Человек, у которого напрочь отсутствует чувство юмора, начал шутить.
Что сегодня за херня твориться?
— Даже не думайте оставлять в комнате источники света — в особенности, это касается девушек, — вещал препод. — Самое страшное, что может ждать вас в темноте — это венерические заболевания, так что выбросьте свои страхи на помойку и убирайте абсолютно все источники света — включая индикаторы на модеме, раптор и глаза мертвецов в шкафу. Чем темнее в комнате, тем лучше.
По аудитории пронёсся одобрительные гул, и я вообще перестал что-либо понимать.
— Категорически не советую завтракать при зомбоящике, — подбодрённый студентами, продолжал препод. — После пробуждения мозг не должен получать никакой информации, включая положение Донбасса и состояние оппозиции. В противном случае запустится механизм охранительного торможения, и вам понадобится больше времени, чтобы проснуться. Крайне важно не сдерживать слёзы — я обращаюсь к мужской половине группы. Со слезами из организма выводится кортизол — гормон стресса; если его слишком много, из-за него начинает сбоить другой гормон — ДГЭА, который регулирует сон. Так что не пытайтесь казаться себе сильными, ворочаясь на кровати в полпятого утра, лучше попытайтесь избавиться от слёз. Будьте тряпками, иногда это полезно.
— Что там с моей тачкой? — слышу шёпот Макса, который сверлит взглядом Егора.
— Почти закончил, завтра можешь забрать, — отвечает тот и фыркает. — До первого столба точно дотянешь с твоим-то уровнем косячности.
Соколовский шутливо тычет Корсакова под бочину.
— Если моя машина опять не заведётся, ремонт будет за твой счёт.
— Вряд ли, в этот раз он чинил её по трезвяни, — тихо ржёт Костян.
Отгораживаюсь от «лекции», которая приводит в восторг всех одногруппников — нас реально так много? — и болтовни парней и тщетно пытаюсь не думать о голубоглазой рыжеволосой красотке, которая свела меня с ума. Беру пример с Егора, который любит сбегать от проблем с помощью музыки и вставляют в уши наушники, в которых бесами гремит песня «Tanir Tyomcha — Разбуди меня»; гремит достаточно громко, чтобы я мог не слышать собственных мыслей. Но, хотя голова совершенно пуста, грудь нещадно печёт, будто на неё положили раскалённую наковальню; хочется скрести её до тех пор, пока не сдерёшь кожу, сломаешь рёбра и вырвешь сердце, которому неймётся.
Едва заканчивается пара, я срываюсь с места, не обращая внимания на возмущения препода по поводу своего некомпетентного поведения, и сваливаю на парковку с твёрдым желанием сбежать из здания, в котором где-то есть девушка, способная довести меня до белого каления, при этом даже не попадаясь мне на глаза.
Она мучила меня своим существованием.
Сажусь за руль под удивлённые взгляды парней и выруливаю с парковки; полагаю, Роза не сильно удивится, увидев меня на своём пороге — её лицо сегодня утром было слишком понимающим.
Пусть объяснит мне, что происходит, и что делать с Кристиной, которая шарахается от меня в сторону просто потому, что я парень.
Хорош тянуть резину, пора переходить к действиям.
К моему удивлению, бабушки дома не оказывается; она редко куда-то выходит, несмотря на свой боевой характер и прежде активный образ жизни. Возможно, на старости лет она наконец поняла, что ей хочется покоя.
Она отсутствовала примерно часа полтора; за это время я перемерил шагами всю её квартиру вдоль и поперёк раз триста, как загнанный в клетку зверь, и практически утонул в собственных мыслях.
— Где ты вечно шаришься, когда так нужна? — ворчу, когда она наконец возвращается.
— Уж точно не там, где сейчас должна быть твоя задница, — в тон мне отвечает Роза и топает на кухню.
— В чём дело?
— Иду за ней следом, плюхаюсь на стул и запускаю пятерню в волосы.
— Не знаю, Роза, но мне нужна твоя помощь.
Ба переводит взгляд на меня и кивает.
— Я так и знала.
Подозрительно щурюсь.
— Не понял. И что же ты знала?
— Что ты влюбился, голубчик, — смеётся она и отворачивается в сторону плиты, на которую ставит сковороду с макаронами по-флотски.
Кажется, у меня слуховые галлюцинации.
Что я сделал?
— Ну-ка, притормози лошадей, Роза, — сдавливаю пальцами переносицу, потому что от полученной информации мозг троил до такой степени, что уже начал дымить. — Это как же это ты поняла, что я влюбился, если я сам в этом не уверен?
Ба вновь поворачивается ко мне и смотрит таким взглядом, вроде «Какой же ты у меня валенок».
— Ну мне ж, слава Богу, не двадцать два, побыстрее соображаю, — фыркает она. — Или как выразилось бы ваше поколение — «шарю, что к чему».
— Иногда ты дошариваешь то, чего нет, — злюсь.
Ну какая нахрен любовь?!
— Вовсе нет, просто ты — упёртый олень, который отказывается признавать очевидное.
— Мать бы с тобой не согласилась, — качаю головой. — Помнишь, что она сказала? «Ты никогда не женишься!»
— А я ответила ей, что кто-нибудь да лоханётся, — вновь противоречит ба. — Но с тех пор ты сильно изменился, и я могу с уверенностью сказать, что ты достоин хорошей девушки.
— Вообще-то, речь шла о моём характере… А никто из вас не учёл того, что я добровольно не захочу терять свою свободу?
— То, что ты называешь свободой — чушь собачья! — повышает Роза тон, и я от неожиданности затыкаюсь. — Так и скажи, что боишься отношений, и нечего прикрываться тем, чего отродясь не было ни у одного человека! Отец твой тоже три года рассусоливал, пока предложение матери сделал — и то потому, что я пинка хорошего дала, а то совсем упустил бы девочку! А теперь ты со своим «не хочу терять свободу…» Попомни моё слово — будешь как дед твой покойный до сорока лет бобылём жить и по ночам выть на стены от тоски! Зато свободный… Тьфу!
На эмоциях Роза швыряет полотенце на подоконник и снова отворачивается; а меня снова печёт — и печёт не по-детски — так, что уже сейчас на стену выть хочется.
Но не от тоски, а от злости.
— Что за дебильное клише? — вспыхиваю в ответ. — Живёшь по какому-то затрёпанному кодексу! Кто-то придумал для тебя — и ты обязан: родиться, писать в горшок, ходить в детский сад, школу, окончить институт, жениться, завести детей… И так расписано всё до самого конца!
— Да кто ж тебе мешает быть другим?! — хмуриться ба. — Просто самовыражайся как-то иначе!
— Ах да, есть же выбор: натурал, гей или би…
Ба не выдерживает и отвешивает мне подзатыльник.
— Не ёрничай. Я всего лишь пытаюсь сказать тебе, что ты через десять лет опомнишься, да только поздно будет, потому что Кристина твоя дождётся кого-то более решительного.
— Да при чём тут решительность?! Я её могу хоть сейчас в ЗАГС потащить и, уж поверь мне, трахнуть тоже могу хоть сейчас, но я не могу быть уверен в том, что через месяц кто-то из нас не начнёт жалеть о том, что мы вообще сошлись…
— Умерьте свой пыл, молодой человек, — возмущённо фыркает ба. — Ты-то может и взбрыкнёшь через месяц, а Кристина точно нет, потому что будет очень долго приглядываться к парню, прежде чем решится довериться ему.
Подозрительно прищуриваюсь, потому что уж слишком уверенно прозвучало заявление.
— Кстати, об этом… Ты случайно не знаешь, почему она так осторожно ведёт себя с противоположны полом?
Судя по тому, как дрогнула рука Розы, когда она орудовала лопаткой — очень даже знает.
— Понятия не имею, — тем не менее, врёт она.
— Ай-яй-яй, Анна Андреевна, — с ехидной улыбочкой не одобряю. — Учите меня уму-разуму, а сами лжёте в глаза… Как же так?
Ба вздыхает и решительно поворачивается ко мне.
— Есть большая разница в том, что бы врать, и в том, чтобы не говорить того, что знаешь — особенно, когда дело касается чьего-то секрета. О таких вещах не кричат на каждом углу; если бы ты хоть раз меня внимательно слушал — понимал бы это.
Снова ерошу волосы рукой.
— И как же я должен налаживать с Кристиной мосты, если не знаю всех деталей? Что, если я сделаю ей больно, потому что понятия не имею, что именно вызывает у неё отторжение к парням? По твоим словам, ты хочешь, чтобы я заткнулся и просто сделал её частью нашей семьи, но совершенно не хочешь мне в этом помочь — хотя отцу «дала пинка»!
Ба как-то странно улыбается — вроде я дурачок, не понимающий очевидных истин.
— Вся разница в том, что твои родители оба хотели одного и того же — просто твой отец не мог набраться смелости; у Кристины же совершенно другая ситуация — крайне неприятная — чтобы на данном этапе желать отношений — только если она на тысячу процентов будет уверена в своём выборе. А тебе, оболтусу, просто подайте приключений — попробовать, получится ли у вас что… Я скажу тебе, в чём дело, только если ты дашь мне тысячепроцентную гарантию того, что хочешь сделать эту девочку частью своей жизни — и речь идёт не о неделе или месяце, а обо всей жизни.
Кажется, кто-то откачал из комнаты весь воздух, или я забыл, как дышать, потому что лёгкие просто перестали сокращаться; очень хотелось глотнуть кислорода, но я просто не мог.
— Ты слишком высоко подняла планку, Роза, — хриплю в ответ.
— Это жизнь, дорогой внучек, — гладит меня по голове, как несмышлёного ребёнка. — В ней никогда не было низких ставок. Всё или ничего. Уясни это — сразу станет жить проще.
Я редко когда могу «похвастаться» эмоциональным раздраем таких масштабов в душе, как этот; сейчас я сидел с ощущением, будто по мне проехали каток и асфальтоукладчик одновременно. В голове ноль мыслей, кроме той, которая буквально орала, что я вряд ли и через десять лет смогу дать такую гарантию не то, что Розе — самому себе. И не потому, что я не уверен в себе; из всех девушек, с которыми я был знаком до Кристины, ни одна бы не отказалась поменять свою фамилию на мою без всех этих «ставок» и «планок» — просто потому, что им по кайфу быть со мной — и у меня бы не было с этим проблем. Наверно, потому, что подсознательно я знаю, что весь этот фарс можно прекратить в мгновение ока, и никто сильно не расстроиться — не до потери желания жить, по крайней мере. А Кристине не нужна показуха в виде кольца на пальце и штампа в паспорте — она будет искать серьёзного человека для настоящей семьи, а не той, где между супругами только бешеный секс и совместные завтраки время от времени. Готов дать руку на отсечение, что она захочет детей, когда поймёт, что готова стать матерью, а я уже говорил, что не представляю себя в роли отца. И я