Отражение
Нервин Валентин Михайлович. Родился в 1955 году. Член Союза российских писателей, автор 14 книг стихотворений. Лауреат литературных премий им. Н. Лескова и «Кольцовский край» (Россия), им. В. Сосюры (Украина). Удостоен специальной премии Союза российских писателей «За сохранение традиций русской поэзии» (в рамках Международной Волошинской премии) и Международной Лермонтовской премии. Стихи переводились на английский, немецкий, румынский, украинский языки. Публикация в 3–2017 номере журнала «Плавучий мост». Живет в г. Воронеже (Россия).
«Ничто не может превозмочь…»
Ничто не может превозмочь
стремления к высокой цели:
звезда, и дерево, и ночь
стоят у детской колыбели.
Ребенок разомкнул уста
и наши звезды полетели
от колыбели до креста
и от креста до колыбели.
«По соседству с огородами…»
По соседству с огородами,
в третьем доме от угла,
за тесовыми воротами
эта девочка жила.
Не забуду, как украдкою
мы гуляли налегке
там, где вымощен брусчаткою
склон от улицы к реке.
Покатило время под гору
по булыжной мостовой,
разделило годы поровну
линией береговой.
За какими поворотами
та, которая жила
за тесовыми воротами,
в третьем доме от угла?
Отражение
Умолкла гитара,
костер догорает
и тянет прохладой от сонной реки.
От первой любви человек умирает,
а больше ему умирать не с руки.
Взгляни на расхристанного гитариста —
он лишь отражение в темной воде;
немного спиртного и «Завтрак туриста»
ему не зачтутся на Страшном Суде.
Среди затаившихся ночью растений,
у времени под окаянной пятой,
останутся наши влюбленные тени
и белые лилии в заводи той.
Почти незаметно теченье речное,
костер догорает, гитара сбоит
и шероховатое небо ночное,
как первое зеркало мира стоит.
«Пока стрижей стремительная стая…»
Пока стрижей стремительная стая
выныривает с облачного дна,
лежу в траве, до неба дорастая,
по лабиринтам воздуха и сна.
Пути господни неисповедимы
равно для птиц, деревьев и земли;
фантазии мои необходимы
какому-нибудь облаку вдали.
А ветер, налетая временами,
раскачивает сны и тополя,
и с высоты,
которая над нами,
не разобрать,
где я, а где земля.
«На развилке путей…»
На развилке путей,
на скрещенье дорог,
уводящих до неба и выше,
обитает невидимый ласковый Бог,
словно сказочный Карлсон на крыше.
Поутру ветерок облака шевелит,
дождичек небеса купоросит,
а моторчик уже навсегда барахлит,
и варенье никто не приносит.
Старый Бог у порога Вселенной сидит
и к полуночи ждет астероид,
на котором веселый Малыш прилетит
и чердачные окна откроет.
«Когда я в небо долго не смотрю…»
Когда я в небо долго не смотрю,
то знаю, сколько прожил на земле;
а погляжу – и сразу воспарю,
как Птица Счастья
об одном крыле.
На небе есть такие уголки,
такие территории, куда
во сне летят больные старики,
по счастью,
молодея навсегда.
«Зарядили дожди бесконечные…»
Зарядили дожди бесконечные,
слезы капают наперебой.
Мы с тобою земные, невечные,
мы из плоти и крови с тобой.
Потускнели пейзажи окрестные,
время года пошло на закат,
регулярные силы небесные
взяли наши сердца напрокат.
Если жизнь – это лишь ожидание
невозможного, то, уходя,
на прощание, как на свидание,
подари мне улыбку дождя.
«Деревья…»
Деревья,
травы,
перегной
и прочее земное —
всё это прежде было мной
и снова станет мною.
Врастаю в землю, а потом
ветвями поднимаю
листву, поющую о том,
чего не понимаю.
«Отчего, скажи на милость…»
А. Радашкевичу
Отчего, скажи на милость,
на какой такой предмет
этой ночью мне приснилась
песня юношеских лет:
там красивая такая
отражается в трюмо
и поет, не умолкая,
Сальваторе Адамо.
Только время, априори,
человеку не судья —
Сальваторе, Сальваторе,
спета песенка твоя.
Что упало, то пропало;
мы не выкрутимся, но
даже то, чего не стало,
в зеркалах отражено.
Недолгая любовь
Волна нахлынула,
потом отхлынула —
остались камешки на берегу,
любовь недолгая была, да сгинула,
но позабыть о ней я не могу.
Гуляет по небу шальная молния
и отражается в речной воде,
ушла вдоль берега любовь недолгая
и не встречается уже нигде.
Моя недолгая любовь не сбудется —
она развеется, как на ветру,
но отражение в реке заблудится
и не забудется,
когда умру.
«…на похмелье уже не поется…»
…на похмелье уже не поется,
потому что болит голова.
Жизнь проходит, а что остается? —
на дворе
остается трава,
и дрова на траве остаются,
сообразно житью – бытию,
и хорошие песни поются,
только сам я
уже не пою.
Не грусти, дорогая, ей – богу,
над похмельной планидой не стой,
но когда разочтусь по итогу,
эту песню
по памяти спой.
Погребки
Полустанок-полустаканок
называется Погребки.
После пьянок и перебранок
маринованные грибки.
День пройдет, поезда промчатся,
Бог не выдаст – жена не съест,
никакого тебе начальства
на четыреста верст окрест.
Не железная ли дорога
устаканила горемык? —
здесь от стрелочника до Бога
получается напрямик.
…Пассажирский проходит рано.
Закобенившийся чуть свет,
я бы вышел на полстакана,
только тут остановки нет.
Просвистели… А за составом
те же, времени вопреки:
будка стрелочника, шлагбаум,
за шлагбаумом – Погребки.
Стансы
Который год заела суета:
по кругу воевали-пировали,
но, проносящий ложку мимо рта,
насытится когда-нибудь, едва ли.
По разуменью каждого из нас,
живем на положении особом;
но суета заела, Бог не спас
и что-то заколодило за гробом.
Проносятся лихие времена
до апокалипсического срока —
наверное, кому-нибудь нужна
такая бесполезная морока.
Но, чур меня! – сижу навеселе,
по случаю суровой непогоды,
как Человек на суетной земле —
последнее творение природы.
«С небожителями я не дружил…»
С небожителями я не дружил,
на Луну и целину не летал;
и на почте ямщиком не служил,
и начальником Чукотки не стал.
Размышляя о добре и о зле,
я живу себе с душой наравне,
и на всей невероятной Земле
только Муза улыбается мне.
И летит она по контуру дня,
где пирует на миру воронье.
Но, покуда Муза любит меня,
небожители страхуют ее.
Ирина КадочниковаТретье
Филолог, литературный критик, поэт. Родилась в 1987 году в г. Камбарке Удмуртской АССР. Окончила филологический факультет Удмуртского государственного университета. Кандидат филологических наук. Работала учителем русского языка и литературы в школе. В настоящее время преподаватель гуманитарных дисциплин в Высшем юридическом колледже. Стихи публиковались в литературном журнале «Луч», в издании «Никуда этот мир не исчезнет… Поэзия Удмуртии. Избранное» (2015), в «Литературной газете» (2016), в альманахе «Решетовские встречи – 2017» (Березники, 2017). Автор двух поэтических книг: «Единственный полюс» (Ижевск, «Шелест», 2015), «Без темы» (Ижевск, «Алкид», 2017). Живёт в Ижевске.
«я бы хотела жить…»
я бы хотела жить
в чистом заснеженном поле,
в тёмной воде,
в чёрно-белом огромном кадре, где ходуном
ходят деревья,
дышат кони,
шумят шмели,
но никогда не бывает слов.
я бы хотела стать
невысоким холмом,
чтоб никуда не идти и только смотреть:
на звёзды – как они совершают очередной круг,
на облака, идущие в дальний путь,
на движенье травы
и на весеннюю первую землю.
я бы хотела смотреть на это всегда,
ибо
счастлив тот,
у кого в кармане лишь ветер;
чьё время не знает ни прошлого, ни будущего;
чьи мысли превращаются в звуки мира —
воздуха, осени, первой листвы, последней птицы.
«Что хочешь, попроси у февраля…»
Что хочешь, попроси у февраля:
Исполнится, покуда день в глазницах.
Такая радость – первая земля,
Пиликанье разбуженной синицы,
Осевший снег и где-нибудь вдали —
Холмы, заборы (вот и вся Россия),
Расхлябанные – снова – колеи,
Деревья в прошлогодней амнезии,
Сей чёрно-белый мир. Возьми его
В глухую глубину стихотворений,
Где только свет – и больше ничего,
Где ни предлогов, ни местоимений.
Да будет каждому в конце концов
Немного неба и лесного гула.
И птица с человеческим лицом
В окне моём распахнутом мелькнула.
«Распаханное небо: синева…»
Распаханное небо: синева
Шипит и пыжится в июльском гуле,
И пляшут вверх ногами дерева,
Как будто их сейчас перевернули.
А ты себе за здорово живешь
Под струнами высоковольтной вышки,
Где жар большой, переходящий в дрожь,
И нёбо опрокинуто в одышке.
Так выйди в тамбур: вроде как нельзя,
Но закури, когда такая рана…
А за окном – Кичево, да Лудзя,
Да вятские бескрайние поляны.
На самом деле горе не беда,
Любовь не кровь: отмоешься когда-то.
Тебе приснится долгая вода
И медленное месиво заката,
Лицо ребенка, камень и песок,
Засвеченная кем-то фотопленка,
Где вся судьба твоя – наискосок:
Песок, и камень, и лицо ребенка,
И Бог весть что, и, может, ничего —
Ни строчки, ни полстрочки, ни словечка,
И только мозговое вещество
Да горьковатый дым над Чёрной речкой.
«Я – хороший человек…»
Я – хороший человек.
Надо мною ходит снег,
Подо мною ходят лужи.
У меня большие уши
И большая голова,
Червяки в ней и слова.
Я живу в сырой земле.
Мне не помню сколько лет.
Может, сорок, может, сто —
Не припомню ни за что.
Вот такие вот дела:
Моя мама умерла,
Папа умер, брат и вот
Умер даже черный кот.
Умер кактус на окне,
Умер всадник на коне,
И, облобызав стакан,
Умер рыжий таракан.
Умер дядька, умер дед,
Умер целый белый свет.
В синем небе Бог погас:
Богу ведь нельзя без нас.
Но неведомая сила
Горе-Бога воскресила:
То ли воля мировая,
То ли Ум какой – не знаю.
Бог присел над облаками,
Пораскинул Бог мозгами
И на счет «четыре-пять»
Стал он всех нас возвращать:
Маму, папу, брата, кошку,
Круглый кактус на окошке,
Всадника, его коня,
Наконец, вернул меня,
Таракана с пауком,
Рыбку, птичку с хохолком,
И улитку ахатину,
И другую животину.
Так на день седьмой творенья
Всех вернул без исключенья!
«Дотронешься до альвеол – и вот…»
Дотронешься до альвеол – и вот
Огромный мир, пульсирующий прочно,
В тебе проснётся – воздухом широт
Продует сердцевины кровоточин,
И в слякотных пустотах бытия,
Где Бог и ветер суть одно и то же,
Себя найдешь – и выйдешь за поля —
В просвет нехоженый и неотложный.
«Писать, короче, надоело…»
Писать, короче, надоело
На элегический манер.
Заняться бы каким-то делом —
Пойти в портные, например,
А лучше – в дворники: до ночи
Мести отчаянной метлой
И думать: мир хоть и не очень,
Но всё же – не совсем плохой:
Немного грубый, в меру грязный,
Чуть-чуть похожий на сортир,
А уберёшь – и как-то сразу
Такой приличный Божий мир,
И ты в нём – тоже ничего так:
Стоишь себе, под нос метёшь
И, в общем-то, на идиота
Как будто даже не похож.
«Когда на себя посмотришь, «в конце концов…»
Когда на себя посмотришь, «в конце концов,
Каким некрасивым стало мое лицо», —
Подумаешь, и под глазами темным-темно.
Потом отвернёшься от зеркала – в окно.
В окне ничего не меняется: лопухи
Врастают в заборные трещины и позвонки,
Грядки стоят, как вкопанные, – с цветами.
Когда-то всё это будет твоими стихами.
Скажешь: «Беда и вовсе невелика:
Я – человек, вместилище языка,
Времени, всевозможных причин и следствий.
Комната с видом на лето – моё наследство».
Если ты выйдешь весь, то прольёшься звуком,
Станешь на миг светлым Господним слухом,
Бабочкой-невеличкой в Его руке,
Солнечным ветерком, огоньком вдалеке.
«Перелистаешь дни и выпорхнешь из плена…»
Перелистаешь дни и выпорхнешь из плена
Сухих календарей, настраивая слух.
И пару-тройку строк уронишь – и мгновенно
Вернёшься в бытие, где тишина и звук —
Все переплетено и воедино слито.
И нет ни времени для горя, ни причин.
И так останешься – твердить свою молитву
Скупую. И когда она горчит,
То на душе куда светлей и слаще,
Куда бессмертнее и ближе до небес.
И сам себя воистину обрящешь.
И вымолвишь: воистину воскрес.
«Не знаю, что ты расскажешь…»
Не знаю, что ты расскажешь.
Не знаю, что пропоешь.
В мире, большом и влажном,
Плавает рыба-ложь —
С кусачими плавниками,
С трезубцем вместо хвоста.
А ты говоришь стихами.
Светится в них Красота.
И вся эта наша прозрачность —
По струнам бежать налегке,
Как будто пошёл наудачу
Бога искать в трухе.
И даже нашёл. И заплакал,
Когда остыла зола, —
После войны в Ираке,
После всякого зла.
Нашел в такой глухомани,
Куда не заходят волхвы,
Где ангелы не шалманят,
Где нет никакой синевы
И где ничего не расскажешь
Про чью-то основу основ.
Где если и станет страшно,
То только от собственных слов.
Рембрандт
И вот зима. И вот зима настала.
И вот зима настала: Боже мой.
Короткий свет Казанского вокзала.
Дверь тамбура, заляпанная тьмой.
И только вспышки: ангелы играют
В такую беспощадную пургу,
Где то и дело за кого-то умирают
И тут же воскресают на бегу.
Так думаешь: почти необратимы
Последствия сырой густой зимы,
Поскольку ангелы живут в картинах —
На линии, где свет растет из тьмы.
Так чувствуешь себя, когда за ними
Идёшь один – то в горе, то в любви,
Когда на всё как будто не своими
Глазами смотришь, полными земли.
«Снова – поля да склоны…»
Снова – поля да склоны,
Словно сбиваешься с ног.
Лето в окне вагона.
Мир – до чего высок.
Боже, куда я еду,
Как это всё объяснить? —
Праздновать ли победу
Или любовь хоронить?
Так вот забудешься всуе,
Падаешь в сон-траву.
Слишком легко рифмую.
Слишком беспечно живу.
Ходят во мне деревья,
Стонут во мне провода,
И отступает время —
Кажется, что навсегда.
Кажется, долго я буду
Ехать, скрипеть пером,
Верить в какое-то чудо,
Чуять его нутром,
Плыть под звездой Водолея,
Чёрную штопать дыру.
Будто бы не постарею.
Будто и не умру.
«Когда глаза становятся прозрачней…»
Когда глаза становятся прозрачней
Воды и неба, то в картинной галерее
Ты замираешь у полотен Босха
И Брейгеля и говоришь Ван Гогу:
«Прости меня, – и далее по тексту,
Который выше этих самых строк, —
За то, что я помочь тебе не смог», —
Поскольку жизнь – огромное смотренье
И всякий профиль – это угол зренья,
Сплошная сумма темноты и света,
Но, знаешь, рано быть тебе поэтом.
Ещё ходи, слова ищи в траве,
Свои переиначивай пределы,
Единый спектр раскладывай на две
Большие части, ибо чёрно-белый
Глядится мир в открытое окно —
Глубоким первородным потрясеньем
И звёздное расшатанное дно
Сквозит в любом твоём стихотворенье.
И, значит, можешь всё преодолеть —
И злую жизнь, и никакую смерть,
Пока тебя хранит Иероним,
Пока на ощупь, но идёшь за ним.
Эвдемония
Свет – невечерний, встречный.
Музыка из-под колес.
Жизнь хороша и вечна,
Третьего – если всерьёз,
Если на самом деле, —
Третьего не дано.
Вон, у реки-колыбели
Медленное дно.
Дышишь родимым небом —
Серым сплошным веществом.
Господи, мне бы, мне бы —
Мне бы вообще ничего.
Здравствуйте, дорогие
Будда и Демокрит,
Вести с полей – плохие
(Радио так говорит).
Там – взрываются башни,
Там – города в огне.
Господи, как мне страшно —
Стыдно, короче, мне.