к госпоже Квиксано, нежно погладил ее по щеке.
– Ты знаешь, бабуля, я так играл – даже инвалиды танцевали на костылях!
– Мой Давидка! – любовно глядя на внука, пробормотала бабушка и снова задремала.
– Не преувеличивай, Давид! – вмешался Мендель.
– Я не преувеличиваю! Кто не мог встать, танцевали лежа – руками, головами, глазами!
– Вы скажете еще – и кровати танцевали! – смеясь, вставила Вера.
– Пожалуй! – весело добавил Давид.
– Жаль, меня там не было! А вот наше приглашение, – сказала Вера, вручая Давиду конверт.
– О, это великолепно, снова играть в землячестве! – воскликнул Давид, прочитав письмо.
– Но мы не можем предложить вам гонорар.
– Это с меня гонорар – видеть счастливых иммигрантов – греков, поляков, евреев, армян!
– Вы тоже были счастливы? – спросила Вера.
– Будь счастлив – главный американский закон. Здесь бог утирает слезы с горестных лиц!
– Довольно, Давид, ты слишком возбужден, – остерег Мендель.
– Факел свободы указал путь всем страждущим Европы, осветил темные чердаки России…
– Прошу тебя, Давид! – настойчивее повторил Мендель.
– Я объясняю мисс Ревендаль, что значит для меня Америка! – возразил Давид.
– Ты можешь объяснить это в своей Американской симфонии.
При этих словах глаза Веры заблестели.
– Вы сочиняете музыку, Давид? – поспешила с вопросом гостья.
– Ах, дядя, зачем ты… Моя музыка слишком слаба! – смутился юный композитор.
– Ваше сочинение вдохновляется духом Америки?
– Разумеется! Страна наша – это великий плавильный котел, сплавляющий народы и расы!
– Не согласитесь ли продемонстрировать отрывок на нашем концерте?
– Для этого нужен оркестр!
– Вы на скрипке, я на фортепиано…
– Вы играете на фортепиано, а я подумал, вы пришли брать уроки! – признался Мендель.
– Я училась в Петербурге, а родом из Кишинева. Какая может быть в Кишиневе музыка?
– Кишинев! – вскрикнул Давид.
– Успокойся, Давид! – бросился к нему Мендель.
– Какая музыка в Кишиневе – только похоронный марш! Отец! Мать! А… убийцы!..
Давид разразился истерическими рыданиями. Мендель спешно увел его в соседнюю комнату. Вера побледнела: “Что я сделала? Что я сказала?” Вернулся Мендель.
– Где Давидка? – встрепенулась госпожа Квиксано.
– Тебе что-то приснилось, мама. Спи! – успокоил ее Мендель.
– Его родные были убиты? – хриплым шепотом спросила Вера.
– Во время погрома. У него на глазах.
– Нигде жизнь так не оскорбляет и не калечит, как в России. Как он уцелел?
– Пуля попала ему в плечо. Погромщики думали, он мертв. Это спасло его.
– Изверги! Я стыжусь моей страны, – со слезами проговорила Вера.
– Иногда я боюсь за его рассудок.
– Никогда больше не упомяну при нем этот город!
– Ему необходимо учиться, ехать в Германию, – свернул на другое Мендель.
– Разве поздно?
– Нет, не поздно. Вот если бы ваши друзья помогли ему!
– Мой отец любит музыку. Но нет, он живет в Кишиневе. Впрочем, есть кое-кто. Я сообщу.
– О, благодарю вас!
– Сейчас вы должны идти к Давиду. Мы ждем его на концерте.
– Вы так добры, мисс Ревендаль!
– До свидания, господин Квиксано. Надеюсь, Давид станет новым Рубинштейном!
– Какой сильный снегопад! – воскликнул Мендель, открыв дверь.
– Мы, русские, привыкли к этому!
Вера ушла взволнованная. Мысли смешались. “Что он пережил, бедный мальчик! Еврей! Замечательный еврейский парень! Давид – то был юный пастух с арфой и псалмами, певец народа Израиля…”
2. Второе чудесное превращение
Учитель музыки Мендель Квиксано живет в Нью-Йорке с матерью и с племянником Давидом. Юноша единственный из всей многочисленной семьи уцелел в пагубе Кишиневского погрома и бежал к дяде в Америку.
Давид с безоглядным молодым задором верит в живительную обновляющую силу свободной страны и не приемлет скептицизм старшего поколения своих домашних. “Скептику нужен фонарь, чтоб разглядеть, блистают ли звезды” – думал о них Давид. Скрипач-самоучка, наделенный выдающимся музыкальным даром, он сочиняет симфонию, сталкивая в своем творении мрак старой замшелой Европы с сиянием надежд Нового света.
В доме Квиксано прислуживает молодая ирландская девушка Кетлин. Бедняжка никак не может подладиться к прихотям набожной хозяйки, требуюещей соблюдения в доме еврейских традиций, абсурдных, по мнению христианки. И нет мира меж двумя женщинами.
– Черт побери это масло! – взвизгнула Кетлин, выскочив из кухни.
– Будь проклята Америка вместе с тобой! – раздался ей вдогонку голос госпожи Квиксано.
– Опять воюют мать и Кетлин… – обреченно вздохнул Мендель.
– Не нравится Америка – можете отправляться в свой Иерусалим! – огрызнулась Кетлин.
– Даже домработницам мы здесь мешаем… – пробормотал Мендель.
– И за сто долларов в неделю не стану служить у евреев!
– Кетлин! – вскричал Мендель.
– Ой, я думала, вас здесь нет!
– И поэтому вы смеете грубить моей матери!
– Она обвинила меня в том, что я положила мясо на тарелку, где лежало сливочное масло!
– Вы же знаете, Кетлин, это против нашей веры!
– Но она лжет! Я положила масло на тарелку, где лежало мясо!
– Ничем не лучше. Это запрещено у нас.
– Тут сам Папа Римский не разберется. Какая бестолковая религия!
– Вы говорите дерзости. Занимайтесь вашей работой, – сказал Мендель и сел к роялю.
– А я что делаю? Скатерть белую стелю к вашему шабису!
– Хватит пререкаться, вы мешаете мне играть.
– Мне необходимо говорить с кем-нибудь.
– Вам платят за работу, а не за разговоры. “У короткого ума длинный язык” – подумал он.
– Старуха ворчит и придирается. Мясо, молоко, тарелки! Разобью всю посуду, и конец!
– Не посуду, а веру вы разбиваете! – заявил Мендель, отвлекшись от нот.
– Я раньше вела еврейские дома, где мясо и масло уживались в одной тарелке!
Менделю это показалось забавным, он рассмеялся. Кетлин заявила, что на дурацкий кашрут ей наплевать. Мендель развеселился еще больше.
– Я не намерена слушать насмешки от евреев! Предупреждаю о своем уходе за неделю!
– Ерунда. Никто не смеется над вами. Терпение, и вы освоитесь с нашими привычками.
– У вас у каждого свои привычки. Один соблюдает шабис, другой – нет!
– Делайте, как хочет моя мать, этого будет достаточно.
– Я не понимаю ее тарабарщину. Пусть говорит по-английски, как христианка!
– Если у вас такое на уме, вам лучше здесь не оставаться! – рассердился Мендель.
– Я ухожу немедленно!
– Вы не имеете права!
– Имею! Можете оставить себе мою зарплату!
Звонок в дверь прервал приятную беседу. Явилась Вера Ревендаль с намерением пригласить Давида выступить с концертом в их землячестве. Затем пришел Давид. Приглашение было с радостью принято. Нечаянно брошенное Верой замечание о ее родине, городе Кишиневе, напомнило Давиду о пережитой трагедии. С ним сделалась истерика. Уняв племянника, Мендель собрался уходить.
– Куда ты, дядя?
– А куда мне идти в канун субботы? В синагогу!
– Ах, дядя, как ты привязан к старым традициям!
– Нам нельзя терять точку опоры, дорогой мой Давид.
– Тогда зачем ты в Америке, а не в Палестине?
– Мне некогда объяснять, – гневно ответил Мендель и исчез за дверью.
Из своей комнаты вышла Кетлин. По одежде видно было, что она собралась уходить. В одной руке чемодан, в другой – зонт. Давид с удивлением посмотрел на нее. Он не застал решительную ссору, случившуюся между дядей и Кетлин, и не знал о ее намерениях.
– Вы выходите в такую ненастную погоду?
– А кто меня остановит?
– У вас поручение? Давайте, я выполню его!
– Довольно с меня поручений! Я ухожу совсем!
– Кто вас гонит?
– Ваша богобоязненная бабуся меня вконец извела!
– Что могла сделать бедная женщина, которая…
– Я положила масло на мясную тарелку, я смешала посуду, я…
– О, я понимаю, Кетлин! Но она привыкла к этому с детства. Ее отец был раввином.
– Это кто? Священник?
– Что-то вроде. Ее муж сидел над святыми книгами. Она сама справлялась с домом и детьми.
– Муж святоша… Как тяжело одной!
– Он умер. Дети покинули ее. Она осталась без средств к существованию.
– Одинокая старость всем бедам беда. Несчастная старая леди…
– Не такая уж и старая. Она вышла замуж в пятнадцать лет.
– Бедное юное создание…
– Она была ангелом. Ухаживала за больным, прислуживала умирающему.
– И не боялась?
– Она ничего не боится. Она боится только за меня.
– Святость во плоти!
– Она так добра ко мне! Я помню ее пасхальный пирог, мацу, смоченную изюмным вином…
– О, мацу я знаю! Восхитительный вкус со сладким вином!
– Дядя купил ей билет до Америки. Но она одинока и несчастна в непонятной ей стране.
– Ах, мистер Давид! – в расстроенных чувствах воскликнула Кетлин.
– В этот субботний вечер она будет сидеть одна, смотреть, как убывает огонь в камине.
– Ах, мистер Давид!
– Камин остынет. Дрожа, она поплетется в свою комнату, печальная, с мыслями о смерти.
Жалостливое сердце Кетлин не выдержало, она разрыдалась.
– О, мистер Давид! Я не буду смешивать посуду! Клянусь, не буду!
– Конечно, Кетлин. Спокойной ночи.
Кетлин яростно сорвала с себя пальто, скинула шляпу, бросилась к камину – поддержать угасающий огонь…
3. Веселый Пурим
Юный скрипач и начинающий композитор Давид Квиксано эмигрировал из России в Америку и поселился в доме Менделя, своего нью-йоркского дяди. Давид – музыкальный самородок. Это вместе и радует, и тревожит Менделя. Он мечтает, чтобы одаренный племянник достиг музыкальной славы, а не повторял бы его серую карьеру ординарного дирижера и учителя музыки. Мендель хочет отправить Давида в Германию – овладевать искусством композиции.