Случайный сюжет о девочке
Родился в Воронеже. Самый молодой участник группировки «За стеной» (19 лет – штаны вельвет). Учусь в Литературном институте им. Горького. Люблю кино и маму.
«Я белка на весах, я разноцветный кварк…»
Я белка на весах, я разноцветный кварк,
Кручёных-на-спине и ничего не вешу;
на пыльной стороне есть антиквариат,
проверь, как я лежу и притворяюсь вещью, —
опухшая тоска, мой сизый проводок,
одна вершишь покой, что на двоих рассчитан,
скрути меня, любовь, нежнейший диплодок,
не отпускай, пока – летят метеориты, —
когда придёт другой, на всех один покой,
я снова растворюсь в бульоне первобытном,
запей меня водой, заешь сухой водой,
в которой я узнал, что значит быть зарытым.
Тогда я распадусь и истинным явлюсь,
придя к тебе на свет через дыханье клеток:
я пятна на глазах, гибискусовый вкус —
явление Христа среди колючих веток.
«Под утро читала Чорана…»
Под утро читала Чорана
в переводе Оксимирона:
бежали глаза-животные, преследуемые зверем, —
блудница – сказал один, другой повторил – Мадонна, —
Матрона – услышал я, Одиссеем проникнув в двери:
как девочка – беглые руки, так ваза – о-воспитание;
тучная пепельница изваливается бодрая —
серое только и делает, что падает ей на бёдра:
– —
произошло свидание.
До середины сотни считался с тобой – вторым,
и тяжелые шторы, кажется, не скрыли моё присутствие, —
четыре сплошные дороги,
четыре дороги вследствие
того, что рубец на дереве не был переводим.
1/2
С точки зрения слёзной грамматики,
математики, прочих наук
убиваются только романтики,
не боясь, что им это аук —
я вернусь на блестящее место
где порою болтала струя
о сравнении бегства и текста
сокращая в пространстве себя
– нется; нет, мы с тобой разгулялись,
про учебник забыли совсем —
параллельно в ночи оголяясь,
удивлялись загадке систем
безымянным соседом указанный
сквозь кусты и речной огурец
медальон родника мной угаданный
я вернулся к тебе наконец
половых; беспричинный звук зверства,
как спасительный выкрик «ау»,
с точки зрения нежного детства
и составил основу наук
до мурашек вода доводящая
как такую возможно испить
говорящая мне говорящая
значит было чего говорить
На запотевших капсулах
Я буду искать —
Кого люблю —
В закоулках Вселенной…
…
…….
……
предположим кремний
потерявшиеся
закатившиеся
во время потехи куда-то под
[Поздняя вставка]
атомная тоска
далёкая
за которой
– так вышло —
не усмотреть
война углерода маленького народа
словом:
атомная война
Живое облако
не переставало гудеть:
где то —
– где-то
и разрастаясь серебрился путь
Кого касались
дела их
руки их
замыслы их
Облака их
а нас внучок нас
Вот как говорила бабушка
старая бабушка
на [другом] языке как будто прицокивая
между слов
Любой учёный – посредственный
переоткрыватель
«И появится девочка…»
И появится девочка
вся прозрачная как желток
не любившая воздух бабочка
из упругих шелков
с кем моя полевая спутница
надрывает живот
уличная развратница
с георгинами наперевес
«Когда мы придём, носороги узнают первыми, под барабаны…»
Когда мы придём, носороги узнают первыми, под барабаны
в уитменовском соку —
обменяя давление ног на ранения в теле битвы, мы заполним
новыми перьями чрево будущему костру:
то деревьями были львы, то их гривы были деревнями, —
он рычит – поэтому рук уберечь не смогу —
огонь очищает кожу не хуже, чем наши молитвы, и съедает
десятки братьев и единственную сестру.
От ползучего хвороста дым оказался сиреневым; пифагорова
радость думала, что улетит,
но слизала весь клин небесный пламенная жирафа – высочества
Африки доказала авторитет;
Последняя сотня птиц, что упала раскрытым веером,
превращённая в новый миф, – его не узнает Тит, —
на кончике языка сама себя изжевала, до предела взбодрив
огненный континент.
Василий СавельевИероглифы деревьев
Родился в 1999 году в Ставропольском крае. Поступил в Литинститут, вылетел из него, снова поступил, чем доказал, что в институте не случайно.
«что с того что кончится…»
что с того что кончится
ленточка-пророчица
два случайных имени
и кукушка вымолвит
огонек
неравенства
празднества
конек
«твое дерево уверует в страну…»
твое дерево уверует в страну
и разлетится синими листовками —
карманная библиотека здешних мест.
людей не будет – только сны людей,
где молодые здорово кукуют.
и ты увидишь впечатленные деревья
под наблюдением обычного врача
и объективом фотоаппарата.
сказать иначе – будут жить и петь,
и серебриться намертво в больнице:
мужчины, женщины, влюбленные —
как в этом, как в этом непонятном языке.
а выход из больницы – это путь
к непостижимым ране диалектам,
которые повесили главу над темным лесом:
то дева там, то муж, но правда же!..
но правда же! – отличие ни в чем…
«по ветру близлежащих веток…»
по ветру близлежащих веток
опознать рекламные проекты
о возложении яблок иконам
урбанизации лесов где боги
говорят по-русски да и только
и девушка спрятанная в гневе трав
что даже артемида позавидует
ничего не хочет означать в своей
барочной форме в которой запах
интимен и интимен как утренний чай
выкручивая облака на максимальную
яркость и убирая контраст птицы
замечают богов и приобщаются к
пиршеству а девушка уповает на них
я хочу быть куклой я хочу быть малышкой
Модернисты
влюбляться в детей
без аккуратности и осторожности
как поджигать несносные
бензоколонки
и открывать города,
заново города-открытки
в них музыка есть золотая
поэты об этом напишут
а барды об этом споют, —
барды шальные и светлые
а моя задача – рассказать тебе
что такое абсент и как его пьют,
потому что алмазные парижские ночи
кончаются. наш век сходит с орбиты
и вот-вот окажется в животе
у волка-правительства
не будет поэтов художников музыкантов,
даже театр закроют на ремонт
но право танцевать
нам с тобой остаётся
«Эпоха не кончится» —
я вывожу без помарки,
но вскоре напьюсь с тобой
обязательно, милая, в зиму.
сниму огромный коттедж
или пентхаус, на худой конец.
и мы устроим оргию:
только я, вечно растущее небо,
и ты, холодеющая в руке земля,
и тысяча зрителей, которые пьют
купленный мной алкоголь:
водку, виски, абсент.
мне будет навсегда равнодушно,
что какой-нибудь критик
из большого издательства
разнесет к черту
написанный мною роман
или сборник стихов,
посвященный тебе,
ведь он останется —
посвященным тебе
и к тому же замеченным.
ах! – это звучит смешно,
как если бы мы – модернисты.
«в умертвляющем космосе —…»
в умертвляющем космосе —
в умиротворенном —
тайное море:
твоих любимых деревьев,
огромной листвы,
ты грела руки
у меня в карманах.
достаточно быть
автором одного стихотворения,
чтобы знать
что такое —
влюбленность.
«житие затянуто в рамку —…»
житие затянуто в рамку —
согревает пылинку
и столбики-столбики —
колючая роза украшает шею:
вол, плужий труд;
и власы твои светлые, темные
посв.
окно; ветка; окно;
– дерганые ставни —
слушай малышку
и прячься за большими экранами, —
большое даровано;
несбыточное опознано;
садик и дерево
– древо —
прощай;
я опомнился
…
смутился
«умереть это обрести вечный сон…»
умереть это обрести вечный сон
можешь выбрать что хочешь:
белую конфету
живое сердце
фиолетовое небо
все равно христианское смирение
покинет любое существо
после обнаружения, что камни закончились
«так получается – война…»
илье манякину
так получается – война,
в которой лао цзы
единожды участвовал,
а после разлюбил свой гнев
и праведную жизнь,
поскольку сон навязывает слово.
вернешься восвояси – там гора
такая безупречная, что тело
навек забудет наши имена,
как дерево миндальное породу.
и ничего на свете больше нет —
сплошная кисть
горит на солнце ясном,
ломая жизнь на две неровные черты,
поскольку
в действительности сон
навязывает чувство.
Таракан
таракан ползет по розовой стене,
в таракане помещается —
большая-большая любовь
или ее альтернатива, которой
мудрости и памяти
не занимать.
в таракане есть все признаки любви:
до крошек там, до мошек, блошек.
вытер ножки – побежал,
а после сидит на камушке,
бризом от обогревателя ошпаренный,
на ус мотает:
мне б любовь, пока не началась охота!
придумали против меня
и ловушки, и аэрозоли,
даже конторы организовали
по типу —
насекомых нет!
таракан сидит на розовой стене
долго и терпеливо.
философ, можно подумать, —
конфуций или сунь цзы.
тараканы не скорбят, не воюют,
им чужд милитаризм.
но тараканы загорают на розовой стене,
покрываясь воском и плесенью,
и дожидаются свою
тараканиху-елену,
тараканиху-андромаху.
а люди им под брюшко кричат:
чудовище коричневое усатое!