Наталия Санникова, вместе с Александром Маниченко, Евгением Смышляевым и Константином Рубинским, делающая в Челябинске поэтический фестиваль «InВерсия», а прежде ведущая педагогическую работу в городе Каменск-Уральский, на первый взгляд почти неотличима от образа, раскрытого в предыдущем томе. Однако её речь становится всё более манифестированной, это уже не фиксации ускользающего бытия, а вскрытые гнойники и претензии к миру, скорее естественные для подростка, но усиленные жизненным опытом и культурным багажом:
Но страшные сны им снятся,/это, оказывается, неизбежно,/
страх человеку зачем-то нужен./Однако, если он компенсируется любовью,/
жизнь даже во сне побеждает —/и страх, и темноту, и смерть – всё./
Правда, кроме любви есть ещё искусство,/оно тоже сильнее смерти,/
но если б не папа,/я б никогда об этом не догадалась.
(Наталия Санникова, «В детстве я думала, отец меня ненавидит…»)
«Нижнетагильская школа» почти полностью перебралась в Екатеринбург, либо вышла за пределы страны. Каждый из выпускников по-своему несёт находки Евгения Туренко. Сейчас к их екатеринбургскому бытованию примыкают Егана Джаббарова и Анна Лукашёнок. А сам Тагил раскрыл альтернативные голоса: Анастасия Журавлёва, Елена Ионова, Алексей и Елена Мироновы – представляющие не столько существовавшую до них локальную традицию, сколько самостоятельное созревание.
Всего четвёртый том вместил стихи 74 авторов, а также сделанные ими переводы или вариации на стихи поэтов из 20 стран. Внесение в антологию блока переводов окончательно подтвердило, что УПШ прервала с принадлежностью к конкретной территории, на данном этапе преобразившись из провинциального культа в развивающийся эгрегор.
Зачем? – Чтобы продолжаться.
Примечание: Сергей Ивкин – поэт, художник, редактор. Лауреат премии MyPrize-2018. Дипломант Первого Санкт-Петербургского поэтического конкурса им. И.А. Бродского в номинации «Большое стихотворение» и «Илья-премии». Живёт в Екатеринбурге.
Нина ГейдэМузыка чернил
Евгений Чигрин. Невидимый проводник. – М.: У Никитских ворот, 2018. – 204 с.
Четвёртая книга одного из самых загадочных и парадоксальных – а потому и одного из самых интересных, на мой взгляд, современных поэтов Евгения Чигрина называется «Невидимый проводник». В названии книги, как в закрытом ещё бутоне необычного поэтического цветка, который самым неожиданным образом открывается читателю – уже дан ключ к пониманию экзистенциальной сути поэзии Чигрина: нам предстоит путешествие не только по земному видимому миру, но и по невидимым просторам бытия и даже небытия. Таков бесконечный диапазон неисчерпаемо многоликого сочинительства Евгения Чигрина.
Книга разбита на восемь глав: «Старый кочевник», «Демоны водостока», «Барочный морфий», «Лампа над морем», «Музыка с листа», «Летающий мальчик», «Мойры глиняных флейт», «Сплошной сюжет». Восемь оригинальных алмазных граней, каждая из которых сверкает своими поэтическими открытиями и в то же время является частью единого творческого замысла «Невидимого проводника».
Что в первую очередь отличает Чигрина от многих других поэтов? Для него ни в жизни, ни в поэзии не существует запретных тем: земля и небо, тьма и свет, грех и святость существуют в неразрывном единстве и одинаково интересны автору: «Я живу между смертью и солнечным нежным огнем, где смятенье стиха и греха неизменно в повторе…»
Смелость постижения и отражения разных измерений бытия у Чигрина ничем не ограничена, его поэтическая искренность завораживает.
Я в полусне иллюзий прикоснусь
К твоим губам, в которых счастье слепо
Грехопаденьем первым…Обернусь
На райский шум открывшегося неба…
(«Предновогоднее»)
Чигрин с чутким вниманием открыт всем явлениям жизни, которым он не торопится дать какую-то оценку, он просто переводит всё увиденное и прочувствованное на поэтический язык и делает это мастерски. По его собственным словам – рифмует земное и «небесное на русском». Его умная интеллектуальная поэзия легка и ненавязчива – он всегда оставляет в своих стихах простор для многотолкований, а значит, приглашает читателей к сотворчеству. Поэзия Чигрина – и есть тот «невидимый проводник» в ещё непознанные или не до конца раскрытые тайны бытия, постигать которые всем нам неизбежно приходится в одиночку. «Я сам почтальон одиночества» – говорит поэт, и этот образ у него сквозной, потому что его поэзия глубинно экзистенциальна: даже беря «на кончик пера» самые простые будничные вещи, Чигрин прежде всего повествует о существовании человеческой души во Вселенной – одинокой среди других душ и звёзд:
В личностном небе я до рассвета буду скитаться
С маленькой лирой, с маленькой книжкой солнца и ветра.
От междометья до Ганимеда не с кем обняться:
Жёлтые звезды, полная полночь, музыка спектра.
В личном пространстве молодость-старость без сожалений
Я принимаю, что ещё делать? – если по звездам —
Столько скитаний!..
(«В личностном небе я до рассвета буду скитаться…»)
Чигрин хорошо понимает, что главная миссия поэзии не в том, чтобы что-то объяснить, «проштамповать» однозначностью вывода, а прежде всего в том, чтобы разбудить сознание, всколыхнуть эмоцию, поджечь давно привычное новым видением, поразмышлять о том, «что значит накатившая минута» на просторах Вечности. Автор часто лишь задаёт вопросы, но не отвечает на них, лишь намечает движение поэтической мысли, но не продолжает его, давая нам возможность самим пройти ещё одной тропинкой бытиепознания и совершить свои открытия. Чигрин – поэт вопросительных знаков и многоточий, и это тоже его авторское «ноу-хау»: под внешним покровом вопрошающей невнятности – самые глубинные откровения.
Под стать Камилю в красных Будва – в карминных крышах, как в раю.
В зонтах-медузах стынет бухта в рододендроновом краю.
Уже сентябрь зарезан финским…ну что-то типа. В Будве мгла.
На крепостной стене латинским начиркан месседж…Катера
И толстосумов жадных яхты – темнеют. Призраки в кольцо
Берут кого? Какой лайфхак и… – запустят местный ад в лицо?
С таким гуляешь в древнем месте и мнишь хтонических горгон:
От Посейдона эти вести? Ау, Овидий! Не силён
В «Метаморфозах». В Старом Свете медузы спрятаны в музей.
В ночное время мысль о смерти фантасмагорий злых сильней…
(«Под стать Камилю в красных Будва»)
Даже в доверительно исповедальных стихах Чигрина есть элемент отстранённой созерцательности пережитого – как будто поэт стремится уйти от личного к общечеловеческому, вселенскому. В предельно сжатой поэтической форме в нескольких строках Чигрин может рассказать о себе нечто та-
кое, что отличает его от всех и в то же время узнаваемо для каждого из нас.
Жизнь, что бросала восторги, грызла орешки любви,
Солнце ловила губами, шхуне шептала «плыви»,
И пропадала в романсе, и защищала словарь,
И умудрялась в романе перелистнуть календарь,
И оживала звездою, и понимала волхвов —
Быстро устала…И стала – сгустком рифмованных слов.
(«Жизнь, что смеялась над турком, плакала в жестком кино…»)
Главное чигринское отличие от всех – или по крайней мере от многих – это то, что всё пережитое им не кануло бесследно в Лету, но стало творческим материалом для поэтической мастерской: «по локоть жизнь в стихе». Он и сам не скрывает, что превратил собственную жизнь в литературу – «жизнь прорастает в глаголах и рифмах простых». Поэт от многого отказался, но приобрёл то экзистенциальное богатство, которому в земном измерении нет цены. Преданность Чигрина поэзии абсолютна. И поэзия отвечает ему взаимностью.
Плывут миры, как будут плыть потом…
Штурвальный жизни с неба шлет приветы
И объясняет счастье на таком..
В который иммигрируют поэты.
(«Зима. Импровизация»)
Чигрин много размышляет о сути не стихосложения даже – стихоявле-ния. О жизни «в придуманных словах и музах, обнимающих по праву» – мучающих «счастьем, как горем».
И об избранности судьбы поэта.
Пряное солнце глотаю под вечным инжиром,
Что говорю? Это – трудно и просто и не…
Рифмой свечусь и сливаюсь с неведомым миром,
И соловьев принимаю в своей тишине…
(«Смоква»)
Чигрина убеждён, что поэтическое слово – это его «невидимый проводник» не только здесь на «застеленной жизнью земле», но в иных пространствах после жизни. Поэтому Чигрин так много пишет о том, как сопрягается поэзия с мирами видимыми и невидимыми, как влияет на них, изменяет и преобразует.
Добровольческая муза
Зарифмует с глубиной
Жизнь, стекающую к Фебу…
Месяц меткою-клеймом
Что-то быстро пишет небу,
Становясь моим письмом…
(«В окрестностях маяка»)
Тема поэтического бытиетворчества – одна из центральных у Чигри-на. Поэт всегда немного шаман, колдун, провидец, фантазёр и игрок в «карты ассоциаций»: он тасует их по своему желанию и творит новые и новые реальности образов и смыслов. В этом Чигрин – настоящий виртуоз. Его «стиховой неразбавленный спирт» порой крепок до головокружения и именно этим так притягателен: никаких повторов и общих мест, банальностей, перепевок общеизвестного. Всё по высшему разряду поэтической новизны. На Чигрина можно «подсесть», как на хороший алкоголь многолетней выдержки, открывающий новые области сознания – и ведь, действительно, сколько лет уже поэт «заключает эту жизнь в строфы», «смыкает рифмами», казалось бы, несоединимое: низкое и высокое, ироническое и трагическое, бытовое и космическое.