чем накануне. За бесчисленными холмами затянутой синей дымкой дали лежала широкая равнина, казалось со всех сторон окруженная горами. Однако там был, несомненно, какой-то выход к морю: об этом красноречиво говорили ручьи и речушки.
Река снова преградила нам дорогу, и мы, вместо того чтобы идти по ее берегу к северу, где она спускалась в глубокое ущелье, решили ее пересечь. Река оказалась глубокой и быстрой, и понадобился целый час на то, чтобы перебросить через нее длинный ствол дерева. Справившись с этой задачей, мы перенесли свою поклажу на другой берег и пошли дальше в сухой обуви.
Часто случалось так: какой бы путь после долгих обсуждений мы ни выбрали, он оказывался не тем, что надо. Если мы шли правым берегом, левый маняще улыбался нам; если же совсем уходили от реки, теша себя надеждой, что там идти легче, вставали новые препятствия как упрек нашей неосмотрительности. И вскоре после того, как мы с торжеством перебрались через реку, не замочив ног, нам встретилась новая преграда — обрывистый утес, на который взобраться было куда труднее, чем пройти целых пять миль по обычной дороге.
Когда идешь с тяжелой ношей, утомляет не расстояние, а неожиданные преграды. Ноги скоро привыкают к тому, что на плечах груз, и, не жалуясь, несут тебя вперед. Но стоит появиться на пути какой-нибудь преграде, как сразу начинаешь испытывать усталость. И если к концу дня измученному, тяжело нагруженному путешественнику встречается поваленное дерево, лежащее над землей слишком высоко, чтобы через него перелезть, или слишком низко, чтобы проползти под ним с поклажей на спине, тогда падаешь духом и с тоской мечтаешь о скором конце пути.
И все-таки наше путешествие было не из самых трудных, и, если бы не беда, приключившаяся с помощником, нам ни разу бы не изменило бодрое настроение. Мы вышли на ровное место и быстро шагали по долине, когда он в первый раз пожаловался на боль в правой ступне и признался, что боль его мучит уже в течение нескольких часов. Внимательно осмотрели его ногу, не нашли никаких повреждений и решили, что просто дает себя знать усталость. Однако впоследствии нога его беспокоила все больше и больше, и в конце концов ему пришлось слечь на целую неделю.
Было уже далеко за полдень, когда, выйдя из густого леса, росшего на невысоком плоскогорье, мы снова увидели реку; широким потоком она струилась по плоским камням у самых наших ног. Тут остановились, разложили костер, отдохнули и попили чаю с хлебом; мы к этому времени изрядно устали и проголодались.
Пришлось снова переходить реку, и переходить ее вброд: иного выбора не оставалось. Мы разулись, перешли на другой берег — вода была совсем ледяная — и, к великой своей радости, увидели ровную тропинку, утоптанную гуанако. Мы прошли по ней некоторое расстояние то лугом, то лесом, а когда начались болота, она вывела нас на сухую землю у склона горы и потом потянулась дальше в нужном нам направлении. Здесь, в первозданном лесу, нас встретили те же величие и благостная тишина, что и в лесу Баия-Бланки, и здесь желтые фиалки мерцали звездочками на зеленом ковре леса.
Мы сидели у огромного поваленного дерева, преградившего тропинку, и слушали, как внизу, в долине, неподалеку от нас, в зарослях, звали друг друга гуанако. Они издают странные звуки, напоминающие ржание и вместе с тем дребезжащее кряканье. Я крикнул, подражая им, и, к радости своей, услышал, что они отозвались сразу из нескольких мест. Крики животных раздавались ближе и ближе, а я тоже все звал их и звал. Наконец послышался треск сучьев, и два гуанако вышли из зарослей совсем недалеко от нас. Кого они надеялись встретить — не знаю, но уж, конечно, не людей. Увидев нас, они остановились как вкопанные и через мгновение в страхе умчались.
Я вспомнил, что в том месте, где мы перед этим отдыхали, оставил шапку, и пошел за ней. Уж я корил себя, корил за ненужную потерю сил и времени, но меня ждала награда — два полуразвалившихся индейских жилища. Потом я узнал в Ушуае, что много лет назад, когда здесь действовала англиканская миссия, в этих краях иногда появлялись индейцы из племени алакалуфов, приходивших никому не известным трудным путем через горы с севера. Несомненно, это были их следы.
Мы шли до наступления темноты и, когда лес снова вывел нас к берегу реки, раскинули лагерь. Вокруг водилось великое множество дичи, но мы удовольствовались остатками жареного гуся. Настроение было отличным, все шло прекрасно; тем счастливцам, кто несет на спине свое добро и кров, выпадает особая удача: где бы они ни остановились, пусть в самой дикой глуши, там у них и дом.
В семь часов утра мы снова были в дороге. В тот день с первых же минут путь оказался таким трудным, что редкие места, где идти было легко, встают в моей памяти как райские уголки. Несколько часов мы карабкались вверх по крутому склону горы сквозь кустарник и через поваленные деревья. Выйдя на пастбище, поросшее невысокой травой, и шагая по ровной земле, мы испытали такое облегчение, словно у нас свалилась ноша с плеч. День к тому же стоял ясный, и мы в первый раз увидели долину в веселом солнечном свете.
Мы подходили к той равнине, что накануне утром виднелась вдали, затянутая синей дымкой. Она была совсем гладкая, как морская поверхность, только кое-где островками вставали зеленые рощи; западный ветер гнал по траве золотистую волну. Но скоро твердая земля кончилась. Держа путь к самому центру долины, мы вышли на заболоченные места. Пробираться по ним оказалось настоящим мучением, но они были необычайно живописны, и в надежде, что скоро идти станет легче, мы упорно двигались вперед. Болота превратились в топи. Эти предательские топи, покрытые мхом, расстилались вокруг, как бархатный ковер: ни кустика на них не было, ни бугорка. Красоты природы заглушали голос благоразумия, и мы продолжали путь.
Первую четверть мили шли по зыбкой почве, проваливаясь по щиколотку и набрав полные башмаки холодной воды. Вторая четверть мили — земля стала еще податливее: теперь мы проваливались чуть не по колено, по шага при этом старались не сбавлять. Третья четверть мили (а мы, глупцы, все плетемся вперед, надеясь выйти на твердую почву) — и мы совсем завязли. Устали очень. Сняв со спины рюкзаки, уселись на них. А потом в страхе, как бы эта предательская трясина совсем пас не поглотила, повернули назад и стали выбираться на безопасное место.
Нам ничего не оставалось, как вернуться на горный склон, на твердую почву. К несчастью, путь лежал вдоль полуостровка, образованного участком прерии. Чтобы добраться до ближайших гор, к северу от нас, следовало либо пройти несколько миль назад, либо пересечь болото. Выбрали болото: когда насквозь промокнешь, то уже все равно. Мы прыгали по огромным кочкам, выступавшим из воды, словно ульи. Попав на кочку, удерживали равновесие, иногда же срывались в воду. Когда почти все наши вещи намокли, мы, махнув рукой, пошли напролом. Подойдя наконец к горе, бросили ношу на землю, развели гигантский костер, сняли намокшую одежду и развесили ее над огнем, а сами растянулись у костра.
Ступня помощника болела нестерпимо. Оказалось, он растянул ногу в подъеме. Я срезал лубок и прибинтовал к ступне липким пластырем, — это на время облегчило боль. К сожалению, у нас почти не было обуви. Мой спутник шел в изношенных мокасинах, которые я ему дал; еще у него имелись с собой легкие остроносые туфли. В моей обуви — удобных полуботинках с широкими носами, совсем старых (на них уже три раза ставили подметки), но еще вполне пригодных для носки, идти было легче, но в них постоянно хлюпала вода. Была у меня с собой и другая пара — она радовала глаз, но терзала ноги — высокие крепкие мокасины, как раз то, что надо для подобной экспедиции. Однако на них появились морщинки, которые непрерывно и мучительно давили на пятку, причем никакое приспособление — ни лубки, ни повязки — не помогало. Не от невежества, а из-за бедности своей отправились мы в путешествие с таким плохим снаряжением.
Тот день готовил нам новые, самые удивительные неожиданности. Нельзя забывать, что мы пробирались незнакомыми местами к далекой Ушуае, которая, насколько мы знали, — самое западное из всех поселений на южном побережье Тьерра-дель-Фуэго. О скорости своего продвижения мы не могли судить. Шли приблизительно по двенадцать часов в день, но путь был нелегким, и повсюду нам встречались препятствия, которые порядком задерживали. Одно мы знали, и знали твердо: идем на юго-восток. Через два часа после того, как выбрались из _ болота, мы вновь поддались манящему зову долины и покинули лесистый горный склон.
На этот раз нас привлекла поросшая лесом равнина. Быстро шагая по ровным тропинкам, мы вскоре подошли к бурному потоку, который бежал по заваленному хворостом и обломками деревьев руслу. Соорудили мост, перешли по нему на другую сторону и опять были готовы углубиться в лес, и вдруг нас охватило волнение, как некогда Робинзона, увидавшего след человека: мы заметили на ровной бурой земле отпечатки лошадиных копыт. Мы уставились на них в радостном изумлении и не успели еще толком сообразить, сколь много это нам обещает, как появились четыре лошади, галопом мчавшиеся нам навстречу.
Как и откуда они взялись — об этом мы задумались позднее, первой мыслью было поймать хоть одну из них. Мы тихонько подкрались к ним с лассо в руках, протянули им соль и хлеб, но их не соблазнили эти приманки, и они исчезли в лесу.
Однако теперь мы знали: неподалеку есть какое-то селение, и, приободрившись при мысли, что хоть немного приблизились к цели своего путешествия, двинулись дальше. Но в тот день нам предстояло еще много миль утомительного пути и прискорбное разочарование: глубокие реки и непроходимые топи отделяли нас от гор — конечной цели нашего путешествия.
День уже был на исходе, а мы все пробирались по заросшим горным склонам. Внизу текла какая-то глубокая река, за ней простиралась равнина с болотами и топями. Было жарко, вокруг надоедливо жужжали комары; при нашей усталости их укусы превратились в истинную пытку. Солнце низко стояло по другую сторону долины над зелеными пастбищами, где ползали крошечные белые точки; уже целый час, еще задолго до того, как их стало видно, мы слышали откуда-то издалека мычание коров и блеяние овец. Но пройти туда не могли.