— Нет, погодите, — мягко перебил секретарь. — Рыбозавод может не только стать живой и практической агитацией за интенсивное рыборазведение, но и принесет пользу всему нашему хозяйству. Сотни степных полеводческих колхозов уже начали сооружение искусственных прудов. Как вы думаете, надо в этих прудах разводить рыбу или не надо?
— Известное дело, надо.
— Я тоже так думаю, — оживился секретарь, — а ведь ваш рыбозавод мог бы в этом деле большую помощь оказать…
— Оно, конечно, завод мог бы помочь степным колхозам, — смущенно пробормотал Кузьма Федорович, — я давно про это думал…
— Ну, вот видите. Значит, надо действовать. Стройматериалы вам дадут, рабочая сила у вас есть. А специалисты помогут вашей артели наладить работу…
Секретарь простился с Кузьмой Федоровичем, проводил его до дверей и сказал, стоя на пороге:
— Весной мы пришлем на ваш завод рыбаков, пусть посмотрят и поучатся у вас.
Кузьма Федорович ответил громко — так, что слышали все сидевшие в приемной люди:
— Присылайте. Рыбозавод в этом году будет выстроен…
Голубовцы решили строить завод своими силами. Проект был заказан в городе и утвержден Главрыбводом. Он не представлял собой ничего сложного, и рыбаки приняли решение отработать на строительстве по сто часов.
Каждое утро перед восходом солнца к участку, на котором строился завод, со всех концов станицы спешили свободные от промысла рыбаки. Их жены и матери еще с вечера готовили им харчи, и люди шли с кошелками, с вещевыми мешками, с корзинками, в которых лежала домашняя снедь. Позже, управившись с коровами, на участок выходили и женщины.
Целый день, с утра до вечера, на берегу слышалось визжание пил, стук топоров, ладное посвистывание рубанков. Каменщики уже заканчивали кладку добротного фундамента, их острые молотки высекали из камня снопы искр, а огрубелые, в ссадинах руки ловко выравнивали испещренную подтеками цемента кладку.
Плотники зачищали рубанками каждую пластину, вокруг них высились горы пахучих стружек, и они, не дожидаясь, пока будут уложены деревянные стены, готовили двери, оконные рамы, широкие стеллажи для рыбоводных аппаратов.
Груня Прохорова почти не покидала строительный участок. В полинялой голубой майке с подвернутыми выше локтя рукавами, в измазанной известью и цементом синей юбчонке и в надетых на босые ноги спортивных тапочках, она перебегала от каменщиков к плотникам, следила за работой роющих большой бассейн землекопов, просматривала каждую сотню доставляемого из районной станицы кирпича, успевала побывать у женщин, просеивающих песок, покрикивала на мальчишек, которые добровольно взяли на себя обязанность выравнивать гвозди. Она бегала, суетилась, нервничала, но глаза ее сияли, а с загорелого лица не сходило выражение счастья.
— Грунька прямо-таки директором себя чувствует, — смеялись рыбаки.
— Ну, а как же иначе? Она-то и заварила эту кашу.
— Для нее, можно сказать, все сооружение строим!
Мысленно Груня уже давно построила этот завод. Она много раз видела его во сне, и он представлялся ей прекрасным, чистым домом с окнами, в которых сказочно сияют зеленые, желтые и синие стекла. Груне хотелось, чтобы миллионы крошечных рыбок, родившихся в этом доме, видели мир в том самом зеленовато-желтом освещении, в каком они видели бы его в глубинах родной реки. Она хотела, чтобы тут, в огромных комнатах, так же как на берегу реки, зеленели выращенные в кадках цветы и деревья, пахло влажными травами, а в бассейнах и садках колыхались бархатные нежные водоросли и носились юркие дафнии.
Почти наяву Груня видела сверкающие светлой эмалевой краской ледники, водные и воздушные термометры, проложенные вдоль стеллажей электрические обогреватели, мягкие дорожки на полах; она уже слышала похожий на весенний ветер шум мощных вентиляторов и ласковое журчание плещущей в аппаратах воды.
Теперь эта мечта сбывалась. Вся станица строила Грунин сказочный дом. На прибрежном холме вырастал крепкий фундамент будущего завода, целыми днями не умолкал веселый стук топоров, пели свои песни пилы, шумели люди.
Строительство рыбозавода примирило Груню с Зубовым. После истории с Иваном Никаноровичем Груня недели две не встречалась с Василием, считая его виновником всего, что случилось.
— Если бы ты послушал меня, было бы лучше, — сказала она тогда Василию. — Я ведь знала, что отца давно надо уволить, и ты напрасно держал его…
Жалость к отцу и обида на Зубова долго не давали Груне покоя, но как только развернулось строительство, все было забыто. Теперь Груня думала только о заводе, одолевала профессора Щетинина сотнями вопросов, по вечерам встречалась с Василием и говорила восторженно:
— Ах, Васенька, теперь у нас в колхозе все будет по-другому, правда?
— Конечно, правда! — соглашался Зубов. — Мы начнем новое дело! А это сразу воспитает в людях новое отношение к своей работе.
— У нас на заводе будут свои бассейны, своя лаборатория, — живо подхватывала Груня. — Кузьма Федорович обещал купить микроскопы, фотоаппараты, химическую посуду. И рыбоводы будут у нас ходить в белых халатах, правда?
— Правда, Грунечка, правда! — смеялся Зубов.
Открытие завода было назначено на первое августа, и Груня, повесив у себя над кроватью календарь, каждое утро отрывала очередной листок и спрашивала у Ивана Никаноровича:
— Как вы думаете, батя, к первому успеют или нет?
Иван Никанорович (его недавно назначили весовщиком в рыбцех) уже привык к этим вопросам.
— По всему видать, успеют, — не очень уверенно говорил он. — Народ крепко взялся за работу, лишь бы погода не помешала.
Но погода не собиралась подводить Груню: только три раза прошли в начале лета короткие дожди с буйным громом и яркой радугой над Доном, а потом установились жаркие дни и теплые звездные ночи.
Чем дальше подвигалось строительство завода, тем больше людей приходило на участок. Даже дед Иона, опираясь на толстую вишневую палку, приползал на берег, усаживался на длинном кругляке и, вслушиваясь в стук и грохот, бормотал одобрительно:
— Гуртом, говорят, даже батьку побить можно…
Самая трудная работа — крепление фундамента и подготовка деревянных пластин — была закончена. Каменщики уже выкладывали кирпичом примыкающие к заводу бассейны, а плотники начали возводить стены, плотно подгоняя пластину к пластине и связывая их железными угольниками. Женские бригады, замесив глину, обмазывали подвал, штукатурили низы, застилали опилками и камышовыми матами пространство между нижним и верхним полом. Трое стариков — один из них, Федот Кузовлев, когда-то работал стекольщиком — стеклили оконные рамы.
По настоянию Груни Кузьма Федорович раздобыл-таки в городе цветное стекло. Правда, стекла хватило только на южные окна, но и этого было достаточно для того, чтобы избавить будущих мальков от слишком яркого солнечного света. Груню почему-то больше всего беспокоили эти стекла: ей казалось, что старик Кузовлев, орудуя своим древним алмазом, обязательно разобьет их и испортит все дело.
— Вы уж как-нибудь поосторожнее, Федот Прокофьевич, — умоляла Груня старика, — а то мальки мои обижаться будут на вас!
— Ладно, ладно, дочка, не шебурши, — ворчал дед Федот, — кажись, не впервой стекло режем!
Стены завода росли не по дням, а по часам. Люди работали не покладая рук, и даже тот, кто, идя мимо, заходил на участок, чтобы просто полюбоваться строительством, не оставался равнодушным зрителем. Взяв свободную лопату, топор или грабли, он принимался рыть траншею для водопровода, вырубал заросли терновника, корчевал пни или сгребал разбросанные по всему участку стружки и щепки.
С бьющимся сердцем срывала Груня календарные листки и спрашивала у каждого, с кем встречалась:
— Как вы думаете, закончим к первому?
По всему было видно, что завод к первому августа будет закончен. Кузьма Федорович Мосолов за две недели вперед послал в город и в соседние рыбколхозы приглашения на торжественное открытие рыбоводного завода. Однако непредвиденное обстоятельство сорвало планы голубовских рыбаков.
Вечером в Голубовскую приехал секретарь райкома партии Тихон Филиппович Назаров. Он не стал ждать, пока дед Авдей будет переправлять с левого берега его покрытую пылью легковую машину, сел в рыбацкий каюк, переплыл Дон и зашагал в правление полеводческого колхоза.
Каждый, кто видел в этот вечер секретаря, сразу замечал, что Назаров чем-то очень встревожен: угрюмо опустив голову, он шел по проложенной через остров тропинке, молча здоровался с работавшими на огородах женщинами и ни разу ни с кем не заговорил.
— Чего-то Филиппыч дюже сердитый нынче, — переглядывались станичники.
Беспокойство Назарова было вызвано серьезной причиной. Весеннее наводнение изуродовало поля Голубовского колхоза наносами речного ила и песка. Из-за этого колхоз не только отстал с уборкой зерновых, но и оказался в очень тяжелом положении: невыкошенная на его полях озимая пшеница могла при такой жаркой и сухой погоде осыпаться и погибнуть.
Ночью Тихон Филиппович созвал объединенное партийное собрание рыболовецкого колхоза, плотины и лесхозовского участка с Тополихи. Началось оно поздно, потому что коммунисты-рыбаки работали в разных бригадах, на озерах и на реке, а лесхозовцы находились на разных участках лесопитомника.
— Голубовский колхоз не справляется с уборкой зерновых, — жестко сказал коммунистам Назаров. — На полях триста девяносто гектаров неубранной пшеницы.
Он помолчал, обвел взглядом сидевших на скамьях людей и бросил свое привычное, отсекающее фразу от фразы:
— Так?
Люди молчали.
— Если пшеница не будет убрана в течение недели, она пропадет, — сказал Назаров. — Я созвал вас, товарищи, для того, чтобы обсудить положение. Так? Надо помочь колхозникам убрать хлеб без потерь и мобилизовать для этого все силы…
На столе тускло мигала керосиновая лампа. Зеленоватые мошки густой стаей кружились возле закопченного горячего стекла, обжигались и падали на залитую чернилами красную скатерть. Люди в зале молчали.