенной дорожкой сквозь шипастые кусты с приторно пахнущими фиолетовыми цветами в кулак величиной, то зарубками, отмечающими все чаще и чаще встречающиеся следы людей, вышедших из джунглей раньше нас.
Иногда это были втоптанные в мох окурки или стреляные гильзы, которые мы впопыхах могли пропустить, иногда – следы давних маленьких костров, размытые дождями и заросшие неимоверно живучими сорными травами. Без сомнения, мы были далеко не первыми на этой финишной прямой. Кто-то оказался далеко от смертельно опасных болот и степей, где двуногому негде было укрыться от хищников, и поблизости от места «Икс».
Шум прибоя давно был проглочен лесным гомоном.
Я откровенно радовался тому обстоятельству, что поблизости от опорной базы не видно особо опасных представителей местной флоры и фауны. Лишь раз в двух шагах от носилок с густого зеленого полумрака сверху сверзился черный скорпион с добрую овчарку величиной. Спрыгнул ли он сам или был кем-то сброшен, мы не разобрали. Зверюга ушибла клешню, противно зашипела, провернувшись на месте, словно подбитый танк, и была положена на месте скупой очередью, так и не успев приготовиться к нападению или бегству.
Я остановил процессию и весьма грубыми фразами и жестами вывел из эйфории своих спутников, напомнив, что мы не на пикничке в летнем садике. Разговоры смолкли, лица стали сосредоточеннее, оружие в руках вновь заплясало, однако, хвала несуществующим богам, выражение загнанной безнадежной тоски более не вернулось ни к кому.
Час шли довольно-таки ходко, пока боковое охранение не натолкнулось на след. След был как след, залитый темной водицей. Три пальца, острая короткая пятка, когтистая и какая-то цыплячья, полное отсутствие ступни.
Однако размеры впечатляли.
В образовавшуюся после шага неведомого существа яму мы запросто могли положить носилки да еще закидать оставшееся свободным место рюкзаками и вещмешками. Зоолог быстро-быстро зачесал кончики ушей и, наморщив лоб, ринулся в кусты, словно такса, узревшая жирную крысу, я устремился за ним, сжимая автомат и ругаясь на чем свет стоит. Однако наш ученый, словно бы вышедший из-под жюльверновского ехидного пера, ломился вперед, едва не обнюхивая влажную землю и совершенно не глядя по сторонам. В тот раз нарушение походной дисциплины сошло нам с рук – спикировавший нам на голову зверь, обладающий костлявым тщедушным телом, кожаными крыльями и великолепным набором когтей, зубов и шипов, понятия не имел об автоматическом оружии.
Я прервал его затяжной и весьма красивый полет двумя выстрелами.
Незадачливый охотник едва не шлепнулся бездыханным на голову зоологу. Но даже это событие не смогло хоть как-то впечатлить нашего штатного Паганеля. Он стоял в полной прострации над следующим следом того же колосса и, судя по шевелению бледных губ, пытался прикинуть, сколько же метров может быть в его шаге и чему подобен сей зверь.