Крутится-вертится-мелется…
Родилась и живет в Москве. Работала художником, дизайнером, редактором, переводчиком и кем-то еще. Стихи опубликованы на порталах «Полутона», «Белый мамонт», в альманахах «Унисон», «Вещество», журналах «Новая реальность», «Новая юность». Автор книги «Небо на языке».
«Глина течёт по рекам…»
Глина течёт по рекам,
просит сделать её человеком,
на ноги поднять, голову отрастить.
Встаёт и спрашивает: как быть?
Сам себе учитель, сам себе господин,
не оглядывайся, не спрашивай,
всё твоё вчерашнее, земноморское —
корка чёрствая.
Сила течёт по нитям,
тело – мельница золотая —
заново отрастает
и перемалывает меня.
Сила мгновенная или длительная,
какая разница!
Времени хватает.
Крутится-вертится-мелется…
Тело —
примерила, оставила.
«Каплей, запрятавшейся в реку…»
Каплей, запрятавшейся в реку,
чувствую: время моё полдень.
Свет, осязающий человека,
словно рука слепого…
Лодкой, лежащей в тени ивы
на берегу глубины длинной, —
плотью единой и терпеливой
выгну сухую спину…
Слух барабанный водой полон.
Вся моя глина – реке берег,
только и знает он, что волны,
омуты и мели.
Не отлепить от воды землю,
не отличить от себя древа.
Богом объято моё зренье,
щурит меня, дремлет…
Мир – терракотовый плод зрелый,
делим его, делим…
«Расправлен день…»
Расправлен день,
растянут на ветру,
отвязана высокая вода…
Подвинут землю пальцем и сотрут,
достанут завтра новую со дна.
Но неразрывен мир и отнесён
туда, куда притянуто лицо —
смотреть в пустыню испокон времён,
смотреть её необозримый сон.
Пока ты смотришь – кобальт и коралл,
не тусклый сурик вечером ночлег.
Пока ты это море не проспал
и камень смертный будто человек…
И дальше камень, пущенный в обход,
кривую сушу к небу донесёт.
«Выходишь ты и видишь – полон сад…»
Выходишь ты и видишь – полон сад,
вернёшься ты и видишь – дом как лес
растёт и сам себя перерастает,
устало небо лить, и нависать,
и полоскать сырыми полосами.
Ты мокнешь и стоишь на метке «здесь»,
а сдвинешься – не уловить сетями.
Но всем ветвям назначат адреса,
и каждая травинка сетью станет
ловить своё. Так вязок перевод,
что языкам у воздуха учиться.
Перчатками касаешься всего —
предчувствуя, что вот оно случится,
достанешь руку различить где жесть,
где зелен сад живого разговора,
дотронешься до дерева – ты есть…
Под стенами колодца светового
висят и бродят жесты и листва…
Жестоко то, что видится жестоким,
и в каждом наждака и в каждом льва…
а кожа лип исполнена родства.
Как лестница спустился с неба тополь,
и топчутся ненужные слова.
«Потом слова пошли по головам…»
Потом слова пошли по головам,
А накануне гладили по шерсти,
Им толкованье – отголосок смерти,
И горловая музыка – сперва,
Легко ей быть, закинутой легко
На потолок неведомого света…
И где-то в звуке сдвиг,
И где-то…
И ты ведома музыкой такой,
Вросла в неё рукой
И впелась в русло…
Древесный гул, свисающий, как люстра,
И голос обнимающих стволов —
Где дерево баньян о сто голов,
Разросшийся в таинственное чувство,
И в каждом горле синевою густо,
И в каждом горле не хватает слов…
«Ветер ощупью проходит…»
Ветер ощупью проходит,
По стене горбатой шарит.
Ничего не происходит,
Ничего не помешает
В ширину дневного света
На весу держаться птицам
И качаться незаметно.
Только воздух заострится,
И проступят, словно тени,
На подкладке неба белой
Ореолы запустенья,
Зимней сырости и мела.
Ничего не заслоняет
От идущих мимо окон,
Ничего не заменяет
Одинокость.
Только сделаются едче
Все изъяны и щербины,
Нежные и человечьи.
И ничем неизгладимы
В разобщающихся стенах
Эти шорохи и трески,
Этот холод постепенный,
Эти сохнущие фрески…
«Вот бы самой загадать и выбрать…»
Вот бы самой загадать и выбрать,
пойдёшь ли напра-налево – как в сказке сказывается…
Полудня лоснится угловатая глыба,
птицы наверху захлопываются и распластываются.
На середину улицы – туго, словно идёшь по дну —
выберешься, смотришь: чайки апрельско-майские,
впутавшиеся в голубизну,
купное у них чародейство, таинство.
Горла их – горны, музыка им под стать,
крыльями гнутый воздух упруг и густ.
Ах, эта мускулистая высота
и существование наизусть!
Это тебе не оторви да брось —
с картою рек в груди, с компасом в голове,
хоть и почти бумажная снасть и кость,
чтобы легко носить её, не жалеть.
Ноги твои тряпичные – раз и два, —
всё твоё человеческое выбирает близь,
верит в миры, картонные до нутра…
Но эти птицы, откуда они взялись?
Всё в тебе электрическое не твоё —
по водам, по воздуху, наобум
чайки ли, гуси-лебеди, белый шум,
ты ли, уловившая эту нить, —
что-то такое во сны твои звонит,
что-то тебе сигналит, свистит, поёт,
тянет вперёд по линии силовой,
остальное стелется трын-травой…
«Всю ночь притворяться спящей, ко сну…»
Всю ночь притворяться спящей, ко сну
отходить – и никак никакого сна не коснусь,
никакого дна илистого, заросшего заблуждениями,
онемениями, анемонами, анемиями, анестезиями.
Что же ты, Анастасия,
не сносить тебе имени!
Никакого сна нету вовсе. Да ты знала —
это признаки полёта, а днём
мы их не берём в расчёт и
разбредаемся в сорочках имён,
данных напрокат:
крестильных, ночных, похоронных, —
чтобы делать вид, что спим,
а самим летать, висеть над верхами,
по запазухам неба искать
Божьего пуха и воздуха —
Он видит нас насквозь,
мы и есть этот воздух,
который становится самим собой,
самим собой и снова…
его не поменять ни на что другое,
если нет ничего другого…
«Вдохнув забываешь выдохнуть…»
Вдохнув забываешь выдохнуть
уловленное насквозь
в тебе остаётся дикое
живёт в тебе на авось
Рассматриваешь внимательно
как пристальна слепота
как перисто-осязательны
вплотную впритирку там
сочатся туманом зрения
прохладные облака
и день замерев над временем
не хочет тебя искать
Вовсю обрастая нервами
и кровью лесной густой
себе не видна ты первая
воссоздана из пустот
руками листвы и ливнями
их линзами их чутьем
зеницами их звериными
в матерчатый панцирь имени
в благое Ничто Ничьё
«Сорвали звуки голоса…»
Сорвали звуки голоса,
За рамой в подлиннике вечер,
До ночи ровно полчаса,
А мысли, как автоответчик,
В соседстве множества пустот,
И не пускающих, и льнущих.
Пчела незаполнимых сот
Кроссворда сотворяет гущу
И поднимается, скользя,
И люстры навещает завязь,
И мыслям говорит: «Нельзя.
Из грусти мёда не составить».
«Земля сухих веток царапает лицо…»
Земля сухих веток царапает лицо
и оставляет на краю света
в конце концов,
всё, что выросло, уносит ветром,
сбивается в шар, качает головой:
Не головой тебе решать, ни боже мой,
не разберёшь ты этот сор,
солому мыслей, дикий бред, бурелом,
на самом деле тебя нет,
встреченная потом…
Не перечень черт,
не перченый язык,
а прочерк ветра – вжик!
Сочиняй себе кожу, если хочется,
и остальные признаки присутствия.
Что коснулось, мазнуло, наплыло на тебя,
наполнило, исчерпало, спуталось,
напророчило,
зарастает чёрной шерстью ветра
и едет всюду без билета…
Становится всем прочим…
«Проходят мимо медленные края…»
Проходят мимо медленные края
как снег и лёд как стадо былых коров
Вот человек и форма его изъян
он сам себе не свет не кров
он стар он медленно через край
его затягивает ведёт несёт
он астронавт изучает рай
который Марс и который год
который месяц или Луна
и этот город его теснит
Ступает еле касаясь дна
на лунный грунт и потом плывёт
Он не в себе он ни свой ни твой
он оттиск света ушедший в тень
в небесный строй
Он все бы мог тебе объяснить
но человеку не до людей