ня!” – угрюмо сказал барон. Давид взял оружие, устремил бессмысленный взгляд на него. Пистолет выскользнул из рук музыканта, задел скрипку. Она издала жалобный стон. “Порвалась струна… мне нужна новая…” – пробормотал Давид.
9. Отличная пьеса, мистер Зангвилл!
Казалось, ничто не омрачит близкого счастья российских иммигрантов Давида Квиксано и Веры Ревендаль. Чистый родник американской свободы смыл пятна европейских предрассудков в их молодых душах. Полюбившие друг друга еврей и аристократка вознамерились соединить свои судьбы узами брака.
Ретроградные взгляды Менделя, дяди Давида, не уживались с безбожными новациями века, кои отстаивал неблагодарный племянник, покинувший ради возлюбленной теплый и хлебосольный дядин дом.
Музыкальный дар Давида Квиксано был замечен и оценен великим дирижером Паппельмейстером, который с воодушевлением принялся репетировать сочиненную юным композитором симфонию и поручил ему исполнять партию первой скрипки.
Над молодым музыкантом довлели воспоминания о кошмаре пережитого им Кишиневского погрома. Вся семья Давида была зверски убита, а сам он уцелел чудом.
Отец Веры, барон Ревендаль, монархист и юдофоб, приехал из России в Нью-Йорк с намерением помириться с дочерью. Брак аристократического отпрыска с евреем – невыносимо тяжелое испытание для русского дворянина, но в надежде вернуть в свою жизнь единственное дитя барон готов был проглотить горькую пилюлю.
Увидав барона, Давид признал в нем офицера, командовавшего царскими войсками во время погрома и приказывавшего солдатам стрелять в беззащитных евреев. Он был потрясен, услышав от Веры, что этот офицер – ее отец.
Давид ошеломил Веру, сгоряча объявив, что покинул родной дом ради дочери палача, что теперь любовь и союз меж ними невозможны, и он возвращается к своим.
***
После исполнения симфонии, автор, и он же первая скрипка, поднялся в сад, расположенный на крыше небоскреба. Душа Давида опустошена. Внизу в зале бушуют аплодисменты.
– Давид! Не слышишь разве? Вызывают тебя! – крикнул появившийся Мендель.
– Кто сказал тебе, что я тут?
– Мисс Ревендаль, разумеется.
– Мисс Ревендаль? Как она узнала?
– Сумасброд предсказуем. Думаю, она понимает тебя.
– Жаль, что ты, дядя, никогда не понимал меня. Как она выглядит? Бледна?
– Хватит о ней, Давид. Ты нужен Паппельмейстеру. Невозможно успокоить публику.
– Я играл. Меня видели.
– Люди не знали, что первая скрипка – он же и композитор. Ты обязан выйти на сцену.
– Сейчас перерыв. Мне нужно восстановить силы.
– Не будь циничным. Подумают, что ты гордец.
– Я не гордец. Оставь меня с моими бедами.
– Какие беды? Тебя ждет слава. Ты должен выйти к людям. Твоя музыка смягчила их.
– Зато я отвердел.
– Ты прав. Мама сказала, ты превратился в соляной столб, с тех пор, как вернулся к нам.
– Хорош урок от Лотовой жены. Наказание смотрящим назад.
– Не садись на скамью. Мокро после дождя. Ты мало смотришь назад.
Серьезность опровергается шуткой. Давид оценил ее и улыбнулся. Мендель вытер носовым платком скамью. Давид уселся.
– Наконец-то ты просиял, племянник. Ты слишком долго не дарил нам улыбку.
– Удручает твое ретроградство, дядя. Америка спасает наш народ, а ты не видишь перемен.
– Ты все мечтаешь о мисс Ревендаль, а я думал, еврейское сердце вернуло тебя домой…
– Увечное сердце. Не касайся моей беды, не растравляй рану.
– Лучше б ты женился на Вере и не жил, как живешь. Ты поверг наш дом во мрак!
– Возвращайся в зал, дядя.
– А ты?
– Я не буду играть на бис популярные вещицы. У Паппельмейстера достаточно скрипачей.
Появляются госпожа Квиксано, мать Менделя, и с ней служанка Кетлин. В недавнем прошлом взгляды молодой ирландки претерпели чудесное превращение. Неприязнь к евреям сменилась любовью к ним, и Кетлин стала ревностной блюстительницей еврейских обычаев.
– О, бабушка и Кетлин здесь! – воскликнул Давид.
– Мама должна была прийти – ей положен ежедневный моцион.
– Она не шокирована тем, что я играл в субботу?
– Она говорит, что ты и ребенком играл по субботам, и бог делает для тебя исключение.
– У нее замечательно гибкий ум, дядя, – сказал Давид, многозначительно глянув на Менделя.
– Великолепная музыка, мистер Давид. Как месса. Но госпожа спала! – заявила Кетлин.
– Спала? – рассмеялся Давид.
– Наш Давидка снова смеется! – радостно проговорила госпожа Квиксано, тяжело дыша.
– Как ты добралась сюда, бабуля? – спросил Давид.
– Топали по ступеням. В субботу нельзя подниматься на лифте, – ответила за нее Кетлин.
– Мисс Ревендаль послала вас сюда? – осторожно осведомился Давид.
– Разумеется! Она так горда вами. Замечательная девушка! – не унималась служанка.
– Вы много болтаете, Кетлин! – заметил Мендель.
– Вам с Кетлин нужно закусить для подкрепления сил, – обратился Давид к бабушке.
– Мы не едим там, где мясо и масло кладут на одну тарелку! – возразила христианка.
– Мама устала. Отправляйтесь с ней домой, Кетлин, – сказал Мендель.
– Не туда! Лифт в той стороне. Спускаться можно даже в субботу! – крикнул Давид.
Мендель провожает мать и Кетлин. В это время из лифта выходит господин Паппельмейстер. Он сияет после триумфа Давида.
– Госпожа Квиксано, что вы скажете о вашем внуке? – воскликнул Паппельмейстер.
– Он мишигинер! – ответила на идиш счастливая бабушка и покрутила пальцем у виска.
– Что это значит? Сумасшедший? – спросил Паппельмейстер у Менделя.
– Что-то в этом роде!
Мендель с матерью и Кетлин зашли в лифт. Паппельмейстер и Давид остались наедине.
– Господин Паппельмейстер, моя благодарность слишком глубока, чтоб выразить словами!
– Таковы же и мои поздравления, господин Квиксано!
– Так не будем о них говорить!
– Но вы должны говорить со всеми людьми в Америке, понимающими толк в музыке.
– Что я услышу от этих знатоков?
– Один скажет, что это великолепная вещь, но плохо исполнена.
– Худо!
– Другой возразит, что вещь негодная, но исполнена хорошо.
– Час от часу не легче!
– Третий станет утверждать, что и вещь, и исполнение – выше всяких похвал.
– О, это совсем другое дело!
– А четвертый обругает и композитора и оркестр!
– Так кого же слушать? – вскричал Давид.
– Критики спорят? Значит, вещь хороша и в следующий раз будет исполнена еще лучше!
– Дорогой Паппельмейстер! Вы – как отец мне!
– А вы, Давид – мятежный сын. Прощаю, что не вышли на бис. И примите поздравления!
– Вы уходите?
– Да, мой мальчик. И не будьте мишигинер! – сказал Паппельмейстер, прощаясь.
Давид сел на скамейку, понурил голову. Послышался шум прибывающего лифта. Показалась Вера. Давид поднял глаза.
– Вера!
– Мистер Квиксано, землячество поручило мне передать вам благодарность и поздравления.
– Надеюсь, у вас все хорошо, мисс Ревендаль?
– Все хорошо, я очень занята и должна идти.
– Да, разумеется… Как ваши?
– Вернулись в Россию, – потупившись, ответила Вера.
– А как ваши?
– Вы только что их видели.
– Ах, да… Прощайте, мистер Квиксано.
– Прощайте, мисс Ревендаль.
– Я бы не советовала вам сидеть здесь в сырости, – обернувшись, сказала Вера.
– Спасибо. Любопытно, что все заботятся о моем теле, и никто – о душе.
– Ваша душа сильнее тела. Своею страстью она вознесла людей высоко-высоко.
– Ради бога, без похвал! Меня постигла неудача.
– Неудача шествует со свитой, а тут знатоки спорят, и это лучшее свидетельство успеха!
– Я сам себе знаток. “Фиаско!” – пищали скрипки, ревели тромбоны, громыхали барабаны.
– О, нет, Давид! Твоя симфония вошла в простые души, вселила в них покой…
– А что с моей душой? Она не ладит со своей собственной музыкой, и в этом мое фиаско!
– Не понимаю, Давид!
– Я, проповедник плавильного котла, не сумел швырнуть в него свою ненависть и боль!
– Не кори себя. Воскрешенное горе ужасно. Жуткие картины стоят перед моими глазами.
– Я навязал твоим глазам картины кошмара, вместо того, чтобы стереть их в своих глазах.
– Никто не в силах стереть их.
– В силах! Надо крепко верить в плавильный котел. Я маловер, и я оттолкнул тебя.
– Мне нельзя было приходить к тебе. Мы не должны больше встречаться…
– Ты не можешь меня простить!
– Это я молю о прощении за вину отца! – вскричала Вера, пытаясь встать на колени.
– Нет! Дети не будут искупать грехи отцов! – воскликнул Давид, останавливая ее.
– Не только отец… мой народ… моя страна… Долги неоплатные…
– Ты ничего мне не должна.
– Да… у тебя все есть, ты ни в чем не нуждаешься…
– Ах, если бы!
– Тебе нужна лишь музыка… и мечта…
– А твоя любовь? Разве она не нужна мне?
– Нет.
– Обида говорит твоими устами.
– Не то! Вознесясь над миром, ты до краев наполнил свою душу.
– А любовь?
– Твоя иллюзия. Прощай.
– Ты покидаешь меня?
– Что мне остается? Мрачная тень Кишинева меж нами, сотни мертвых холодных рук…
– Поцелуй меня и изгонишь духов прошлого! Поцелуй меня, и любовь победит смерть!
– Я не смею. Это пробудит твои воспоминания.
– Это заставит меня забыть!
Не сдерживая более чувств, молодые люди бросаются друг к другу в объятия. Сердца полны любовью. Они смотрят вниз на великолепную панораму вечернего Нью-Йорка. Огни города полыхают в небе, сливаются с последними закатными лучами солнца. Давидом овладевает патетическое настроение.
– Великий плавильный котел! Внизу порт, корабли… все племена и языки плывут к нам!
– Кельт и римлянин, славянин и тевтонец, грек и сириец, – вторит Давиду Вера.
– Не поклоняться они прибывают в Америку, но трудиться!
– Евреи и неевреи…