— Божественное решение.
— Русские, сдавайтесь! — прокричал кто-то из осаждавших. Но, очевидно, это была единственная фраза, которую он освоил настолько, что мог произносить почти без акцента. — Ми здаваль вас плен! Всем жизнь плен! Русские, сдавайтесь!
Ответа не последовало. Подземелья угрюмо молчали, и молчание это страшило германцев больше нежели пальба.
Покричав несколько минут, агитатор угомонился, зато в штольню полетели гранаты. Бойцы отпрянули под левую стену и спокойно переждали три взрыва, не причинившие им никакого вреда.
— Господин обер-лейтенант, они ушли вглубь этой проклятой норы, — громко доложил какой-то солдат своему командиру, предпочитавшему держаться подальше от входа.
— Проверить! Вы, четверо, живо! Дойти до завала. Может быть, там и в живых уже никого не осталось.
— Ты хорошо укрепил шнур? — спросил капитан Кремнева. — Взрывами его не повредило?
— Врубили в левую стенку, возле самого низа. Забросали камнями, присыпали щебнем.
— Сразу после взрыва — огонь из автоматов. И, пока не опомнились, в атаку, — предупредил Беркут солдат. — Не давайте немцам закрепляться в выработке и накапливаться в ней. Нужно отбить им охоту соваться сюда. Давай, лейтенант!
Взрывами этот день начался, взрывами он должен был и завершиться. В сознание капитана он так и врезался. Как один сплошной взрыв, в котором крушилось и рушилось все то хрупкое солдатское бытие, которое с таким трудом удалось наладить, командуя этим невесть как сформировавшимся гарнизоном. С утра немцы бросили на них два звена бомбардировщиков. Потом прошлось звено штурмовиков, очевидно, из тех, что предназначались для передовой. Не спеша, изматывающе, долбила артиллерия: сначала «степная», с пулеметным обстрелом вперемешку, потом «заречная», салютовавшая крупнокалиберными.
Трудно было даже предположить, что там наплели немецкие офицеры в своих штабах, но артиллерийский налет и та масса войск, которая поперла на него со всех сторон, приводили Беркута в изумление.
Конечно, было ясно, что немцы стремятся быстро и с наименьшими потерями ликвидировать опасный плацдарм. И все же он вполне понимал Мальчевского, который, взобравшись поутру на башню танка и осмотрев оттуда надвигавшуюся с четырех сторон рать, воскликнул: «Сволочи, одумайтесь! Нас же здесь на половину цыганского табора не наберется! Что ж вы, гарь орудийная, прете на нас, как японские самураи на Париж?!».
— В атаку! — скомандовал Беркут, как только грохот взрыва улегся, а предсмертные крики и стоны раненых слились с автоматным огнем осажденного гарнизона. — Выбить их к чертям собачим! За мной!
Ачба знал, что подходы к штольне заминированы, и ждал этого подрыва, потому что, как только фонтан щебня и осколков начал оседать, сразу же прошелся пулеметным огнем по уцелевшим немцам, панически бросившимся в сторону танка. Это тоже помогло отряду Беркута без потерь вырваться из штольни в карьер.
Разделившись на две группы, бойцы на какое-то время вновь овладели его склонами и завязали перестрелку с верхматовцами, засевшими между каменными гребнями по ту сторону танка. Самое время было для Ачбы — нырнуть в нижний люк и, под прикрытием своих, отползти к карьеру. Но он увлекся боем. Он слишком увлекся. Такое увлечение случается у каждого настоящего солдата, но ни одного из них оно еще не спасло и не оправдало.
Капитан видел, как, выпустив еще несколько очередей, Ачба открыл верхний люк, метнул туда, в сторону хутора, гранату, наверное, единственную, которая была у него, и тоже включился в перестрелку.
— Прыгай! Отходи! — орал капитан, во всю мощь своей глотки.
— Прыгай, тебе говорят! — поддержал его Кремнев. И абхазец действительно неуклюже перевалился через люк, скатился по броне, однако залечь не успел. Пули немецкого автоматчика настигли его, как только он ступил на землю.
— Но я же говорил ему!.. Я же напоминал о нижнем люке! — разбивал кулак об острие гребня Беркут. — Он должен был расслышать то, что я кричал!
— Так, может, люк этот заклинило? — предположил лейтенант, которого смерть «танкиста» поразила не меньше, чем Беркута. — Или просто… очень хотелось помочь нам.
— Не мог же он рассчитывать, что мы вырвемся и начнем гнать немцев с плато. Нас тут всего восемь человек.
— Уже тринадцать, — улегся между Беркутом и лейтенантом невесть откуда появившийся Мальчевский. — Моя «дивизия» завалила камнями половину штольни и драпанула.
— Молодцы, ребята. Сейчас вы здесь очень нужны.
— Молодцы-то молодцы… Но мне показалось, что здесь опять кто-то не ко времени голову сложил?
— Ачба, — ответил лейтенант. Хотя обычно на вопросы и подковырки Мальчевского старался не реагировать. Терпеть не мог этого балагура, и не понимал, почему капитан все время потакает ему.
— Гяуры цареградские! — покачал головой сержант. — Такого джигита из-за стола прогнали. Не я у них тамадой был, я бы им… — И, внезапно подхватившись, в упор расстрелял медленно приподнимавшегося немца, из тех, что были настигнуты осколками на зависавшем над штольней козырьке. — Лег — так лежи, крамола церковная! Его, видите ли, тоже любопытство разобрало.
— Помолчали бы вы, сержант. — поморщился Кремнев. — И без ваших словес тошно.
— Без меня будет еще тошнее, — совершенно серьезно заверил его Мальчевский. — Не видать мне Бердичева…
То ли немцы растерялись, оставшись без офицеров, то ли просто какое-то время пребывали в состоянии шока, не зная, что предпринять после таких потерь, но минут пятнадцать на плато царила тишина. Даже там, у «маяка», где еще недавно потрескивали «шмайссеры», затихло настолько, что слышно было, как высоко в небе зловеще каркает, созывая собратьев на вечернюю пирушку, ворон-разведчик.
Воспользовавшись этим затишьем, бойцы гарнизона поспешно, стараясь не смотреть на растерзанные тела врагов, принялись собирать трофеи. Один из солдат даже заполз под козырек, передал оттуда стоявшему внизу солдату три гранаты с длинными деревянными ручками, а потом, подхватив ручной пулемет, почти не пригибаясь, перепрыгивая через тела и камни, сбежал вниз. Как ни странно, вслед ему не раздалось ни единого выстрела.
— Да к ним, наверно, высокое начальство приехало, — невозмутимо предположил Мальчевский, выхватывая из раструбов сапог лежащего рядом немца пару магазинов с патронами. — Они теперь к смотру-параду готовятся. Может, уйдем, чтобы не мешать?
— Если парад — так бы сразу и сказали, — поддержал его Беркут, когда в каменную площадку по ту сторону танка врезался первый снаряд. И стало ясно, почему немцы исчезли, их просто отвели, чтобы развязать руки артиллеристам. — Всем отойти в штольню! Завалить вход камнями! Пусть немцы разбирают завал под нашим огнем!
— Так ведь замуруют они нас, капитан, — проговорил Мальчевский, увлеченно, с наслаждением осматривая доставшийся ему офицерский кинжал с черной резной рукояткой.
— Им это не впервой, — невозмутимо согласился Андрей. — Опыт у них в этом деле имеется. Причем погибельный. Тем не менее всем вернуться в катакомбы.
— Ладно, посидим, посмотрим… — пожал плечами младший сержант.
— Слушайте меня внимательно, — обратился к бойцам комендант, когда все вновь оказались под козырьком, у входа в катакомбную выработку. — Сами видите, что осталось нас очень мало. Действовать придется в условиях трудных и непривычных. Тем не менее мы должны выискивать любую возможность, чтобы наносить урон противнику.
— Что мы и делаем, — проворчал кто-то из бойцов. — Вот только получается, что все в урон себе.
— Используйте для этого, — продолжил капитан, — каждый пролом, лаз, щель. Если обнаружите щель, через которую можно выбраться наружу, из нее не стрелять. Не раскрывать врагу. Вдруг сможем использовать ее в момент наступления наших, чтобы снова создать плацдарм. Или в крайнем случае — чтобы уйти, когда все средства борьбы и силы наши иссякнут. Звонарь!
— Уже выполняю.
— Вам особое задание. Нужно разведать часть подземелья, примыкающую к плавням. Помните, Калина Войтич показывала ходы, точнее, лазы, по которым, как она утверждала, можно добраться от плавней до центральной штольни?
— Вот пусть бы и вела.
— В деревне она сейчас, Звонарь ты святого Митрофана! — грубо напомнил ему Мальчевский.
Он терпеть не мог, когда в его присутствии кто-либо упоминал о Лагерной Тифозе. Но при этом помнил, что ушла она с плато главным образом из-за того, что не сошлась характером с ним. Это был его грех. Из-за него гарнизон потерял хладнокровного, храброго снайпера, медсестру, просто красивую девку. А теперь вот, оказывается, еще и единственного проводника.
Правда, он имел право успокаивать себя тем, что часть вины ложится на Клавдию Виленовну. Но с присутствием учительницы в последние дни она вроде бы смирилась, а вот с его присутствием — нет.
— Ваша задача, — продолжал тем временем Беркут наставлять Звонаря, — обнаружить эти ходы. Один из пяти трофейных фонариков — ваш.
— Что бы вы тут делали без Звонаря? — проворчал боец вместо привычного «Есть!».
— Сколько у вас керосинок, лейтенант? — не обратил на это внимания Андрей.
— Семь. С той, что в лазарете. Собрали со всего хутора. Деду Брыле спасибо: канистрочку керосина подарил. Водой тоже запаслись. Да и с родничка-капельницы понемножку капает. Минут за двадцать кружка воды набирается.
— Божествен-но, — подытожил капитан, удивляя бойцов своим радужным настроением. — И запомните, что о такой крепости, как наша, непробиваемой, теплой и уютной, где-то там, в промозглых, залитых водой окопах, можно только мечтать.
29
После третьего штурма баррикады, которую обороняла группа лейтенанта Кремнева, немцы отказались от дальнейших попыток прорваться с ходу и начали «выкуривать» красноармейцев, непрерывно бросая гранаты и толовые шашки, стреляя даже из ракетниц. Поспешившие на помощь группе Беркут и Мальчевский тоже успели наглотаться дыма и гари,