И без тоски ли я
Я вижу колья
И слышу крылья…
Лучше всего я танцую под песню «Роган Борн». Раньше у меня была традиция – ходить в оранжевой фетровой шляпе с красной бахромой и плясать под «Рогана Борна», которого нет, как и меня, в известном смысле, что никого из нас вообще нет здесь и сейчас, потому что время и пространство всё время смещаются и искажаются, и в них нельзя достигнуть статики. Хотя порой кажется, что весь мир вращается, видоизменяется, как лес вокруг носилок бабки, лежащей в коме, и только сами носилки с бабкой – нечто вечное и неизменное. Вера и Лена напиваются и остаются в кабаке после концерта. Я устал, еду домой один.
Звоню Хрупкому, зная его приятельство с Кубом и то, что он точно узнает о судьбе найденной.
– Слушай, че с бабкой?
– В больнице померла.
– Ну бля…
Дочь бабки подарила отряду фонарей, раций и чего-то еще. Всё это она привезла прямо домой Кубу.
Родственники пропавших часто благодарны, даже когда отряд находит тело. Отряд не принимает денег, помощь – только оборудованием или иначе, но без кэша.
12. Владимир Маркин: «Сиреневый туман»
Я уехал в Сибирь, в заповедник посреди Кемеровской области. Глушь такая, что забрасывают группы туда только вертолетом, всего 2 раза за сезон. Впрочем, ученые, которые не попали в «партию», идут пешком, 3–4 дня вдоль горной речки, только чтобы попасть на кордон, откуда уже предпринимаются вылазки в окрестные горы.
Дикие леса, которые гораздо лучше подмосковных, смоленских, тверских, рязанских. В тайге – высокие травы, но мало валежника, нет никаких рвов, бывших дорог, заросших просек и полей, следов войны в виде приболоченных окопов и провалившихся блиндажей. Кайф. Чистый и невероятный кайф от гор, ледников, оленей, медведей (мы встретили штук 8–10), кайф от нового для меня жанра жизни – «Особенностей русской национальной охоты». Жанр воплощается во всём: в водке, ящик которой мы приперли на кордон, в ловле хариуса, в купании в горном озере, в бане, где мы паримся с бельгийским лесником Кристофом, в соревновании – кто попадет в подброшенную водочную бутылку из «сайги». Кайф в медведице Машеньке, которая приходит в гости и может внезапно выйти из кустов, – и кайф в том, что стрелять в нее нельзя, но можно прогнать, кидая в нее дрова. Кайф – курить анашу, пока биологи травят байки об одиночных походах, а Кристоф читает мантры и сыпет в костер ароматные травки. Кайф – подняться в гору вместе с парнем, который ходил на Эверест. Кайф – пройти большой маршрут в поисках стада оленей. Кайф – научиться отличать «борец Пасько» от «борца байкальского».
Это – настоящее. Развлечения, которые обогащают кровь кислородом. Пик путешествия – когда внезапно прилетает внеочередной вертолет, из которого выпрыгивают местный олигарх с еще одним ящиком водки и совковый полузабытый певец. Олигарх – с какой-то юной девой. Совковый певец поет «Сиреневый туман» под гитару.
В это же время отряд – в страшном напряжении. Произошла Крымская трагедия. Жора договаривается с МЧС, как отправлять людей, транспорт, гуманитарку их «Илами» из Раменского. Ребята собираются, летят, разбирают завалы, выносят трупы домашних животных, чинят заборы и приводят в порядок жилье. Они – в пекле, там, где пахнет смертью в прямом, а не переносном смысле: трупы собак, кошек и – реже – людей смердят повсюду. Ребята видят, как погибших загружают в фуры торговой сети, помогают местным искать своих близких по больницам и холодным подвалам моргов. После прилета я страшно жалел, что не смог присоединиться к ним.
Еще одна веская причина моего сожаления – Loop, Кукла.
Мы встречаемся в бургерной, где я пялюсь – только на нее, сидящую наискосок, через 4 человек. Жоре интересно, что я делал в Сибири, ведь про Крымск он знает более-менее всё. Я пыжусь превратить свою историю в интересный рассказ и разукрашиваю, как могу. Loop посмеивается, это приободряет, я рассказываю про охоту на медведя с поленьями, это вызывает хохот. Ей нравится, боже, ей нравится, что я мелю.
Она снится мне, я открываю ее страничку VK раз в 15 минут, пока пишу сценарий фильма о заповеднике. Это становится помешательством. Как это бывает, когда всё по-настоящему, я не решаюсь ей позвонить.
Очень удачно попадается под руку поиск на западе области. Loop едет туда. Вызваниваю Рептилию, Зида, всех далее по списку. Ехать готов Абрамс. Он вообще всегда готов.
Пропала семья – муж, жена, ребенок 8 лет. Некоторое время они маялись, слоняясь по лесу, надеялись выйти по ориентирам (просекам), куда их направляли по телефону. Но в итоге отец семейства, которому подсказывали дорогу, оказался настолько туп, что завел свою семью еще глубже в лес и вообще привел в болото, где, конечно же, телефон сел. Надежда была одна: что этот сказочный долбоеб не потащит свою семью дальше и останется на месте, как ему и велел координатор, с которым он беседовал прямо перед отключением трубки.
Так что мы ищем нежизнеспособного мужчину средних лет и несчастную женщину с ребенком, которая, на свое горе, связала с ним свою судьбу. Здесь нет никакой иронии: если тебе 20–40 лет, ты умудрился заблудиться в лесу и подвергнуть опасности жизнь собственного ребенка, – ты дефективен.
«Кордит» этот поиск незнакомый мне координатор, который взялся ниоткуда, как и Куб. Студент, носатый, громкий, кудрявый, из обеспеченной семьи, позывной – Доктор. Такие никогда не бывают настоящими лидерами, но у них есть какой-то сраный гормон первости; они убеждены, что мир принадлежит им, такое ощущение, что у них нет детских травм или комплексов. Я, как истинный пролетарий, привыкший занимать второстепенные и третьестепенные роли, ненавижу таких сукиных детей. В этот раз я ограничиваюсь вопросом, знают ли родители координатора, где он, и не придется ли извиняться за то, что их ребенок в лесу ловит клещей. Доктор не без чувства юмора, и в ответ спрашивает меня, где именно я собираюсь чинить дорогу (я был в моем любимом оранжевом костюме дорожного рабочего).
В общем, выслушав Доктора, я ставлю себе задачу сам. Решаю сунуться в треш – кусок между болотом, заросшей просекой и верховьем ручья, где тоже должно было быть влажно. Выбор верный – в таком месте действительно мог застрять даже нормальный взрослый человек.
Надеваю трекинговые кроссовки, купленные специально для поисков и ношенные ровно однажды, и мы отправляемся в плавание.
Поначалу всё идет классно – я помогаю Loop преодолевать кочкарник, смело стоя в воде по колено. Затем мы неплохо проходим два квадрата, работая на отклик, и делаем перекур.
Тут-то я и понимаю, что моим ногам – хана. Кроссовки разваливаются на глазах. Ноги подсохли и начали зудеть. Они стерты. Я переодеваю носки, натягиваю на ноги пакеты и продолжаю враскоряку чапать, как героический прокаженный, через лес. Loop замечает, что я начал ковылять, но не предлагает выйти из леса. Такую тактичность нельзя не оценить.
Когда Заря сообщает в рацию, что пропавшие найдены, – большего счастья нельзя и представить.
На выходе идти становится невыносимо, и я снимаю кроссовки, которые уже расклеились на отдельные части. Босиком идти легче.
По возвращении в штаб мы узнаём классную историю о том, как тупость спасает. Да, бывает, что потеряшек находят «случайно», как в поиске с вертолетом, когда парень отошел поссать, или как в случае с коматозной бабкой, когда кабаны заставили новичков сигануть в лес. Однако благодаря тупости, и только ей, потеряшек находят крайне редко.
Выясняется, что группа Сурена, состоявшая из опытных перцев, получила задание – отработать все квадраты к востоку от линии H7-H10 до речки, которая проходила где в 100 метрах, где в километре от линии. Однако Доктора переклинило, когда он давал задание, и он произнёс H (аш, эйч, ха) как N (русское «н»). Сурен, глядя в карту, мельком услышав про некую речку к востоку, тут же отыскал на карте ручей. Сурен и Доктор, стоя на поляне, глядя в одну карту, обсудили поиск, Сурен спросил – почему так далеко идти, и получил ответ, который его удовлетворил: «Парни, ну вы же крепыши». Крепыши, не соображая, что в те квадраты проще подъехать по лесной дороге, чем идти дополнительно 3,5 км в одну сторону по болоту (то есть 7 туда-обратно), отправились в путь.
По дороге крепыши нашли мину времен ВОВ. Благодаря армейскому опыту они определили, что мина не взорвется, и взяли ее С СОБОЙ. Некоторое время они ее перли, а потом додумались сообщить о мине в штаб. Штаб попросил оставить мину в лесу и записать координаты. Парни оставили мину на пеньке и пошли дальше. Когда они попробовали прорваться к своей линии N, то увязли в болоте по самые подбородки, вернулись на берег и пошли обходить обводненные после дождей болота. Но болота не кончались. Тогда они решили штурмануть болото в самом, как они предполагали, узком месте. Форсирование прошло успешно, и, когда они выползли на берег, тут же услышали отклик потеряшек, которые оказались в точке, где их никто не собирался искать.
– В Крымске легче было передвигаться, чем в этом лесу, – завершает свой рассказ Сурен, который и правда, как я слышал, в Крымске был молодцом. – А с тобой-то че? – спохватывается он, увидев мои ноги.
– Да Loop загоняла…
Куколка с довольной ухмылкой пихает меня в плечо за этот комментарий.
Я сажусь к Абрамсу, где уже занято переднее. К моей радости, в тачку заглядывает Loop:
– Ленинградка?
– Лады.
Loop едет с нами!
Единственное, чего я тогда хотел, – позвать Loop на то, что люди называют свиданием. Я бы даже не пил, так это было важно.
Поэтому в машине по дороге я говорил с ней только о Крымске, причем в самых уродливых формах.
– Как отдохнула? – спрашиваю, а сам думаю: какую же хуйню я несу. – Я имею в виду – как там в Крымске?
– Ужасно.
– Что самое сложное?
– Гуманитарку сортировать, раздавать и всё такое.
– Почему?
– Мозг нихуя не работал.
Выяснилось, что для нее проще было выносить бесконечную «муляку», как они там называли смесь ила, дорожной грязи и прочего дерьма, заполнившую все подвалы, первые этажи и часть дворов после наводнения. «Муляка» – это тяжелый, но рутинный труд, а гуманитарка требовала от изнывавших на жаре волонтеров неких интеллектуальных усилий: учет, планирование, раздача, отчетность – всё то, к чему не были способны большинство из студентов, которые туда поперлись.