Кузьма Федорович смущенно пожал плечами:
— А что? Я в этом деле мало разбираюсь.
— Надо разбираться.
— Известно, надо. Только для меня это нелегко.
Щетинин усталым движением поднял на лоб очки и сказал неожиданно:
— А вы думаете, для меня легко? — Он охватил руками колени и задумался. — Для меня, друг мой, еще тяжелее.
— Почему же?
— Потому, что хочется скорее увидеть результат, а это пока невозможно… П-потому, что глупые и скучные маловеры сомневаются в целесообразности нашей работы и предпочитают стоять в сторонке… П-потому, наконец, что белугу надо спасти от гибели, а мне до сих пор не ясно, как это сделать…
— Когда же можно видеть результаты пересадки? — осторожно спросил Мосолов.
— Не раньше весны. А может, и позже. Сейчас пересаженная нами белуга гуляет где-то выше плотины… Мертвые экземпляры не в счет, меня интересуют живые: как они ведут себя, добрались ли до своих нерестилищ, выметали они икру или нет? Все это надо знать.
— А можно?
— Можно, — убежденно сказал Щетинин.
— Как же?
— Б-белуга, которую мы пересадили за плотину, принадлежит к так называемой озимой расе. Она идет к нерестилищам не весной, а летом и осенью. Поднявшись вверх, эта белуга залегает на зимовку в ямы, а икру выметывает только следующей весной. 3-значит, нам надо ждать весны.
— А потом?
— А потом б-будет видно. После нереста выбившие икру самки начинают скатываться обратно в море. Если рыбаки поймают весной меченных нами белуг и у этих белуг икра окажется выметанной, значит, наш опыт удался.
— Д-да, — вздохнул Кузьма Федорович, — хитрая штука…
Он с нескрываемым восхищением посмотрел на сутуловатую фигуру профессора и спросил:
— Скажите, Илья Афанасьевич, почему же, если эта самая белуга — такая важная для нас рыба, никто, окромя вас, ею не занимается?
— Как это «не занимается»? — поднял брови Щетинин. — Белугой занимается много людей. В низовьях на рыбоводном пункте и сейчас работает одна наша сотрудница. В Москве, в научно-исследовательских институтах, многие ученые заняты белугой.
— И результат есть? — заинтересовался Кузьма Федорович.
— Есть и результат, вернее, намечается, — задумчиво сказал Щетинин. — Одна московская аспирантка успешно работает над искусственным разведением и выращиванием белужьей молоди. Другие изучают проблему кормовой базы для белуги. Третьи уже думают о яровизации озимой расы белуги п-по методу академика Лысенко, который дал в своих трудах замечательные установки на примере пшеницы и картофеля…
Щетинин повернулся к Мосолову, и впервые улыбка осветила его хмурое лицо:
— Так что, товарищ Мосолов, я работаю не один… Именно потому у нас не может быть неудач… Мы работаем коллективно, и в этом наша сила. Кроме того, государство отпускает нам средства, которые обеспечивают безусловный успех любого п-полезного для народа начинания…
— Да, — поднялся Кузьма Федорович, — это я понимаю.
Он пожал профессору руку и сказал добродушно:
— Ну дак что ж… Будем ждать…
Возвращаясь в станицу, Кузьма Федорович вспоминал разговор с профессором и думал: «Старик правильно говорит. Ежели у нас еще попадаются маловеры, то не в них суть дела. Они своими глупостями нас не остановят…»
Думая об этом, Кузьма Федорович забывал, что еще недавно ему самому многое было совсем не так ясно, как теперь. Незаметно для себя Кузьма Федорович сильно изменился за последнее время. Беседы с Назаровым и Антроповым, знакомство с профессором Щетининым, даже стычки с Зубовым заставили его многое передумать. Он понял, что на старых методах хозяйничанья далеко не уедешь и что ему, председателю рыбколхоза, надо вести людей к тому новому, что уже на деле изменяло устаревшие основы рыбного промысла и постепенно превращало этот промысел в сложное, отлично механизированное хозяйство.
«Да, — думал Кузьма Федорович, — что ни говори, а надо учиться. Одного замета невода да умения выбрать рыбу из реки становится маловато».
Так он думал, но все же в нем еще жила успокоительная мысль: «Конечно, надо учиться, но лов рыбы для колхоза важнее, чем всякие там переброски или спасение молоди… И то важно, ничего не скажешь, а лов все ж таки важнее…»
Как Кузьма Федорович ни пытался понять связь между работой Щетинина и сегодняшним планом лова рыбы, у него ничего не получалось, и он уверял себя: «И то важно и другое, а добыча на тоне — это самое важное…»
Возле правления он встретил Зубова. Тот бежал с ящиком гвоздей в руках, и лицо его выражало радостную озабоченность.
— Здорово, Кириллыч! — окликнул его Мосолов. — Погоди-ка маленько.
Зубов остановился.
— Куда это ты с гвоздями?
— Сегодня начинаю дом свой устанавливать, — сообщил Василий. — Вчера вечером сельсовет выделил для рыбнадзора участок, мы и взялись за работу.
— А где ж участок получил? — спросил Кузьма Федорович.
— Там, где и просил, на острове, поближе к Заманухе, чтобы из окна самые рыбные места видны были.
— Хитер, хитер, — усмехнулся Мосолов, — а только теперь это тебе ни к чему.
— Как так — ни к чему? — удивился Василий.
— Ну как же! Главный волчок, Жорка Талалаев, выбыл из строя, а рыжего тоже на канал куда-то отправили. Кто ж теперь будет рыбу ловить? Дед Малявочка, что ли?
Василий посмотрел на Мосолова и засмеялся:
— Почему же обязательно дед Малявочка? Мне рассказывали, что в прошлом году председатель рыбколхоза Кузьма Федорович Мосолов, по договоренности с инспектором, довольно успешно облавливал запретную зону двумя бригадами…
Кузьма Федорович смущенно махнул рукой:
— Ну да что ж? Был такой случай, не отрицаю. Только это — совсем другое дело. Мосолов лично для себя не брал и не возьмет даже самого завалящего ласкиря. Он облавливал твою зону для государства и всю рыбу сдавал государству…
— Я знаю, — перебил Зубов, — но этого, Кузьма Федорович, больше не будет, потому что это не польза, а вред государству…
— Ладно, ладно…
Мосолов тронул Василия за плечо и сказал примирительно:
— Знаешь, Кириллыч, кто старое помянет, тому глаз вон. Такого облова больше не будет, потому что и рыбаки и председатель рыбколхоза начинают понимать, что к чему… Я вот беседовал сейчас с нашим профессором, про белугу его расспрашивал, и он так интересно рассказывал, что я бы до вечера слушал…
Заметив, что Зубов уже раза три взглянул на часы, Кузьма Федорович виновато усмехнулся:
— Ну ладно, неси, Кириллыч, свои гвозди. Только не забудь председателя на новоселье позвать.
— А как же? Обязательно позову, — пообещал Василий.
Он простился с Мосоловым и, придерживая тяжелый ящик, пошел на участок, где уже собирали присланный Рыбводом домик. Участок был расположен на южной стороне острова, среди леса, у самой реки. Старые тополя и густые заросли вербы отлично защищали это место от холодных северных ветров, и — самое главное — отсюда просматривались все запретные зоны, за которыми должен был следить инспектор.
По просьбе Зубова домик ставил лучший голубовский плотник Никита Иванович, суровый, неразговорчивый старик, которого знала вся округа. До войны Никита Иванович работал в плотницкой бригаде рыбколхоза, но однажды обиделся на председателя и после возвращения из эвакуации перешел в полеводческий колхоз к Бугрову.
— Раз люди красоты не понимают, значит, мне с ними не работать, — упрямо сказал старик, — а рыбацкому председателю что шкафчик для книг, что свиное корыто — одинаково.
Среднего роста, сутуловатый, с угрюмым и строгим лицом, с жесткими, коротко подстриженными усами, Никита Иванович тотчас обращал на себя внимание неторопливой походкой знающего себе цену человека и испытующим взглядом серых, с тяжелыми веками глаз.
Когда Зубов обратился в правление рыбколхоза с просьбой выделить плотника, который смог бы разобраться в конструкции разборного дома и поставить его на участке, Антропов посмотрел на Мосолова и сказал:
— Придется просить Никиту Ивановича.
— Разве наши не сделают? — спросил Мосолов.
— Куда там нашим! — махнул рукой Антропов. — Я глядел чертеж этого дома. В нем три комнаты, кухня, веранда, всякие кладовочки, умывальники, ванна. Там одних труб метров сто будет, да с десяток ящиков с разными скобками, болтами, шурупами, планками, крючками. Кто ж, кроме Никиты Ивановича, разберет всю эту музыку?
— А что Никита Иванович, хороший мастер? — поинтересовался Зубов.
Антропов оживился:
— Хороший? Это, брат, Василий Кириллыч, не мастер, а бог плотницкого дела. Он еще в старое время по станицам дома строил, и вы поглядите, какие дома! Каждый красуется, как картина на выставке: карнизы, крыльца, наличники на дверях, на окнах, ставни — все резное и все будто из самого тонкого кружева вывязано. А ведь Никита Иванович все это своим инструментом делал, вручную.
— На днях он мне показывал токарный станок, — вмешался Мосолов, — для колхозной мастерской сделал.
— Сам?
— Сам. Нашел старое колесо от лобогрейки, штук пять дубовых бревен да пару ремней. А вы полюбуйтесь, что он из этого сделал! Не станок, а игрушка. Тронешь ногой педаль — и что тебе угодно выточишь, лишь бы руки были умелые…
— А за что он на рыбколхоз обиделся? — спросил Зубов.
— Председатель его обидел, — усмехнулся Мосолов.
— Вы, что ли?
— Нет, до войны тут был другой председатель. Никита Иванович соорудил тогда для колхозного клуба стол. Чуть ли не год его делал. Говорят, не стол был, а чудо. Председатель возьми и отдай кому-то этот стол. В район или область отвез, кому — не знаю. Ну, а Никита — старик норовистый. «Ах, так, говорит, я стол для трудящихся рыбаков мастерил, а ты им, как своей собственностью, распорядился, Ты, говорит, не председатель, а…» Не знаю, как он его там назвал, а только поссорились они. Вскоре война началась, эвакуация, и старик перешел в полеводческий колхоз.
Когда Зубов попросил Никиту Ивановича поставить на острове привезенный из города разборный дом, старый плотник внимательно посмотрел на него и сказал отрывисто: