Биография
Родилась в 1962 году в городе Горьком (ныне Нижний Новгород). Окончила филологический факультет Горьковского университета и Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького, училась на театроведческом факультете РАТИ (бывший ГИТИС). Работала учителем в сельской школе (село Большое Устинское Горьковской области), занималась газетной, теле- и радиожурналистикой в Нижнем Новгороде. Была инициатором создания и соредактором журнала «Urbi» (1991). Печатается с 1980 года. Стихи публиковались в журналах «Нева» (1984, № 2), «Москва» (1984, № 3), «Литературная учёба» (1984, № 5), «Юность», «Новый мир» (1987, № 1; 1988, № 3), «Крокодил» (1988, № 33). Стихи переводились на сербский, немецкий, английский, грузинский, армянский языки. Член Союза российских писателей. Лауреат областного поэтического конкурса им. Б.Корнилова (1980). Живёт в Нижнем Новгороде.
Выбираю
Я выбираю – овчарку.
– Гепарда.
– Морковь и другие растения.
Выбираю
природные
среды и средостения.
Я выбираю живое – для соображения,
Сопоставления и сопряжения.
С детства – я выбираю прибрежное, нежное, —
Ну, например, —
водомерок и головастиков.
Мои миры —
из воды, икры, из кожуры.
А не из пластика.
Я выбираю не-игру.
Беру
Калину и облепиху.
Я выбираю – где тихо.
Гд е река Уста.
Гд е вода чиста.
По окончании филфака ГГУ —
Могла остаться в городе, могла уехать в Москву.
Выбрала – поехать по распределению в далёкое село Б.Устинское Ша —
рангского района.
Работала сельской учительницей два года. Где священные рощи.
Где река Уста, – река по имени Мастер..
Я поехала в село.
И работая в селе, я замазывала знаниями трещины в стекле.
Чтобы стены не шатались, где мышами читан Ким,
Заколачивала Борхесом,
Крепила Бахтиным.
Мне говорили: это полезно.
А иногда говорили, что бессмысленно, и что я дура.
Но я ни разу не пожалела.
Я выбираю:
Платья и юбки длинные,
Шестиклинные,
Книги серьёзные, с улыбкой, но грозные.
Я выбираю ритмы – жёсткие,
Печенье – хрусткое.
На всю жизнь – возраст перелеска,
подростка.
И ещё, важно, – я
Выбираю – русское.
В мире нет ничего, что бы я не могла приласкать, укротить
Мой язык – самый ласково-нежный, и ясный,
когда б не мутить.
И не злить.
Горы-горушки. Великанчики.
Поле-полюшко.
Танки-танчики.
От горла вниз
От горла вниз
по левой стороне
Расстёгнуто алмазным говореньем
И выплеснуто маленьким пареньем,
Удержанным немыслимо
вовне
Проведено мягчайшею рукой
Атласною ладонью
Или дланью
И вспомнилось какой-то Алой Д Ланью
Какой-нибудь,
какой-нибудь, такой…
… и там, где шкурой вывернуты внутрь
Таинственные ласковые лани —
Там свежеванье
этих мягких шкур
И длительное
приложенье к ране
—
Ты в Танаисе…
с солнцем в голове,
и, затаясь, прицельно и бесцельно
перемещаешься по воздуху, траве.
Там город есть. Он под землёй.
Тебя в нём ждут
и голоса, и тени.
И всё передадут тела растений, —
возьми, сплети, свяжи собой – тобой.
Так повелось —
живут все времена
на острие полуночного вдоха
и бьют тебе под сердце,
где луна,
бессмертник и цветы чертополоха.
Драма в аквариумеИли простая история в переложении на воду
У молоденькой рыбки Гуппи искривились страданьем губки:
Петушок её ненаглядный, самый лучший, такой нарядный
из чешуйчатой кожи лезет перед шустренькой Моллинезией.
А она, поиграв глазами, увильнула опять к Гурами. В жизни главное
для Гурами – не иметь отношенья к драме. Он слегка шевелит усами:
разбирайтесь-ка в этом сами…
У молоденькой рыбки Гуппи искривились страданьем губки… а вокруг
неё Меценосец – всё-то мечется, все-то носится, от любви и ревности
бесится. Ничего-то он не допросится, и на водоросли повесится…
Безумный учитель
Безумный Учитель, над тобой смеются хорошистки.
Ты похож на все знаки зодиака.
И бегут за тобой собаки,
Чтоб обнять тебя лапами за шею,
Прошептать тебе что-то на ухо
И заплакать с тобою вместе.
Дисциплина твоя поёт песни.
И зовёт себя – Весна или Осень.
И зовёт себя – планами на лето.
Месит грязь и в облаках витает.
А ты ветрам говоришь – «Ваша воля!» —
Воля ваша, – говоришь птицам, —
Воля ваша», – говоришь детям.
И они говорят – наша воля!
«Ну, – летите же, бегите, кричите!..
…Вы вернетесь. Быть может, не скоро.
Но вы вернетесь сказать:
«Наша воля – твоя воля, Учитель…»
… То ли власть твоя – у самого солнца.
И она тебя облачила,
То ли дети, то ли птицы тебя «прокричали»,
Но назначен ты Директором Безумным.
Вот идешь по коридорам бесшумным.
Что ты хочешь, Безумный?
Что ты можешь?..
…
В ночь на 1 сентября
Старой школы не стало.
После взрыва, потрясшего окрестность,
Там осталась лишь груда камней.
Крышка парты в стороне догорала.
И Безумный Учитель сидел,
воплощая собой неизвестность.
На рассвете стянулись туда
все великие детские силы.
Все окрестные дети туда собрались на рассвете.
И поднялся учитель навстречу им:
«Здравствуйте, дети.
… Кто мы с вами такие?…
Давайте подумаем, дети…
Что мы видим вокруг?
Что мы можем потрогать руками?
Что такое Природа – и мы,
и чего же мы стоим?
Посмотрите сюда.
Вот с чего мы начнем: это камень.
Если мы разберемся,
То всё остальное
построим.»
Удивленные дети затаили дыханье.
И у самых ног
Начался Космос.
Каждый мог его построить руками.
И всходило солнце,
И звучал голос.
…до полудня там началась стройка.
А когда приехали власти,
И пожарные привезли шланги,
Какие-то снасти, цепи и сети,
Почему-то лестницы, врачей много… —
«… Что вам нужно здесь?..» – спросили их дети.
И спросили это тихо
И строго.
«Что вам нужно здесь? – сказали им дети. —
Здесь идет урок,
И мы не уйдем с урока.
Здесь идет урок,
И Учитель – с нами.
С нами он —
до назначенного Им срока.»
…
…Безумный Учитель безумно красив,
Когда он уходит
в бездонный архив.
А после,
Серебряным ветром глубин
Овеянный,
Тихо идет в магазин.
И горсть медяков
Из серебряных рук —
О Разум! – свершается твой
Оборот —
Кассирша, которой неведом испуг,
Бестрепетным жестом спокойно
Берет.
…Безумье, возьми меня в веру свою.
Возьми меня в веру
и меру свою.
И я устою. Я теперь устою.
Теперь-то я против всего устою.
Безумье,
возьми меня в веру свою…
Летнее полнолучние
Я когда-то русалкой была.
В темной речке жила,
под обрывом, —
и качалась на ветках ивы,
и венки из кувшинок плела.
Лунным светом там соловьи
по ночам полоскали горло —
замолкая, когда навьи
опускались на берег гордо.
Окруженные мертвым страхом,
темнотой, тоской и бедой,
напивались они во мраке
леденевшей в тот миг водой.
И ходили на этот берег
в час, когда остывал закат,
в одиночку люди
и звери.
Отчего пастух молодой
над вечерней грустит водой?
… Подплывала я в лунных бликах,
расплетая косы свои, —
в миг, когда до стонов и всхлипов
доходили все соловьи.
Я играла текучим телом,
я свивалась в кольцо тоски —
я, смеясь, на него глядела,
и душа его холодела,
и бежать от меня хотела,
но глаза мои – так близки!
Пахли руки мои кувшинками,
косы – таволгой и рекой…
Сам не помня, какими тропинками,
он потом уходил домой.
Все стихало.
Я отдыхала
на пологой песчаной круче,
и служили мне опахалом
крылья сов и мышей летучих.
Знала я: он придет опять.
Мне бы этого да не знать!
Все мужчины
во все века
ускользающее ловили
и – с ума сходили – любили
то, что не удержать в руках.
Неизведанное, чужое,
то, что там,
за своей межою,
недоступное, непонятное,
смоляное, полынно-мятное,
с колдовским огоньком ночей!
Для бедняги в бреду речей
будет день – нестерпимо длинным.
Свет тихонько сойдется клином
в лунный блик
на моем плече.
От привычных утех под стогом
он пойдет в глубину лесов.
Но не только любовный зов
пролагает ему дорогу.
Он из тех,
в ком бродило смутно —
что
средь пыли и лебеды
быть должна
хоть одна минута
дива, праздника
и беды.
Что-то, что-то должно случиться —
приоткрыться, переместиться,
незнакомо обжечь ладонь!
А иначе – зачем же сердце?
А иначе – зачем же птицы?
И тревожных ночей зарницы?
И, в особенности, огонь?..
Нужно,
нужно
хоть раз пройтись
по такому излому жизни,
чтобы сок животворный
брызнул
и зарянка взлетела ввысь!
Корни дуба тоска пространства
может вывернуть.
Не с того ль
вечно – ереси,
самозванство,
песни, пьянство и колдовство?..
Я любила таких людей.
Часто их ко мне заносило.
Чистой силе
с нечистой силой
выпадает один удел…
Ах, да впрочем – мое ли дело
видеть что-либо,
кроме тела?
Ну да ладно, я не о том.
Мой пастух приходил под вечер,
слушал песни мои и речи,
позабыв обо всем.
Потом —
он искал мои губы жадно
и не видел в тени ветвей,
как в ответ трепетали жабры
под девичьей грудью моей.
Лунный свет и речная влага
наполняли слова его,
и – не знаю я, отчего —
мне хотелось порой заплакать.
Кто бы этот порыв постиг!
В непонятной и светлой муке,
тоже все позабыв на миг,
я ему целовала руки…
Но – навьи за рекой кричали,
возвещая прощанья час,
и на дне я его печально
целовала в последний раз.
У любви глаза велики,
да к тому же мечта их застит.
Влюблены, пока далеки.
Ближе – жабры да плавники.
Не атласно на ощупь счастье…
Стихнет страсти ночной напев,
пламя чистое станет гарью.
И однажды он,
разглядев,
назовет меня
мерзкой тварью…
Нет! —
уж лучше усни навек,
мой любимый,
в меня влюбленный —
восхищенный и удивленный,
бедный, слабый мой человек.
Лучшей смерти тебе едва ль
отыскать среди жизни этой —
в песнях-стонах давно воспетой
той, что еле сама одета, —
от леченья храня и света,
все лелеет свою печаль.
Лучшей смерти ты не найдешь,
не найдя себе жизни лучшей.
Слабый разум сгустился тучей, —
но далек еще
гром гремучий,
свет летучий
и чистый дождь!..
Потому и вода
в кувшине по ночам
на моем столе.
Потому и в дожди
большие не люблю
я сидеть в тепле.
Оттого и хожу гулять
я вечерами к реке одна.
Оттого и в своих объятьях
ты не можешь согреть меня…
—
Рыжая глина по берегам
На моей памяти, на моей оси.
Я живу там же, по-прежнему живу там —
На реке Вызнай и реке Выспроси
На Руси.
У реки Выспроси тёмная глубина,
А вокруг паслён, посконник и молочай.
Я должна была здесь родиться, и жить должна,
А ещё говорить, понимать, слушать…
Так уличай! —
Уличай меня в ереси и росе.
Уличай, может быть, уличишь.
Кровохлёбка? – много, заросли, но не все.
Императа? – есть…
Уличай в чем-нибудь…
Что молчишь?
Корневищ ползучих язык сырой
Не отнять, не выкорчевать, не унять.
Понимаешь, радуюсь – пир горой! —
На реке Выпить,
Невыпить (приток Вспять)
Мы всё так же ходим летом по тем местам,
Где алмазная жилка, галька,
песок, янтарь.
Приезжай! – я по-прежнему живу там —
На реке Внови.
Вновь – приток Встарь.