Вера Ревендаль, душа русского землячества в Нью-Йорке, обрела за океаном убежище от гонений царских властей. Случай свел ее с Давидом, и она пригласила его выступить с концертом в ее епархии.
Ирландская девушка Кетлин прислуживает в доме Менделя. Рвением и трудами она освоила малопонятные для христианки иудейские традиции и кашрут.
Обаяние Давида совершило чудесные превращения в головах женщин. Вера и Кетлин быстро, безболезненно и необратимо расстались с антиеврейскими предрассудками.
– Давид! – взывает Мендель, пытаясь привлечь внимание юноши.
– Минутку, минутку, дядя! – восклицает племянник, погруженный в сочинительство.
– Давай поговорим серьезно, наконец!
– Наконец? Да, да… я обдумываю финал симфонии. Сейчас я раб вдохновения!
– Добрая новость, Давид. Мисс Ревендаль приведет кое-кого, и…
– Потом, дядя… – рассеянно обронил увлеченный творец.
– Давид, есть надежда, что тебя пошлют учиться в Германию!
– Я видел, как дети салютовали нашему флагу! – выкрикнул Давид, записывая ноты.
– В молодости и мне казалось, что весь мир ликует вместе со мной…
– Я слышал голоса детей, покинувших страны тирании! У меня слезы стояли в глазах!
– Боюсь, только у тебя.
– Эти еврейские дети вырастут американцами! Свободными людьми!
– Давид, я просил тебя быть серьезным. Ты хочешь, чтобы твою музыку знал мир?
– Весь мир и на все времена!
– Но ты же не думаешь, что это придет без серьезного образования?
Очередная попытка Менделя была прервана появлением Кетлин. Она несла поднос, на котором громоздились и источали сладкий запах всевозможные гоменташи. Лицо ее украшала маска в виде огромного карикатурного носа.
– Что это значит, Кетлин? – в изумлении воскликнул Мендель.
– Ах, простите…, – сказала Кетлин и сняла маску, – я хотела ободрить хозяйку, она грустит…
– Грустит? – переспросил Давид.
– Разумеется, ведь сегодня наш Пурим! – пояснила ирландка.
– Сегодня Пурим… – протянул Мендель.
– Однако в Пурим надо веселиться, ведь это – как ваш карнавал! – пояснил служанке Давид.
– Вы не празднуете карнавал, оттого она и печальна, – попеняла Кетлин.
– Кто помнит Пурим в Америке… – с горечью произнес Мендель.
– Я купила носы для всех, а они валяются без дела! – добавила она с укоризной.
– Бедная бабуля! Позови ее, Кетлин. Я сыграю для нее что-нибудь веселое в честь Пурима!
– Не здесь, Давид. Скоро придут важные гости, – сообщил Мендель.
– Я буду играть на кухне.
В кухне зазвучала скрипка, донеслись звуки веселого танца. Улыбка осветила лицо госпожи Квиксано. Кетлин сама не заметила, как ноги ее задвигались, подчиняясь такту музыки, и, наконец, она пустилась в пляс. Даже Мендель чуть было не поддался порыву, да звонок в дверь отрезвил его. Он выглянул в окно. У подъезда стоял автомобиль. Вошли Вера Ревендаль и с ней Квинси Девенпорт – нью-йоркский денежный мешок, – мужчина лет тридцати пяти, спортивного сложения, с красивым лицом, отмеченным чертами самодовольства, коим природа замазывает прореху в уме.
– Прошу, присаживайтесь! – пригласил Мендель.
– Разрешите представить: мистер Квинси Девенпорт, – сказала Вера.
– О-о-о, – только и вымолвил Мендель.
– Квинси готов принять участие в судьбе вашего племянника.
– Я пойду, приготовлю Давида.
– Приготовьте его к приходу еще одного визитера, – сказала Вера, усаживаясь.
– Поппи опаздывает! – воскликнул Квинси и тоже сел за стол.
– Поппи? – переспросил Мендель.
– Паппельмейстер! Дирижер моего частного оркестра.
– Вашим оркестром руководит сам Паппельмейстер? Великий дирижер!
– Не платил бы я ему двадцать тысяч, если бы он таковым не был! – заметил Квинси.
– Я приведу Давида, угощайтесь чаем и этими гом… и этим печеньем!
– Я слышу отличную музыку. Это ваш протеже играет? – спросил Квинси.
– О, это он просто дурачится! – ответил Мендель.
– Поппи очень строг, с ним лучше не дурачиться!
Мендель отправился на кухню сообщить Давиду о приходе важных гостей. Музыка смолкла. Вера и Квинси остались наедине.
– Вы любите чай с лимоном, мистер Девенпорт?
– Последний раз я принимал это угощение из прекрасных рук вашей матери, баронессы.
– Не упоминайте мою мать. Она умерла.
– У вас нет причины стыдиться вашей мачехи. Она блестящая русская аристократка.
– Вы встречали ее и моего отца в России?
– Именно! Когда я посылал вам свои послания любви…
– Добавить молоко в чай?
– Мы подружились в России. Веселая страна. Русские смело смотрят жизни в лицо.
– Я больше видела там таких, кто смело смотрит смерти в лицо… Сахар?
– В нашу первую встречу я платил сто долларов за каждый кусок сахара, что вы мне клали!
– Вы пили сироп!
– Я ненавижу сахар, но я принес себя в жертву.
– Кому? Землячеству?
– Вам, мисс Ревендаль! – сказал Квинси, придвигаясь к Вере.
– Берите печенье!
– Вера, не забываете ли вы наши лучшие дни, не забываете ли меня?
– Мне кажется, вы забываете себя, мистер Девенпорт, – ответила Вера, отодвигаясь.
– Вы имеете в виду мою женитьбу на этой раскрашенной кукле? Ведьма!
– Брак с опереточной звездой не гарантирует семейной идиллии.
– Я добьюсь развода! – воскликнул Квинси, снова делая попытку придвинуться к Вере.
– Вы заставляете меня сожалеть о моем расположении к вам, – сказала Вера, вставая.
– Только не лишайте меня этого! Ваш отец надеется… я обещал ему…
– Вы смели обсуждать мои дела?
– Барон жадно расспрашивал о вашей жизни в Америке.
– Наши жизни разошлись. Он монархист, а я радикалка.
Раздался звонок. Появилась Кетлин. Она открыла дверь и вновь исчезла на кухне. Вошел господин Паппельмейстер: крупная фигура немца с львиной головой и гривой седых волос. Он серьезен и немногословен.
– Дом господина Квиксано? – спросил Паппельмейстер.
– Опоздали, Поппи! – гаркнул Квинси вошедшему, но тот вместо ответа поклонился Вере.
– Польщена новой встречей с вами, господин Паппельмейтер, – с почтением сказала Вера.
– Мне приятно.
– Господин Паппельмейстер, садитесь, будьте любезны, – пригласила Вера.
– Благодарю.
– Хотите чаю, господин Паппельмейстер? – продолжила Вера роль хозяйки.
– Поппи предпочитает пиво! – весело выкрикнул Квинси.
– Чаю. Спасибо.
– Пожалуйста! – услужливо ответила Вера, приготовляя чай.
– Сахар. Лимон. Четыре ломтика, если можно. Спасибо.
Вбежала озабоченная Кетлин и принялась что-то искать под столом, под креслами, по всей комнате.
– Что вы потеряли? – спросил Квинси.
– Нос!
– Простите, что? – переспросила Вера.
– Да говорю же, нос!
– Ах, вот он! – обрадовалась Кетлин, обнаружив пропажу под стулом Паппельмейстера.
– Зачем вам маскарадный нос? – поинтересовалась Вера.
– Сегодня наш праздник!
– Какой сегодня праздник? – недоуменно спросил Квинси.
– Наш еврейский карнавал! Пурим!
– Мисс Ревендаль! Неужто вы привели меня в дом к еврею? – возопил Квинси Девенпорт.
4. Вы уволены!
Юный Давид Квиксано, эмигрант из России, едва уцелевший в Кишиневском погроме, нашел убежище в Нью-Йорке. Давид – талантливый музыкант-самоучка, скрипач и композитор. Его дядя, Мендель Квиксано, тоже музыкант, приютил племянника и теперь жаждет дать ему основательное музыкальное образование.
Давид влюблен в Америку и полагает в ней гигантский котел, выплавляющий новую свободную расу из миллионов людей всех стран земли, которым трудная наука свободы милее сладкой привычки к колыбельным песням деспотии и нищеты.
Молодая русская аристократка Вера Ревендаль укрылась в Америке от царского гнева за некие революционные деяния. Беспокойная судьба свела Веру и Давида и, кажется, приготовила бурю с очистительной грозой.
Следуя в русле устремлений Менделя, Вера привела в дом Квиксано великого дирижера Паппельмейстера и богатого мецената Квинси Девенпорта, дабы мастерство удостоверило, а золото поддержало юное дарование, и Давид смог бы отправиться на учебу в Германию.
Квинси Девенпорт с досадой обнаружил, что попал в еврейский дом. Вера старается успокоить расстроенного толстосума.
– Я думала только о таланте, а не о происхождении, – сказал Вера.
– В мой частный оркестр я не беру евреев! – провозгласил Квинси.
– Тем не менее, они у вас есть!
– Поппи, в моем оркестре есть евреи? – обратился Квинси к Паппельмейстеру.
– Вы хотите спросить, есть ли христиане? – уколол ответом дирижер.
– Вот как? Может, и вы еврей, Поппи?
– Не имею чести. Если желаете, исключу из программы композиторов евреев.
– Разумеется! Всех поголовно исключить!
– Хорошо. Не будет больше оперетты.
– Почему?
– Все оперетты сочинены евреями!
Из кухни возвратился разочарованный Мендель.
– Я сожалею, я не могу уговорить Давида выйти к вам, – сказал Мендель.
– За чем же дело стало? – удивился Квинси.
– Он робок…
– Вы сказали ему, что я здесь? – спросила Вера.
– Разумеется.
– Какое разочарование… – проговорила Вера.
– Но он разрешил показать свою рукопись.
Паппельмейстер углубился в чтение рукописи. Мендель стал заранее оправдывать несовершенство сочинения, ссылаясь на отсутствие хорошего образования у племянника.
– Вы сыграете нам что-нибудь? – выразил нетерпение Квинси.
– Я не оркестр. Я играю это в своей голове, – бросил Паппельмейстер.
– Кажется, вам не нравится это? – робко спросила Вера великого дирижера.
– Я не могу это постичь! – воскликнул Паппельмейстер.
– Наверное, там полно ошибок… – уныло заметил Мендель.
– Вот и нужно отправить Давида учиться в Германию, – сказала Вера.
– Вернул бы туда всех евреев! – забыв о присутствии Менделя, брякнул Квинси.