Реликварий
Родился в Перми в 1970 г. Окончил филологический факультет Пермского государственного университета по специальности «журналистика». Работал дворником, сторожем, слесарем на заводе, рабочим сцены, сборщиком на производстве тортов, журналистом, редактором различных СМИ, литературным сотрудником венгерского издательства «Напкут Киадо». Автор книги лирико-краеведческих очерков: «Пленники города: прогулки по Данилихе и ее притокам» (Пермь, 2012 г.). В 2013 г. в Будапеште, где в настоящее время проживает автор, вышел первый сборник стихов и прозы «A peremlōt kōnyve» («Книга на грани жизни») в переводе на венгерский язык. На русском языке поэзия Яна Кунтура публикуется впервые.
«Ты выкрал из своего детства…»
Ты выкрал из своего детства
бровь опалённую внезапной вспышкой
куска рубероида из разбойничьего костра на пустыре
а еще зуб сломанный ударом гирьки на цепочке
во время нервного срыва
а еще постоянное желание идти в неизвестность
без остановки пока не рухнешь от бессилия
Это хорошая смерть
Твой ангельский фас
всегда противостоит твоему же
дьявольскому профилю
Ты постоянно алчешь
гордыню полной свободы
но при этом слишком мягок
от нежелания причинить кому-нибудь боль
и слишком застенчив
потребовать что-то лично для себя
Березовое стило твоего времени
увы уже притупилось
и больше неспособно выдавить
на застывшем до окаменения воске
твой личный код
ведь абсолютно невозможно определить
точные координаты
марш-бросков твоего сознания-настроения
Ты – блуждающий по Эгеиде остров
чьи скалистые берега
выжжены бесплодны и неприступны
но именно среди его колючих кустов
Латона родит от неба
не половинных а настоящих богов
Поэтому забудь
все свои прежние влюбленности в кариатид
ведь они мечтают только о крыше
которая молча и сухо покрывает их
Но крыша – далеко не небо
А небо – увы дождит
«Ворочаюсь в берлоге улиц…»
Ворочаюсь в берлоге улиц
проснувшимся шатуном
Таёжный князь поднимается над хребтом
косым белым облаком
Из семицветного лука
стреляет мне в правый глаз
(чтобы не подпортить шкуры)
стрелой вины за пращура
разорившего его вотчину
После случившегося
прищурясь наивно лукавит
Что убийца не он
а его заклятый недруг
Что сам он всегда был искренне предан союзу
Что вовсе не он а я именно я – враг
поразивший свой глаз…
Подранком слепо мечусь в берлоге улиц
в поиске несуществующего обидчика
стараясь поверить обману…
Суфийское
Л.К.
Нас с тобой разделяет стена
из спрессованной пыли.
Вся моя жизнь —
прорыв сквозь дремучесть и крутость
к твоему огоньку:
Сквозь непроглядную темноту —
на звук журчания ручья,
скрытый в дыхании,
которое даёт жизнь глиняным птахам
и жаждущему пустыннику,
идущему между отвесов.
Я стою пред тобою,
как первоклассник, —
разинувший рот и
теряющий кепку с запрокинутой головы —
впервые увидевший звёзды.
Не отпускай меня ни на шаг,
не дай заблудиться,
не дай пройти мимо,
спутай намертво по рукам и ногам,
вдохни меня и задержи дыхание,
чтобы я разлился по твоей крови,
став Единым.
Реликварий
1.
Ночью вдруг встала ярко-жёлтая яйла,
с добрым Роман-Кошем во главе;
травинка, качающаяся в порывах
над синим морем в ослепительных солнечных пятнах… —
реликвии, вытянутые памятью из прошедшего.
Ослепительным солнечным пятном
навернулось щемящее:
Счастье ассоциируется тобою только лишь
с прошлым, с травинками на фоне
ослепительного моря.
Заоконным цветам никогда уже
не достичь той яркости.
2.
Реликварий.
Сохранившиеся пыльные экспонаты,
которые бытуют лишь в его ящичках.
Люди меняются, а их не существующие уже в яви
образы —
твои прежние представления о них – хранятся здесь,
аккуратно пересыпанные нафталином.
Как велико разочарование от нестыковки
оригинала и копии при встрече…
Люди уходят навсегда…
И с тобой навсегда остаются
лишь сохранившиеся мёртвые образы,
с вопросом о прошлогоднем снеге,
но нет, теперь они не мертвы —
они берут на себя жизненность ушедших,
заменяют их собой,
то появляясь, то прячась в шуршание ящичка.
А где сейчас юная красавица
Вика Лазариди из молодого цветущего Грозного,
который теперь тоже лишь экспонат
Реликвария.
«Отяжелевший кузнечик…»
Отяжелевший кузнечик,
растерявший песни свои в промежутках
между горящими окнами,
сядь на Его ледяную ладонь
похожую на городской каток,
забудь своё имя,
стань акридой и верблюжьей шерстинкой,
стань эпигоном и жестяной пробкой,
не помнящей родства,
но сохранившей запах…
Три мудреца в одном тазу… —
славная будет охота,
славная будет память…
Сыплющаяся ночь. Капающий кран
Проходящие сквозь пальцы и трещины сбережения.
Будь попрочнее старый таз…
на голове трогательного безумца…
не было бы этих проблем…
и очередного побежденного ветряка…
Отяжелевший кузнечик в сыплющейся ночи,
нет в жизни…
Разбитое корыто…
«Желтая бабочка —…»
Желтая бабочка —
всю ночь —
о неоновый фонарь —
язычком огня —
Сестрица той снежинки,
которая несла меня сквозь зиму
на своих гранях, превращая в неоновый блик,
в металлофонную голографию…
Цыган в надрыве режет горло о струны
и уходит по вытекающей крови,
и белая кобылица идет за ним.
Лишь запёкшийся мост над крышами крыш,
над пилотками и капающими кранами,
над Удовлетворяющимися и Унижаемыми…
А Децебалл хохочет, умирая,
и дождь хлещет по его щекам…
Насквозь.
«Рыжая белка…»
Рыжая белка
вырывается из моего горла
и скачет по моему следу
и по вершинам моих тополей
и по бетонным стенам
с ветки на ветку
с карниза на карниз
с балкона на балкон
и глаза ее – цветки цикория
а распушенный хвост ее – моя душа
и нет ей покоя
Ее цели – кедровая шишка солнца
и хрустящие снеки воспоминаний
в целлофановом пакетике амнезии
и нет ей покоя
ни среди моих тополей
ни среди средиземноморских пиний
и глаза ее – цветки цикория
и распушенный хвост ее – моя душа
и в горле моём – ее гнездо
куда она никогда
не вернется
Адьос!
«И пёстрый дятел…»
Дочке
И пёстрый дятел
будет вместе с нами…
А может быть, мы с ним, втроем …
таким единым трио…
Ты – на гулкой окарине, похожей на безголовую птицу,
покорно сложившую крылья с надписью «Rock-line»,
чтобы превратится в поющего кита…
Я – на своем старом походном сапоге,
чей слух настроен на усложненные ритмы земель,
убегающих из-под ног каждого,
чтобы никто не мог остановиться и сказать: «Я есмь!»
А дятел – на волшебном заречном дереве,
казавшемся с веранды одноногой
невысокой акацией из саванны,
но превратившемся перед нами в высоченную
старую многоствольную иву
на краю некошеной пустоши…
Малыш,
пусть весь воздух этого обширного
заливного сылвенского луга
пройдет сквозь дырочки твоей окарины
и ты станешь с ним единой,
то есть вечной…
Хотя бы на мгновение,
равное четкому
мажорному
звуку удара
клюва
дятла…
«Согрею в кармане старый ключ…»
памяти мамы
Согрею в кармане старый ключ
И он оставит на ладони
белый оттиск
которым можно открыть
маленькую дверь
в двухмерное пространство
чьи суровые истины
вместе с моим дыханием
осядут точечным филигранным инеем
на черной полыни
торчащей из сугроба…
Согрею
чтобы взлетев на пятый этаж
я смог обменять
отцовскую меховую кепку
на черный берет команданте
и с наслаждением грызть
замороженную тобою в августе
вишню
закутавшись в одеяло…
Ирина ГумыркинаСтихотворения
Родилась в 1987 году в г. Зыряновск Восточно-Казахстанской области. Живёт в Алматы. Журналист, редактор. Окончила семинар поэзии Открытой литературной школы Алматы (2017–2018 г.). Лауреат международных литературных конкурсов «Верлибр» (2016 г.), «Кубок мира по русской поэзии-2017», «Хрустальный родник-2018». Финалист конкурса «45 калибр» сезонов 2017 и 2018 гг. и фестиваля «Русский Stil-2017» (Германия). Победитель VI-го международного литературного конкурса, посвященного памяти писателя К.Симонова (2016 г.), и литературного конкурса фестиваля искусств «Барабан Страдивари» в номинации «Поэзия» (Израиль, 2017 г.). Вошла с подборкой стихотворений в длинный список «Русской премии» 2016 г. Публиковалась в журналах «Плавучий мост», «Простор», «Этажи», «Звезда», в литературных альманахах «45-я параллель» и «Литературная Алма-Ата».
«Мама, сходи ранним утром во храм…»
Мама, сходи ранним утром во храм,
Ибо дети твои больны.
Храм на горе, и трава по горам
Пахнет, как горечь вины,
Путает след, оставляет следы —
На коже твоей ожог.
Мама, подай нам холодной воды:
В горле – чёрствый комок
Из недосказанных слов, и болят
Зубы, немеет язык —
Видели, как становилась земля
Окаменелой вмиг.
Мама, прости нам тревожные дни,
Холод и страхи ночей.
Гаснут последние в небе огни:
Бог наш отныне – ничей.
Безымянное
Они заговорят – и мы услышим,
Как будет долго-долго литься дождь
И через прохудившуюся крышу
На головы нам капать.
Будет дрожь
Видна по телу и на занавесках —
Вот снова кто-то не закрыл окно.
А после всё затихнет, станет резко
Нам всё равно.
Накроем стол: красивые приборы,
Салфетки, скатерть, что белее дня.
И будут рассыпаться разговоры
О том, кто из огня да в полымя.
Они услышат и поймут, что вроде
Не лишние, свои, но без имён.
Потом мы скупо скажем о погоде:
Что не было дождливо с тех времён,
Как было нам по надцать лет и больше.
Покурим, помолчим – на этом всё.
И кто-нибудь кусочек хлеба скрошит
В открытое окно – пусть унесёт
Его по крохам птица и покормит
Птенцов своих озябших и ещё
Других – кто нас по имени всех помнит,
Пока вода над головой течёт.
«Не растёт моё дерево хилое, не цветёт…»
Не растёт моё дерево хилое, не цветёт.
Ежедневно я говорю с ним, прошу: живи,
Подари мне ко дню рождения первый плод;
Пусть горчит он сильнее самой большой любви,
Но не горше, чем слёзы дочери об отце,
Что оставил в наследство тонкий больной побег.
Говорят, что случается чудо всегда в конце,
И его совершает истинно человек.
Так впивайся корнями в твёрдую плоть земли
И расти, моё дерево, всем и всему назло,
Стань упругим настолько, чтоб не могли сломить,
Зацветай по весне, народи долгожданный плод —
Будет он наливаться, станут краснеть бока,
Тяжелея, потянет ветви лениво вниз,
А когда, побелев, солнце скроется за облака,
Ты уронишь мне тихо под ноги эту жизнь.
«1…»
1.
Ма, я ушёл к отцу. Ты не плачь, прости.
Он мне приснился с чёрной дырой в груди,
Хрипло просил воды, а потом – курить,
Таяла, словно дым, между нами нить.
2.
Чёрным и красным выкрашено вокруг.
Рот разеваю, а воздух горяч и сух.
Мне б надышаться до сипа и тошноты,
Снова почувствовать вкус дождевой воды.
3.
Солнце раздроблено, вывернут неба край.
Глаша, родная, только прошу – не тай,
Мы до деревни почти доползли – взгляни,
Как пожирают мрак впереди огни.
4.
Боже, спаси нас, это такая тьма,
Путь укажи нам, чтоб не сойти с ума.
Некого больше слушать, идти во след
Не за кем – люди в остывшей лежат золе.
5.
Больше не страшно – выгорел чёрный страх.
Милая Глаша, где ты теперь и как?
Сны твои снегом выбелит – и чиста.
6.
Там, где мы падали, – выросла лебеда.
«И дал мне Бог молчащее дитя…»
И дал мне Бог молчащее дитя,
Родившееся в ночь на понедельник.
Когда не видно звёзд, к нему летят
С востока птицы – в ряд у колыбели
Садятся и внимают тишине.
Она поёт – ребёнок засыпает.
И что-то тяжелеет вновь во мне,
И это что-то к горлу подступает,
А привкус металлический во рту
Так неприятен, что кривятся губы.
Но преодолевая тошноту,
Произнесу отчетливо, по буквам
То слово, что начало всех начал,
Что в горле рыбной костью застревало,
Чтоб наконец младенец закричал,
Исчезли птицы, и меня не стало.
Метаморфоза
1.
Маленькая девочка с бантиком зелёным
В светлых, словно лучик, мягких волосах,
Где же твоё детство?
Растворилось звоном
Бубенцов да смеха в разноцветных снах,
Улетело ветром в сказочные страны,
Мне оставив только запахи дождя.
Маленькая девочка, отчего так ранит
Твой давно не детский и сверлящий взгляд?
2.
Когда по ночам мне снились большие собаки,
Которые зло и больно кусали руки,
Я просыпалась в холодном поту.
Я знала, что сны – это дурные знаки.
И вслушиваясь в ночные шорохи, звуки,
Ощущала привкус страха во рту.
А по утрам на своё отражение смотрела с опаской —
Никому неизвестно, откуда придёт беда.
И девочка с голубыми глазами, с бантиком красным,
Смотрела пристально и шептала мне «на-всегда».
3.
А теперь я не вижу сны. Или попросту их не помню.
И девочка с жёлтым бантиком, глаза опустив, молчит.
Шепчу ей: «У меня никого не осталось, кроме
Тебя и твоих разноцветных бантов в ночи,
Ярких, как лампочки от гирлянды на новогодней ёлке.
Что же ты, милая? Поговори со мной».
И снова во рту этот привкус…
Боль между рёбер – колкая.
И хочется так – чтоб всё оказалось игрой.
4.
Маленькая девочка в платьице из ситца,
С бантиком зелёным в светлых волосах,
Где же твоё детство? Почему не снится?
Улетело птицей белой в небеса,
Мне оставив только тени, что от солнца
Исчезают мигом – не задержишь взгляд.
Маленькая девочка просто стала взрослой.
Отражение в зеркале – маленькая я.
«Господи, отчего так дрожит листва…»
Господи, отчего так дрожит листва
На надломленной ветке большого клёна?
Ветер выл, сон мой плыл, и плыла молва,
Как по чёрной речке лодка плывёт Харона:
Вот была жена, послушна, добра, верна,
Никогда без песен по воду не ходила,
А когда всплывала с глубокого дна луна —
Собирала слёзы и тесто на хлеб месила,
И молилась: «Господи, дай нам днесь
Избавление от нестерпимой хвори.
Вот сыночек был, да и вышел весь,
Как выходят в окна, а в коридоре
Остаются вздохи, шорохи и шаги.
Так и мне остался только сыновий запах.
Надышаться б, Господи, – сбереги».
Так плыла молва, как солнце плывёт на запад.
Говорят, что женщина эта ещё жива,
Но уже не ходит по воду – безголоса.
Как и ты, наш Отче, – слышно тебя едва.
Потому живём с вопросами да без спроса.