Сам Талалаев, расстелив у костра плащ и стеганку, лежал, ни во что не вмешиваясь и хмуро посматривая на правый берег. Лед на реке потрескивал, едва заметно двигался вниз, лопался, все больше обнажая темную студеную воду. Светило солнце, снизу, с излучины, дул теплый ветерок.
— Сволочи! — сердито сплюнул Талалаев. — Как взял первенство, так они и зачали меня назад отпихивать. Сами будут рыбу ловить, а я за уборщика управляться должон…
С Тополихи хорошо было видно, как две пары дюжих колхозных быков подвезли к берегу на длинном разводе сверкающую медью и начищенными стеклами пепельно-розовую моторную лодку. На тонкой стальной мачте лодки был приспущен белый вымпел рыболовного надзора.
Талалаев швырнул в костер недокуренную цигарку и кисло усмехнулся:
— Инспектор к бою готовится… Видать, шустрый парень.
Он не заметил, как из леса к нему подошли брат и племянник. Оставив неподалеку нагруженные дровами салазки, они погрелись у костра и закурили.
Паромщик Авдей Талалаев, чистенький, сухонький, в вязаных перчатках и в белых валенках с новыми калошами, задрав вверх подстриженную седую бороденку, посмотрел на брата и хмыкнул насмешливо:
— Промышляешь, Пиша? Сколько центнеров карчей на засол наловил?
Цыгановатый Егор, подмигнув отцу, захохотал и похлопал бригадира по крепкому плечу:
— Ничего, дядя. Терпи, атаманом будешь.
Пимен угрюмо молчал, глядя в жаркое пламя потрескивающего костра. Его душила злоба, и он в эти минуты ненавидел всех: и председателя колхоза Мосолова, и бригадира первой бригады Антропова, которого считал своим злейшим врагом, и деда Малявочку, и даже брата Авдея с племянником, которые притащились на эту проклятую тоню и вздумали шуточки отпускать.
Авдей расстегнул бархатный воротник шинели, уселся на край лежавшего на земле плаща и проговорил, поглядывая на правый берег дальнозоркими, старческими глазами:
— Вроде моторку спущать готовятся. Это чья же? Председателева, должно быть?
— Была председателева, — отозвался Егор, блеснув белыми зубами, — а теперь новый инспектор ее захватил. Дюже прыткий, видать…
Отец и сын переглянулись и посмотрели на бригадира, помешивая обгорелыми палками горячую золу в костре.
— Надо бы, Пиша, кинуть разок под шлюзом, — погладил бородку Авдей, — намедни Егорка в ополоньях видал: рыбец косяками ходит. Накидная у меня густенькая, каючок в ходу легкий, я его проконопатил, просмолил, одно удовольствие будет ночку покидать.
— Ладно, — махнул рукой Пимен, — как лед пройдет, спробуем, кинем…
Они поговорили еще немного, покурили и разошлись.
Между тем на правом берегу, у станицы, не умолкали гомон и шум.
Рыбаки не сводили глаз с набухшего, темного, медленно ползущего вниз ледяного поля. Они не покидали берег ни на одну минуту. Даже те, кто жил совсем близко, не ходили домой завтракать и обедать. Женщины приносили им харчи в плетенных из талы корзинках прямо на берег. И люди, расстелив плащи, рассаживались на непросохшей земле, доставали из корзин жесткую вяленую чехонь, лепешки, творог, заткнутые очищенными кукурузными кочанами бутылки с вином и начинали есть, посматривая на реку и возбужденно, как перед боем, переговариваясь друг с другом.
Марфа, отпросившись у деда Малявочки, тоже сбегала домой и принесла Василию завернутый в чистую холстинку кусочек сала, буханку хлеба и наполненную вином трофейную солдатскую флягу.
Широко шагая в своих стеганых штанах и шурша по песку тяжелыми сапогами, Марфа подошла к моторной лодке, возле которой возился Зубов, и с улыбкой сказала:
— Покушайте, Вася, а то с голоду помрете.
Василий положил на борт лодки подпилок, вытер руки и подошел к Марфе.
Она стояла против солнца, в сдвинутом на затылок шерстяном платке, ветер трепал ее белокурые волосы, играл концами развязавшегося платка.
— Ну что ж, — сказал Зубов, — давайте сядем вместе, Марфа Пантелеевна, да выпьем за счастливую путину.
— Сядем, — усмехнулась Марфа.
Они уселись на выступе бревна, на котором стояла лодка. Марфа перевернула вверх дном круглую плетенку, расстелила на ней холстинку, положила хлеб и сало. Отстегнув от фляги черный стаканчик, она наполнила его вином и протянула Зубову:
— Пейте.
Василий коснулся ее руки и возразил шутливо:
— Так не полагается. Сначала пьют женщины.
— Женщины? Нехай женщины.
Подняв стаканчик, Марфа согнала с лица улыбку и сказала серьезно:
— Так вы, Вася, хотели выпить за счастливую путину? Только за это? Ну что ж, давайте выпьем за путину.
По-мужски, не отрывая стаканчик от губ, она выпила вино и подала Зубову флягу:
— Наливайте…
Как раз в ту секунду, когда Зубов наливал из фляги и, смеясь, говорил своей хозяйке о том, что собирается выпить за ее, Марфино, счастье, мимо лодки, отвернувшись, медленно прошла Груня Прохорова.
— Здравствуйте, Груня! — окликнул ее Зубов.
Девушка взглянула не него исподлобья, поклонилась и, ускорив шаги, почти побежала к баркасам.
— Э-ге-э-эй! — закричали сверху, с холмов Церковного рынка. — Лед быстрей пошел!
— За ночь покажется чистая вода!
— К утру можно сыпануть невод!
Огромное ледяное поле, ползущее ниже станицы, оставляя булькающие водой ледяные натёки, подвигалось к излучине русла. Вдруг раздался треск. Взметнулись вверх грачи. С длинной полыньи сорвались нырки и, просвиристев крыльями, скрылись за лесом. Ледяное поле лопнуло пополам. Из длинной — от берега до берега — поперечной трещины хлынула вода. Обе половины рассеченного ледяного поля закачались на плаву. Потом часть льдины, ползущей сзади, откололась и стала налезать на переднюю. Грохот льда становился все громче и грознее. Кое-где среди плывущих льдин показались первые проталины чистой воды.
Антропов, нацеливаясь на реку колючим глазом и поглядывая на первый стоящий у берега дуб с уложенным неводом, подошел к председателю.
— Ну что, Кузьма Федорович, — сказал Антропов, указывая на реку, — может, начнем?
Сидевший рядом с Мосоловым начальник рыбцеха испуганно посмотрел на бригадира:
— Ты, Архип Иваныч, случаем, не заболел? Разве ж можно в такое столпотворение дуб спускать? От вас через минуту только мокрое место останется!
— Не рано ли, Иваныч? — с сомнением спросил председатель и почему-то вынул часы.
К ним подошли дед Малявочка, Зубов, досмотрщик Прохоров, Марфа, Груня, а потом, один за другим, и все рыбаки с женами и детьми, толпившимися на берегу.
— По-моему, можно попробовать.
Тяжелые льдины со звоном и грохотом сшибались на разволновавшейся реке. Участки чистой воды становились все шире, но они тотчас же заполнялись напиравшими сзади льдинами, и вряд ли хоть один баркас смог бы удержаться в грохочущем водовороте реки.
— Повремени маленько, Иваныч, — уговаривал председатель, — это ж на верную гибель идти. Зачем рисковать людьми и судном? Денек потерпим, а потом вернее дело будет.
Но Антропов стоял на своем. Притаптывая тяжелыми сапогами смешанный с грязью снег, он стоял перед Мосоловым с темным, каменным лицом и говорил упрямо:
— Пора начинать. Настоящий рыбак должен быть орлом, а не курчонком. Нехай молодежь приучается к тому, что рыбу из реки ей на блюдечке не вынесут. Какие ж с нас тогда рыбаки будут, ежели мы речки испугаемся? А рыба сейчас непотревоженная, спокойная. Большой улов можно взять…
Дед Малявочка, пожевав губами, произнес важно:
— Силком можно бы и не принуждать, а ежели добровольные охотники найдутся, то чего ж… Риск, как говорится, — благородное дело, а почин дороже денег.
Эти слова убедили председателя. Он подумал, поежившись, посмотрел на ревущий ледоход и махнул рукой:
— Как хочешь, Архип Иванович. Но только под твою личную ответственность, и на лов идти не по принуждению, а добровольно; Можешь набирать охотников…
Услышав решение председателя, рыбаки стали медленно расходиться, с опаской посматривая на Антропова.
А бригадир медленно, вразвалку, подошел к дубу, погладил пальцами невод, вытащил кисет и сказал, буравя собравшихся вокруг него рыбаков своими стальными глазами:
— Ну чего ж, хлопцы? Кто на бабайки охочий?
Двое здоровенных парней, скинув плащи и оставшись в засаленных стеганках, подошли к нему.
— Мы поедем, дядя Архип, — сказал один из парней.
Еще четверо рыбаков согласились сесть за весла, но к одному из них подбежала жена, смазливая бабенка, в сером жакете, и закричала, хватая его за руку:
— Ты чего, ополоумел? Не видишь, что на реке творится? Или же тебе жизнь надоела?
Рыбаки захохотали. Сконфуженный «охотник» попытался было вырваться из рук жены, но та крепко держала его и, покраснев от злости, тащила в сторону.
— Отпихивай! — приказал Антропов. — Управимся без него!
Тяжелый дуб, скрипнув по песку, посунулся в воду, на секунду замер и закачался на волнах. Гребцы начали отталкиваться от берега. Антропов стоял посреди дуба, расставив ноги и держась за свернутый невод.
В это мгновение Груня Прохорова, растолкав столпившихся на берегу рыбаков, кинулась к дубу, ухватилась за корму, перекинула ноги через борт и оказалась рядом с Антроповым.
— Ты куда? — закричал насмерть перепуганный досмотрщик. — Грунька, вернись!
— Чего ты, Груня? — громко, перекрывая грохот льда, спросил Антропов.
— С вами поеду, — ответила девушка и взяла свободное весло.
Антропов повернулся к растерянно бегавшему по берегу досмотрщику:
— Нехай едет! Видать, она посмелее парней будет!
Гребцы взмахнули веслами. Лавируя между ледяными полями, дуб вылетел на чистую воду и понесся к середине реки, уклоняясь от наплывающих льдин.
Зубов подошел к берегу, вынул из воды оброненную Груней барашковую шапочку, отряхнул ее и пошел к своей моторке, испытывая чувство неловкости и смущения.
Рыбаки сгрудились у самой реки, не спуская глаз с дуба, на котором виднелась коренастая фигура Антропова, засыпающего укороченный невод. Десятка полтора самых отважных и опытных рыбаков, взяв багры, сели в каюки и, отплыв от берега, стали расталкивать баграми льдины, пытаясь расчистить обратный путь уже выплывающему на середину реки дубу. Почти все женщины из бригады Малявочки вереницей выстроились на берегу, готовясь подцепить лямки к бежному крылу