Держи меня за руку
Родился в новосибирском академгородке в 1972 г. В 1999 г. окончил Новосибирский университет по специальности «Филология». Работаю в медиа, специализируясь на визуализации. Сознательным поэтическим творчеством занимаюсь с начала 1990-х годов, мысля себя в продолжении традиций авангардной и метафизической поэзии, с обращением к примитивному, наивному и поп-искусству. Дебютировал в печати в 1994 г. как переводчик с латинского в студенческом сборнике латино-романской поэзии. Первая публикация стихов – в 1999 году в университетском альманахе «К востоку от солнца», где составители определили меня по части «легкого эпатажа и формальных экзерсисов» в одной компании с Виктором Iванiвым. С 1992 года – автор и исполнитель в панк-рок-группе «Раздетая до крови», с которой записано три альбома, в 1997, 2005 и 2015 годах. В 2013 году создал совместный панк-поэтический проект «Стерхи» с Виктором Iванiвым и Александром Романовским, начав оформлять в звуке «Повесть о Полечке». Проект, дойдя до фазы начала студийной записи, прервался неестественным образом из-за смерти Iванiва. Участник культурного сообщества «Реч#порт». Создатель свободной издательской инициативы «Здесь.». В государственных писательских организациях не состою. Живу в Новосибирске.
«Я редко путал многоточия в тропинках…»
Я редко путал многоточия в тропинках
я не запинался в запятых сухостоя
в тетради с красной обложкой я записывал в листьях свои ручьи
в редких проемах серых извилинных туч
мне светило последнее солнце —
так же бескорыстно каким был выдох на шее вдох на щеке
мне оставалось лишь дописать это до мокрых желтых лугов —
ведь на обочинах редких в наших полях асфальтовых дорог
сурки упорно копают свои маргиналии и так пронизывающе зябко
я говорил самому себе:
это не лето уже —
ты не спи говори говори
это ломаются ветви напыщенных знаков
это сплетение вен тихо рычит моим стоном
это весла мечты толкают рывками удары наши и пульс
это ладони земли прячут тихую дрожь твою вниз лицом
в этом воздухе слоится невесомая надежда
этот воздух станет влажным
он родит – ты подожди.
«Трудные тяжелые кубы…»
Трудные тяжелые кубы
расписные тревожные клумбы
городовые столбы и городские деды
книжные смешные фотосамоделки
винтики винтажа и разговор на ниточке —
популярные отметины на всем
в этих произвольных летних дырах
находятся все люди и весь пляж
зонтики ненастья и кусочки части
сложены мозаикой
повешены на гвоздик
дождик дождик
почему
ты всегда идешь нутром?
Что ты сказала про мою мать, ведьма?
Кате
Да – сказано точно тобою дружок – тем пронзительным утром
мой оранжевый розовоклювый скворчонок
выпал из натянутого тепла дупла
это была наверное самая темная светлая ночь в начале июня
ведь потом начались ледяные дожди из томной прорвы
а радужное небо стало бессмысленно высветлено
в пределах всех 256-ти градаций тона пантона и тела
точно также как мы с ним – другом – не прошли
в тот ветер в тот февраль по снежному полю в прощание
точно также как мы с ней – другой – не засели
в каком-нибудь предновогоднем кафе в смещение дружбы
точно также как мы с ними – подростками – не прослушивали
басни и песни ноябрьские друг для друга в глухую пасть:
H.I.M. один раз – H.I.M. навсегда
так и будь себе нравственен и богат анестетик
я когда-нибудь стану все-таки добрым
я буду всегда пить вино разбавленным впредь
потому что скворчонок – выпал а не улетел
Господи! —
все-таки как хорошо что не снова а заново
это со мной случилось опять как всегда задом и наперед
хотя странно что как будто бы в первый раз —
ведь казалось бы —
мог и привыкнуть к летнему зною
видел многие гнезда птенцов
видел тушки их тщетные все до наготы
но только в этот канун солнцестояния
встал растерялся нашел и закончил
всё трижды – как за волосы и соколом оземь
как в загадочной сказке.
Сонет Карелии
Ни одна цель не стоит своего прицела —
зачем бы стоять на тонкой оловянной ножке
стоически ожидая седых ветров Калевалы
уносящих тебя к лешим к русалкам к столбам нашим?
скажи мой друг зачем ты оседлал седого оленя
и рванул с этапа за границы Лапландии к озерам Узу? —
ты ведь мог переварить все слова и отточить веру
не прикладываясь к Средиземноморью алому на вкус
я буду писать тебе письма даже от руки брат Енисейский
только скажи мне свой адрес чтобы не между сосен
падали мои листья мои ясени мои песенки
ты ведь помнишь я всегда рад задавать вопросики
ведь и мне нужен гибкий стройный ответ
а не твой берестяной пистолет
и мои разговорчики.
«Помнишь папа…»
Помнишь папа
я говорил что скоро уже станет легче?
ну собственно вот…
я только что бросил последними
срывающиеся розовые слова:
зачем-то идти босиком – можно выйти?
дети тоже молчат небо тоже молчит
за фиолетовыми мокрыми облаками серого дна
новый прогноз как озябший солдат
обещает нам переменчивость и кропотливость
тростник на виду ива клен
и вот еще сердце —
ну что ж.
«Сказать…»
Сказать
то, что в пупырышках,
и выразить то, что синее, —
наверное это везение, и, возмож
но, небо
расколется как орех.
Помнишь,
я сравнил течение
с необходимой как яблоко твердостью?
Я говорил о том, что на кончике языка
не поместится ни чертика,
ни одного плачущего ладаном об
раза —
только воздух и свет.
И вот еще:
я, не вынимая булавок,
хотел их утром все пересчитать,
но не нашел ни одной,
даже ничтожной, —
их не было там.
«Малютка птица желтый воробей…»
Гаврила Романович, зря вы это все…
Малютка птица желтый воробей,
скажи когда ты первого червя съел?
У каких дверей простых некрашеных
ты, щупальцами соловья обят,
стоял несмел и трепыхался?
Над кем не насмехался твой живот
голодный,
и семечек гурьбой простой
когда ты не был совращен?
Когда на перепелкином мосту
ты ниточку тянул к своим цыплятам?
Где ты, виноватый?
В чем этот сладкий запах не переварил,
а говорил: «Чирик!» —
ты помнишь, ты проникся?
Ты малым был и в глине размечтаешься.
А солнце твои перья претворит
в пыльцу полезную и сотовую, едкую —
для пчел,
для перстня молодой девицы.
Он будет с глазом камня твоего,
пушистый ты комок.
По закону полета стрелы
Я понял что по-щенячьи влюблен в этот сырой мегаполис
когда ночью тем летом увидел как реклама искрит
зелеными отблесками пламени ада
я понял что мы не избавились от жажды
когда бутылки собрались на столе как шлюхи на вечеринке
чтоб демонстрировать друг другу свои этикетки
по разной цене одинаково пестрые
да, blue label
я понял что цветные полоски на белом фоне
могут быть так плавно изогнуты и сломаны в складках
только на летней одежде
только под весом тела
я понял что мы сможем жить в этом городе
не надеясь отнюдь на побег и искусство вымолчать одиночество
когда пришла пора наряжать елку там где пока еще ждали
теперь по утрам мы пьем зеленый чай без сахара
и завариваем его в удобном небъющемся френч-прессе
потому что здесь нет заварников с ситечком
потому что спонтанность решений уложилась в регулярный timeline
потому что мы – многоточия расставленные грамматически верно
потому что система автоматически обновлена
помнишь? —
мы сами там ставили галочку
я понял что мудрость должна быть незрела
когда в разговорах о контрактах проектах и ценнике
стало сквозить желание улечься хоть где – прямо здесь
я понял что могу любить вечно и умереть в один день
когда после выхода утром в уборную
на пальцах оставалась вязкая влага запаха женщины
тогда я решил что остановился —
чуть позже такое тоже наивно станут звать паузой.
«В деревянном домике на Российской…»
В деревянном домике на Российской
живет милая клетчатая старушка
она варит бульон и говорит по-валлийски…
на самом деле не милая клетчатая старушка
а полосатая баба с раздувшейся от семок тушкой
и даже не по-английски лопочет – уж я бы понял! —
а каркает русским матом —
с ухватом, слюной и вообще все как надо
моя душа стонет от восхищения
и сердце падает до самых пят
когда я вижу здесь грязных пыльных котят
не боящихся уже ничего
греющих на солнце животы и спины
когда я тебя целовал
в пять утра у твоей машины
в окошко другого подъезда смотрел на нас
полуголый мужчина
тоже пухлый и красный
наверное это у них племенное семейное похмельное —
их тоже любят и они никогда не спят.