Наступила ночь. В полном унынии от того, что недосягаемое совсем рядом, слишком усталые, чтобы радоваться близкому концу пути, мы расположились на ночлег в углублении на крутом склоне горы. Сидя в дыму у костра, с жадностью поглощали ужин. Потом забрались в свою маленькую палатку, завесили вход сеткой от комаров и уснули крепким сном.
ГЛАВА XVIЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ
С РАССВЕТОМ мы уже были полны сил и энергии. Вчерашней усталости как не бывало. Меньше чем в миле от нас — долина здесь значительно суживалась — лежали горные пастбища, к ним мы и направились. Реки и топи, которые накануне сочли серьезной преградой, казались теперь просто пустяками. Мы срубили дерево, стоявшее на берегу; когда оно упало, почти достигнув вершиной другого берега, перешли реку, не замочив ног, и бесстрашно двинулись по болоту. Шли не друг за другом, а рядом и шутя спорили, кто провалится глубже. Брели по воде, временами проваливаясь довольно глубоко. Раз я окунулся чуть ли не по грудь — пришлось снять рюкзак и с его помощью вылезать из трясины. Так мы перебрались через болото.
Теперь река стала глубже и шире — перекинуть через нее мост было невозможно. Но мы не падали духом, хотя и промокли насквозь. Выбрав самое широкое место, вошли в реку. Вода сначала доходила до колен, потом до бедер, до пояса, Еще немного, — и быстрое течение свалило бы нас с ног, но становилось мельче, и, когда вода была нам снова по щиколотку, мы пустились бегом по галечным отмелям и выбрались на сухую землю.
На небольшом лугу, обнесенном оградой из жердей, — как обрадовал нас этот сделанный руками человека забор! — разожгли костер, стянули с себя одежду и развесили ее сушиться.
Жилья вокруг не было видно, и мы решили идти долиной, зная, что в конце концов она выведет нас к морю, а там или где-нибудь по дороге будет селение, чьи пастбища лежат вокруг. Хотя мы несколько ошибались в своем предположении, мы все равно так быстрее добрались бы до Ушуаи, чем путем, который в силу обстоятельств нам пришлось избрать. Снова взвалив на спину рюкзаки, весело зашагали по утоптанным скотом тропинкам. На севере высился лесистый горный хребет, вдоль подножия которого мы пробирались с такими трудностями. Весна была в разгаре: все вокруг ярко зеленело. Река петляла по долине, показываясь иногда среди прибрежных рощиц. И вдруг мы увидели силуэт всадника, мчащегося по берегу.
Я громко окликнул его. Он остановился, удивленно оглянулся и, заметив нас на склоне холма, повернул коня и поскакал навстречу. В крайнем недоумении он подъехал к нам, поздоровался. А когда мы ему сказали, откуда пришли, у него на лице выразилось такое восхищенное изумление, словно перед ним были ангелы, слетевшие с неба. Он сказал, что мы находимся на землях имения Эстансиа Аустрал, у бухты Йендегая, в проливе Бигл, совсем недалеко от залива Лапатая, и добавил, что мы первые пришли в эти края с севера, перевалив через горы[30].
Сознание, что мы первооткрыватели этого пути, наполнило наши сердца несказанным восторгом.
Он был добрый, щедрый человек, этот чилийский пастух, по имени Франсиско, — высокий, сильный, оборванный, грязный, добродушный и беспечный парень. Дом у него был как собачья конура — жалкая лачуга из двух каморок: грязной с земляным полом кухни, если можно было ее назвать кухней, и неприбранной спальни. Но он предоставил свой дом — а это было все, что он имел, — в полное наше распоряжение. Восхищенный нашим подвигом, он заставлял нас рассказывать о нем снова и снова. Для него этот путь был короткой и дешевой дорогой в Пунта-Аренас: этим путем было легко сбежать от хозяев, чья мелочная скупость, как мы потом узнали, превращает труд на них в истинный позор.
Франсиско уговорил нас поехать в хозяйское имение и на следующее утро был готов отправиться в дорогу. По-видимому, он с гордостью предвкушал, как будет нас там показывать, и все говорил о глубоком восхищении, которое вызовет наше открытие у его хозяев. Тем временем наступил полдень; попив горячего молока с кислым хлебом, мы вскочили на лошадей — кобылу и мерина — и отправились в путь.
Только мы выехали из огороженного пастбища в открытые луга, как за нами погнались два жеребца. В течение двух часов, что мы находились в дороге, эти два исполненных похоти ревнивца служили нам нескончаемым развлечением, а под конец, встав на дыбы и сомкнувшись в тесном объятии на голой вершине холма, они затеяли бой, сопровождаемый громовым топотом копыт, гневным ржанием, криками боли. В этом неуемном бешенстве, в этой силе была бесподобная красота.
По прибытии в лагерь мы нашли там еще одного гостя — рабочего из бригады дорожных строителей, которые трудились в лесу в нескольких милях отсюда; нас угостили на славу жарким из баранины. Мы блаженствовали. Тихий безоблачный золотой вечер как бы вторил нашему блаженному состоянию, предвещая — так мы надеялись — хорошую погоду на завтра, когда состоится встреча с Эстансиа Аустрал.
Начнем с того, что лошадей было много, а седло лишь одно, и, разумеется, его взял себе Франсиско. Он выглядел очень нарядным в своем пончо и в моих высоких неудобных мокасинах (я их ему подарил). На одну лошадь мы нагрузили свою поклажу, а на двух других поехали сами; вместо седел каждый из нас получил по овечьей шкуре. Отправились в путь около десяти часов утра. Некоторое время ехали по хорошей дороге, она вела через пастбища и леса и изредка пересекала широкие поляны. Франсиско нашел себе забаву — проверял, что мы за наездники: где только представлялась возможность, он пускал свою лошадь вскачь и несся через канавы и ручьи, все время оглядываясь на нас с дьявольской ухмылкой. Помощник не знал лошадиных повадок, но его выручали необыкновенно сильные ноги. Зажав ими, словно гигантскими клещами, круп скакуна, он как бы сливался с ним воедино, и, хотя зрелище представлял собой весьма любопытное — вытянутая шея, торчащие локти, развевающиеся полы пиджака, — только заядлый педант мог бы подвергнуть сомнению его способности лихого наездника.
Когда мы примерно через два часа подъехали к каким-то воротам, проводник приказал нам спешиться. Он снял с лошадей поводья и овечьи шкуры и спрятал их в кустах. Затем попридержал лошадей, чтобы они не проникли внутрь, а мы проскользнули в ограду и закрыли за собой ворота. Франсиско велел мне ехать на его лошади, а сам пошел рядом.
— А то хозяин узнает, что мы его лошадей брали, — сказал он с мрачной усмешкой.
Когда мы увидели его хозяина, то поняли, что подобная предосторожность вполне оправданна.
Вокруг нас лежала процветающая усадьба — расчищенная земля, изгороди, хорошие дороги и прочные мосты. Посредине большого участка неподалеку от бухты Иендегая стояли сараи и амбары. Там работали два человека.
— Старый хозяин, — сказал Франциско, издалиузнав одного из них.
ГЛАВА XVIIСУМАСШЕДШИЙ
ЭТИ ДВОЕ — «два дьявола, старые и сварливые», записано у меня в дневнике — внимательно следили, как мы подходим ближе. Одного из них я совсем не запомнил, разве только его смешной нос — длинный, красный и распухший. Другой — это и был хозяин — высокого роста сильный человек лет шестидесяти, довольно красивый, правда, лицо у него нездорового, желтого цвета, улыбка злобная и хитрая, и в глазах коварство. Он привык ни с кем не советоваться, никому не доверять и ничего не выпускать из рук. Безмалинович, так его звали, был родом, кажется, из Хорватии или Далмации — выходцев из тех краев в Южной Америке довольно много. Подлостью — в бесчестных сделках ее называют сметкой— и мелочной скупостью при расчетах с работниками он нажил кое-какое состояние, и теперь ему принадлежала ферма, на которой мы по неразумному совету Франсиско искали гостеприимства.
Не знаю, что подумал о нас этот человек, быть может, он принял нас за беглых каторжников из Ушуаи, разбойников и головорезов или просто бродяг. Наш рассказ о том, как мы сюда попали, он выслушал с циничной усмешкой, и не успели мы закончить, как он, пожав плечами, отошел в сторону.
Ничего не оставалось, как подойти к нему снова. Мы сказали, что пришли сюда по просьбе его пастуха, который полагал, что наши сведения заинтересуют его, и что теперь мы направляемся в Ушуаю. Он только рассмеялся в ответ.
— Пешком вы не дойдете, — сказал он. — Туда восемь часов езды верхом, и к тому же вам не перейти через реку.
Тогда мы попросили дать нам лошадей. Он снова пожал плечами и ответил, что на ферме всего три лошади и вообще это не его дело.
— Просите у хозяина, — сказал он.
Дон Антонио, молодой хозяин, к которому нас послал старший, не замедлил появиться. Это был кроткий молодой человек, очень, видимо, порядочный в душе, но настолько подпавший под влияние старшего, что. ничего уже не мог делать по своей воле. И рукопожатие у него было какое-то вялое. Он повторил все сказанное старшим о лошадях, но добавил, однако, что мы можем пройти в дом, где нам дадут поесть.
У Франсиско вытянулось лицо, когда мы вернулись к нему и описали оказанный нам прием. В молчаливом негодовании мы все трое направились к хозяйскому дому.
Если б нас встретили не столь враждебно, мы бы, возможно, здесь не задержались. А уж если бы нас обидели, и никто не проявил участия, мы не смогли бы пробыть здесь и часа. Непонятно, что же вызвало грубость со стороны хозяев, но постепенно она стала нас просто смешить. Их выходки, конечно, озадачивали, но спасало нас чувство юмора: благодаря ему мы не испытывали унижения. Решив ни на что не обращать внимания, мы держались стойко. Эта смехотворная грубость забавляла нас и стала предметом веселых шуток.
Кроме двух стариков и дона Антонио там были другие представители этого народа — повар и двое молодых хозяйских помощников. Все они, кроме повара, составляли в противоположность чилийцам, которых было четверо, аристократию: жилье и еда у них были лучше и они имели особую привилегию во всякое время заходить в теплую кухню.