Владимир Тихомиров (1943–2011)Стихотворения
Владимир Георгиевич Тихомиров (12.07.1943, Москва – 19.04.2011, Белый Городок) – поэт, художник, драматург, один из признанным мастеров перевода неавторской поэзии.
Окончив географический факультет МГУ, В. Г. Тихомиров начал преподавать в школе, но вскоре оставил учительство, чтобы профессионально заниматься переводом. Своим наставником в профессии сам он называл известного поэта-переводчика Аркадия Штейнберга. Первой крупной переводческой работой Тихомирова стал «Беовульф» (вышел в 1975 году) – поэтический древнеанглийский эпос VII–VIII века, написанный особым – аллитерационным – стихом, не имевшим аналогов в русской поэзии просто в силу особенностей соответственно русского и германских языков. Тем не менее Тихомирову удалось великолепно передать эту инструментовку оригинала, и сегодня «Беовульф» считается одним из шедевров отечественного перевода. Другой вершиной стали избранные гимны из «Ригведы» – поэтические тексты II тысячелетия до н. э., крайне сложные для толкования в силу своей многозначности и древности (даже при том, что переводчик работал с научным комментированием подстрочников). Передать эту многозначность и загадочность Тихомиров сумел с помощью в том числе двойного управления. Это было ему свойственно: берясь за каждый новый перевод, он придумывал оригинальные приемы, не боялся экспериментировать с ритмикой или придумывать неологизмы, звучавшие как дремучие архаизмы.
Среди других ярких работ Тихомирова – переводы румынской народной поэзии, песен «Старшей Эдды», поэтов Исландии XVII–XIX века, китайской и корейской классической поэзии, стихотворений Дж. Р. Р. Толкиена, Харри Мартинсона и др. Одним из последних и лучших стал его перевод средневековой английской философской поэмы «Жемчужина».
Собственные стихи, самые разные по жанру и нередко вдохновленные работой над древними текстами, Тихомиров писал всю жизнь, однако на ее протяжении лишь немногие смогли увидеть свет. Среди таких публикаций оказалась, например, детская поэтическая книга «Ирод-царь. Рождественская драма, сиречь Действо про царя Ирода и его злодейства…», написанная раешным стихом, – веселая, артистичная, запоминающаяся, которую автор сам продавал, зазывая прохожих с помощью перчаточной куклы – Петрушки.
Серьезным его стихам повезло меньше. А между тем они удивительные и по яркости, силе и разнообразию не уступают переводам, если не превосходят их. Кое-что Тихомиров успел сам выложить на свой сайт, кое-что удалось напечатать уже посмертно, усилиями его жены Изабеллы Бочкаревой. Данная публикация – очередной шаг, помогающий донести до читателя наследие этого необыкновенного поэта.
Вариация первой темы
Сестре
За песчаными буграми, холодея,
угасает светозарный запад,
в синей заводи, закинув тонкий невод,
ловит ветер звездных рыб.
Здравствуй, брат. Зачем пришел ты к морю?
Там, за синими волнами, Иудея!
Ну, а ты, сестра, зачем пришла в пустыню?
Там, за синими холмами, Иудея!
Распрощались и пошли своей дорогой —
брат за море, а сестра в пустыню.
Дай им Бог попасться ветру в сети.
Вторая тема: интродукция
Живи, как хочешь, наугад, —
дороги все приводят в Рим,
дороги все приводят в ад,
в котором мы горим.
Приводят в ад, как в райский сад,
где облака, как дым,
где адским заревом – закат,
в котором мы горим.
Вошел – и нет пути назад,
и путь неповторим!
сквозь жизнь в себе несем мы ад,
в котором мы горим.
И пусть никто не виноват,
но мы боготворим
того, кто создал этот ад,
в котором мы горим.
Вторая тема
Иной страны себе не ищем,
иных времен – не ждем.
Вождем, солдатом или нищим,
философом над пепелищем
или прохожим под дождем —
кем бы ты ни был, в мире странник,
тебя узнают по глазам:
ты и на родине изгнанник
(о рыцарь веры, Авраам!),
ты сам палач, и жертва сам.
И кожей чувствуя, как слежку,
вражду, предвестницу голгоф,
в глазах попутчиков насмешку,
презрение в глазах врагов, —
ты сыном жертвовать готов,
и сам, судьбу свою решая,
врагам – в урок, друзьям в отмест,
иных путей не замечая,
отвергнешь яд, как чашку чая,
и понесешь свой тяжкий крест.
Тебя сия не минет чаша!
Когда и где – не все равно ль?
в любой стране – страна не наша,
в любом столетье – наша боль.
Из февральских тетрадей (1975 г.)
Год повернулся в колесе.
Одиннадцать пропело спиц
Мы на ничейной полосе.
Чего нам ждать – морозов? птиц?
Опять февраль. Опять циклоп
Над нами узкий морщит лоб
И жмурит сладко и жестоко
Под веком Огненное око.
Почти светло. Почти тепло.
Но за ночь снова намело.
Опять весна. Опять зима.
Нам нужно не сойти с ума.
Чего нам ждать? Опять февраль.
Земля во мгле. За мглою – даль.
Вчера я философствовал,
а это верный признак,
что сердцу было пусто и темно,
поскольку рассуждение есть призрак
того, что в ощущении дано.
Я размышлял о смерти, о свободе,
о вечности, о людях, о добре,
не замечая перемен в природе
и новых веяний в погоде на дворе.
Я будто спал и видел очень ясно,
ясней, чем можно видеть наяву,
как ветер рвал последнюю листву,
как небо стало на закате красно,
как иней пал на мертвую траву, —
и все, что свет печатал на сетчатке,
запечатлела память на клише,
пока я разбирался в беспорядке
на небе, на земле и в собственной душе.
Я спал. Мне снились только впечатленья.
Мне снилась осень, голые кусты,
под ними листьев бурые пласты
и красное заката освещенье.
На все смотрел я будто с высоты,
с недвижной точки на оси вращенья,
и медленно кружились подо мной
леса, поля, озера, зяби, зыби —
как бы макет поверхности земной,
географом воссозданный на глыбе
замерзшей глины.
В то же время я
шел по дороге через поле к дому
и чувствовал, что подхожу к простому
решению вопросов бытия.
И в то же время, в этом доме спящий,
я чувствовал, что только снятся мне
и этот я, на воздусях парящий,
и этот я, идущий по земле.
Сколько странных и ненужных впечатлений:
лес, река, туманы и дожди,
скука счастья и приволье лени… —
половина лета впереди.
Вот река подо льдом, дом на пригорке, дым
вьется кольцами ввысь – кто-то там топит печь.
Вот следы на снегу, перья рябые, кровь —
это хорь перегрыз рябчику горло здесь.
Вот прошел почтальон, эта лыжня – его;
палки с кольцами ткнул возле крыльца в сугроб,
сунул в щель над дверьми серый газетный лист
вместо писем: читай – завтра опять мороз.
Говорят он ел помои
потому что был упрям
он Кассандра новой Трои
доходяга Мандельштам
гений трус и забияка
средиземный соловей
как свободная собака
умер он среди людей
О чем бы мы ни говорили
мы говорим всегда о том
какие вырастают крылья
у тех кто покидает дом
в какие дальние созвездья
они летят увидев свет
какое ждет их там возмездье
а может быть возмездья нет
и с кем бы мы ни говорили
нам собеседник говорит
что мы уже когда-то были
что мир для нас насквозь открыт
небо как овчина
пего и кудлато
и погода пега
тает первый снег
есть такое время
может быть безвременье
меж зимой и осенью
я его люблю
есть тому причина
как Пегас крылато
ожиданье снега
и неровен бег
времени по кругу
то с утра до вечера
что-то вроде вечности
то единый миг
что-то от влюбленности
что-то от беспечности
меж зимой и осенью
я живу как бог
ясный морозный день
солнце такое что
почти незаметна тень
от дерева на снегу
будто прозрачен стал
тополя старый ствол
и воздух живой кристалл
мерцает сияньем звезд
даже земля сквозит
звездной голубизной
даже вороний грай
кажется бубенцом
люди идут сквозь свет
сами едва видны
почти незаметный след
струится за их спиной
А сегодня на зорьке тучи
Тревожные, как дымы,
Над волжской вольготной далью,
Как над сопками Колымы,
Над скалами Валаама…
Как же теперь нам жить?
Осмысленно и упрямо
Историю ворошить —
Откуда беда пришла?
Или начнем понемножку
Садить и копать картошку,
Чтобы еда была.
«Цветы, деревья, женщины и птицы…»
Цветы, деревья, женщины и птицы,
Что нам пожатье каменной десницы!
Как странно: мы с тобой вдвоем,
А целый мир – как будто третий.
Как странно: мы с тобой живем,
Едим и пьем – среди столетий.
Я не поверю, что случайно
Мы встретились в теченье лет
И выпал нам один билет.
Не верю! – здесь должна быть тайна.
Здесь умысел не нашей власти.
Иначе не могу понять,
Зачем дано нам это счастье —
Вдвоем средь вечности стоять,
Стоять средь вечности и тьмы
На этой глинистой дороге
Под солнцем, промочивши ноги…
Весь мир – вокруг, а в центре – мы?
Мы будем жить, пока Земля цела,
И смерти нет – хотя я сам руками
Своими трогал мёртвые тела
Отца и матери, – мы станем облаками
И будем плыть, пока Земля цела.
Мы будем жить, пока Земля цела.
И смерти нет – хотя я не однажды
Был в этой жизни без любви и жажды
Мертвей скалы – но не мертва скала,
И камень жив, пока Земля цела.
И камень жив, пока Земля цела,
И смерти нет, пока под облаками
Стоят деревья и растет скала,
И мы ложимся в землю семенами,
И дождь идет для утоленья жажды,
Мы будем жить, пока Земля цела.
«Не видит зрение, и слух не слышит…»
Не видит зрение, и слух не слышит,
как истекала эта жизнь впотьмах, —
вся тьма земли, из подземелий вышед,
глаголет на незнамых языках:
– Что говорит вам память о забытых?
– Какие смыслы пущены в распыл?
– Какие списки в тайных алфавитах?
– И чья здесь кровь на каменных копытах?
– И чей здесь прах, не знающий могил?
И отчего здесь почвы обнищали
до состоянья пыльного песка?
Не будет вам смиренья и печали,
но только вой и волчая тоска!
«Какой же это страх и стыд…»
Какой же это страх и стыд —
российское гражданство,
дающее законный вид
на жительство и пьянство,
на лень и воровство, и ложь,
на кандалы и плети,
на золотую молодежь,
на почитанье жирных рож,
на неродящуюся рожь,
на рабство десяти столетий,
и нет другой страны на свете,
где был бы ты в таком ответе
за всё, чем дышишь и живешь.
«Нет, смерть, она, конечно, не итог…»
Нет, смерть, она, конечно, не итог
И даже не последняя прямая:
По смерти – жизнь, за жизнью – жизнь иная.
А где конец? – не знает даже Бог.
Но смысла тоже нет: мотаем срок,
За что про что, не ведая, не зная, —
И вертухай, на вышечке зевая,
Преподает нам правильный урок.
Я не готов с дистанции сойти —
Бегу, бегу по гаревой дорожке,
И зодиака огненные плошки
Обозначают стадии пути.
Со мной – Христос, и не созрела жатва.
Прости меня, великий Бодхисатва.
««Вот живу я на земле, не трушу…»
«Вот живу я на земле, не трушу, —
а земля-то стоит на воде! —
и не знаю, создатель сушу
как устроил, когда и где,
и высокий устроил купол,
и украсил его звездой —
только кто же тот купол щупал,
кто же той умывался водой?»
Мы живем посреди деревни,
а деревни в помине нет,
только в купах деревьев древний
на закате мерцает свет,
только утром слышны из туману
голоса и коровий мык.
Неужели и я понимать перестану
наших мертвых живой язык.
«О, Брихаспати, птица Речи, Птица…»
О, Брихаспати, птица Речи, Птица,
Тебя я плотью собственной кормил,
Когда над Нижним миром воспарил
И Верхний озаряла мне зарница.
Я был и там. Но мне, как прежде, мил
Срединный мир – та зыбкая граница,
Где тварь меж тьмой и светом безъязыца
И человек себя провозгласил
(Неважно кем, Творцом или Владыкой).
Здесь я, наследник речи полудикой,
Тебя, о Брихаспати, полюбил…
И вот, в срединный мир явилось Слово —
Всему Причина и всему Основа…
Но и тебя я тоже не забыл.
«Повадка волчья…»
Поэту В. И. Матюхину
Повадка волчья,
волчий взгляд
и волчья хватка,
высоки скулы,
и на лоб
свисает прядка;
увидишь – скажешь:
этот зверь
прожил не гладко
и жизни отдает себя
весь, без остатка.
Он сам, один —
как крестный ход,
и путь свой крестный
он проложил
сквозь этот мир
в мир неизвестный,
и понял то,
что может знать
лишь бессловесный,
а нам читает перевод
живой и честный.
Когда придет
его черёд
предстать пред Богом,
стоять он будет
перед Ним
немного боком
и выслушает приговор,
как вор в законе,
но жить не будет никогда
овцой в загоне,
всегда он будет человек.
Так зэк на зоне
всегда свободней,
чем в тюрьме или вагоне.
«Скончался Кутя – мир душе собачьей…»
Скончался Кутя – мир душе собачьей!
Среди корней спиреи и берез
Я закопал его – без лишних слез:
Он был всегда с добычей и удачей.
Красивый пёс и вовсе не кусачий,
Он красоту свою, как службу, нёс,
Вальяжно дачу обходя за дачей,
И все подачки забирал взасос.
Да водворится он в созвездье Пса,
Да будут там деревня и леса,
Да будет им облизан и облаян
Его любимый пьяненький хозяин,
Что был красив, и горд, и неприкаян
И уж давно вознёсся в небеса.
Второй круг. Июль – август 2008 г
О. А. Смирницкой
Перевод всему основа.
Переводим как-нибудь
Либо смыслы, либо слово,
По пути теряя суть:
Как сказал Господь – сурово
Или ласково? – то слово,
Что в начале было: «Будь!»
Иль безличное начало,
Разделяя земь и твердь,
Со значением молчало —
То молчанье означало:
«Будет жизнь и будет смерть».
Переводим, переводим,
Для всего слова находим:
«Дух витал над бездной вод
Властно-ласково-сурово,
И всему основа – Слово».
Переводу же основа —
Внесловесный перевод,
Перевод как переход.
«Чего мы ждали от простого люда…»
Чего мы ждали от простого люда,
Какого чуда? Для простых людей
Нет, кроме чуда, мыслимых идей.
В них тлеет только вера. Из-под спуда
Раздует угли вор и лиходей
Во имя блага (и во имя блуда),
И вот – набат, пожар невесть откуда,
Грабёж и казнь неправедных судей.
Народ безгрешен и бессмертно прост,
Народ по жизни – жито и погост,
Он прав всегда – как почва и вода.
Одна душа, как птица-Алконост,
Взлетает ввысь, раскинув звёздный хвост,
Но правой не бывает никогда.