[24]. Под этим названием она и останется в моей памяти независимо от того, какое имя ей сочтет нужным дать потомство.
Лес был сухой, негустой. Благодаря усердной рубке, которой занимались наши пионеры, мы успели много пройти и вскоре после полудня оказались на склоне горы, в ущелье. Перед нами открылся новый склон, возвышавшийся по другую сторону реки. Мы сделали привал, чтобы поесть. Хуан отправился на безуспешные поиски гуанако, Мюлах жарил на деревянном вертеле баранину, я готовил чай.
Дальше идти стало труднее. Крутой гклон горы весь порос кустарником; согбенные, изуродованные ветром карликовые деревья преграждали путь. Кое-где лежал снег, и лошади нелегко было продвигаться вперед. Пятна снежников все увеличивались, превращаясь в сплошные снежные поля, местами мы проваливались в снег до пояса. Внизу между крутыми лесистыми берегами бежал стремительный поток. Выше, над нами, не более как в трехстах ярдах, виднелась еще более крутая тропинка, но она была уже за пределами зарослей.
Я пошел вперед, чтобы испробовать этот путь. Мне пришлось продираться вверх через такой густой настил карликовых деревьев, ползти по их верхушкам, проваливаться в щели между корнями и стволами, что я только диву давался, как вообще сможет пройти здесь лошадь. И все-таки она прошла. Мы достигли свободного от леса пространства и направились через черные мхи и низкорослый кустарник, скользя по камням или проваливаясь в ямы, занесенные снегом. Над нами возвышались крутые горы. Их зубчатые, кое-где заснеженные вершины вырисовывались в высоком небе. Далеко внизу, в долине, над зелеными верхушками леса синело озеро. За ним высились покрытые снегом горы, их южный склон спускался к морю.
И вот мы достигли высоты, откуда проглядывалось все ущелье, которое предстояло пройти. Выход из него был закрыт горой, такой же высокой, как и те, что поднимались с обеих сторон. На восток путь лежал только в обход. За долиной, по которой бурлил поток, начиналось возвышенное ровное пространство, покрытое травой и окруженное холмами. Здесь была зима. Холодные голубые тени наступающего вечера окутали окрестности. Лишь между вершинами гор летели сверкающие стрелы лучей, посылаемые заходящим солнцем; они освещали и верхнюю кромку ущелья.
По скользкому склону, а затем по глубокому снегу мы свели лошадь на речной луг и там оставили ее пастись. Освобожденный от своей обязанности коновода, Вилли устремился вперед. Пока мы с Мюлахом тащились по снегу туда, где ожидали найти проход, его крошечная и темная на фоне широкого, покрытого снегом пространства фигурка уже поднималась к отвесным скалам, загораживавшим тропинку.
Благодаря усиленной тренировке предыдущих дней и возбуждающему великолепию этой горной страны я чувствовал себя сильным и свежим, словно день только начинался. В любом новом открытии есть своя поддерживающая силы радость. Ее питает присущая человеку вера в то, что за каждой преодоленной высотой скрывается сказочная страна.
И я предложил Мюлаху:
— Давайте пойдем вперед. Хуана вместе с лошадью отошлем обратно домой и проверим, действительно ли здесь нельзя пройти.
К моему удивлению, Мюлах отказался.
— Дайте мне ружье, — настаивал я, — или остатки баранины. Больше ничего. Мы с помощником сами найдем проход. А потом осмотрим окрестности и вернемся другим путем.
— Нет, нет, — повторял он упрямо. — Мы должны держаться все вместе.
Тем не менее мы взобрались на самую высокую точку ущелья — закругленную площадку, покрытую снегом неведомой глубины. С этой высоты мы заглянули в другое необъятное ущелье — долину, которая вела на юг, к озеру, и на север, в горы, где она терялась из виду. Огромные, монолитные стены гор окружали долину со всех сторон. Угрюмый лес покрывал их крутые склоны до самого подножия, где они сходились, образуя узкое ущелье. Золотистый вечерний свет, освещая вершину, западал в долину с северной стороны, и казалось, мы видим дальние поселения, окруженные зелеными лугами и пастбищами.
— Шевелись! — крикнул я отстававшему Мюлаху. — Будем идти до темноты, а проход найдем!
Мне удалось его воодушевить, хотя и ненадолго. Мы начали вместе спускаться по снежному склону, проваливаясь до колен. Прошли приблизительно сотню ярдов, и Мюлах остановился.
— Нет, давайте вернемся, — раздраженно сказал он.
И вдруг я понял, что он устал. Но если бы и я сам умирал от усталости, то не сказал бы ему об этом. Так сладко было отомстить за все те мили, которые я, несчастный, обливающийся потом, тащился за Мюлахом по трясине, болотам, речному дну с его мертвым гуанако. Когда он повернул вспять, к дому, я шел следом и красноречиво понуждал его карабкаться вверх. От этого его решимость попасть домой или хотя бы устроить привал еще более окрепла. Он на лошади вернется к тому месту, где мы завтракали, предложил Мюлах, и все там приготовит для ночлега.
Мы расстались. Я взобрался на гребень горы, разделявший две долины. На северном склоне, где я остановился, снега не было. Там, где оползни не покрывали или не увлекли с собой верхний слой земли, росли густые зеленые мхи и красновато-коричневый вереск. Подъем был нетрудный, только на самом гребне у вершины я встретил препятствие в виде крутой, остроконечной скалы. Взобравшись, как мне казалось, на самую высокую точку, я увидел прямо перед собой верхушки гор примерно такой же высоты. Было уже поздно, и дальше идти я не решился.
Над западной цепью гор светило солнце, было тепло. Я уселся на мягкое ложе мха, закурил трубку и, переводя дух, с глубоким удовлетворением оглядел окрестности. Вдали виднелось огромное синее озеро. В нем отражались тени пурпурных облаков, гонимых западным ветром. Склоны гор и низины, поросшие густым лесом, были светло-зеленые от распускавшейся листвы. Их освещало клонившееся к закату солнце. На расстоянии тридцать миль к югу в голубой дымке возвышались над летним пейзажем долины зубчатые пики гор Дарвина, покрытые снегами вечной зимы. Прямо внизу подо мной виднелись три маленькие фигурки: помощник, Мюлах и лошадь пробирались вниз по речной долине. Хуан в одиночестве шел на север, взбираясь на покрытую снегом гору.
Горные породы и скудная растительность на моей скале по густоте и яркости красок напоминали переливы цветов в каменистой заводи у моря, образованной приливом; мох на вид и на ощупь был похож на богатую вышивку церковного облачения.
Пока я сидел в своем высокогорном уединении, мне пришла в голову мысль: ведь я первый, кто поднялся на эту вершину. И так как гора, не представляя собой ничего особенного и выдающегося, никогда не имела названия, я окрестил ее в знак самых нежных чувств горой Барбары[25].
Однако становилось поздно и холодно. Все мои спутники давно скрылись из виду. Я поспешил вниз, скользя по глинистым склонам, прыгая по мшистым кочкам, низвергая за собой пласты снега. Радостно шел я вдоль речной долины, распевая «Тело Джона Брауна». Когда я вступил в лес, уже смеркалось, и вскоре тени еще больше сгустились. «Вот хорошо, — время от времени думал я, — приду на стоянку, отдохну, обсушусь у большого костра, в котором пылают целые деревья. Может, и ужин готов. Господи! До чего вкусно будет!» И, подгоняемый разыгравшимся аппетитом, пустился бежать.
Добежал до условленного места — там было пусто. Вокруг — никаких следов присутствия моих спутников. Я снова отправился в путь, все время окликая их. Ответа не было. Сумерки в этих краях длинные. Еще можно было продолжать путешествие, но все же я, опасаясь надвигавшейся темноты, ускорил шаг. Я шел и кричал во все горло — мне отвечало лишь эхо. Прошел еще одну милю. Терпение мое лопалось, от негодования и ярости я уже собирался расположиться в одиночестве на ночлег, как вдруг далеко-далеко раздался ответный крик.
Я встретил помощника с лошадью и Мюлаха в самой чащобе, далеко в стороне от дороги. Лагеря не было и в помине, никто меня не ждал. Они вслепую продирались сквозь джунгли, объятые мраком. Немец, как безумный, рубил сучья, влезал на деревья, бежал, падал, поднимался и снова тащился вперед. Бедная лошадь спотыкалась в темноте о стволы деревьев, оступалась. Казалось, они спасаются бегством.
— Что случилось? — заорал я, налетев на них.
Мюлах остановился.
— Где Хуан? — спросил он запальчиво.
Я готов был убить его.
Казалось, Мюлах совсем сошел с ума. Страшась ли темноты или обезумев от усталости, он летел вперед в дикой надежде попасть этой же ночью домой. Он и не подумал о том, что оставляет нас с Хуаном без еды, что путь далек, ночь темна и лес непроходим, что лошадь не сможет в темноте пробраться через чащу.
— Что делать? — тревожно вопрошал он.
Я сказал, что надо устроить привал. Но для этого нужно было достать воды.
Мы вновь устремились вниз по склону. Мюлах прокладывал путь и дико кричал — звал Хуана. В темной болотистой прогалине сверкнуло озеро, и мы разбили лагерь в близлежащем лесу.
Вилли был возмущен до крайности. Мы принялись с ним за работу, и скоро лагерь был готов. Разожгли большой костер — для тепла и маленький — вскипятить чайник. Принесли воды, нарезали ветвей для постели и сделали шалаш, чтобы укрыться от ветра. Мюлах! Не знаю, чем он занимался в это время. Увидев, как он пытается раскинуть палатку на бревнах и кустарнике, я сжалился над ним и выбрал для палатки более подходящее место. Пришел Хуан. Нет слов, чтобы описать пространный и праздный разговор, начавшийся между хозяином и его работником.
— Прежде всего, — сказал Мюлах, — переоденем носки.
Что они и сделали, рассевшись перед большим костром, который я для них разложил. Они были как дети, не способные рассчитывать заранее, не приученные к порядку.
— Сейчас вы увидите, — возгласил Мюлах, — разницу между южноамериканским и североамериканским способами приготовления пищи. Вам нужен горшок, а нам он ни к чему.