После бургерной, где я с часу ночи до 5 утра смог раздавить только половину бутылки, потому что разбавлял пивом, я сел в метро. Пока ехал, заснул, и пришлось возвращаться с конечной в центр, чтобы пересесть на мою линию. Приближался час пик, и людей было много. Я зашел в вагон и отхлебнул виски. Карта метро, на которой я попытался сфокусировать свой расползающийся взгляд, упорно не задерживалась на одном месте. Вдруг я увидел улыбку. Темненькая девочка, студентка, судя по возрасту. Сняла наушник. Протянула:
– Это смело.
– Да? Алкоголизм требует храбрости льва. Хочешь?
Она отхлебнула.
– Ты куда едешь?
– В институт.
– Не знал, что в этой жопе есть институты.
– Да… туризма и сервиса.
– А. Хочешь, прогуляем?
– Ладно.
– Штапич.
– Это что такое?
– Это я. Сербские корни, не вникай. Шта-пич.
– Марина.
После Марины я не мог заснуть. Я мучался опьянением, а потом похмелье накатило почти сразу. Говорю же: Lawsons – редкостное дерьмо, будоражит ровно до тех пор, пока не начнет отпускать.
Вечером надо было идти на вечеринку, тот самый день рождения отряда. Переродившись, я снова купил Lawsons и отправился в кафе, где была встреча. Я надел самый идиотский свитер, какой у меня был, ведь только он и был чистым: полосатый, разноцветный, с блестящими золотыми и серебряными нитями. Выглядел я как бомж, прибарахлившийся у помойки дома гомосеков.
В зале собрались нарядные, чистые, отутюженные и надушенные люди. Loop была там. Из динамиков со сцены раздавалась песня «Мальчик-красавчик», посвященная Жоре. Под голос Ёлки я и заснул, лежа на барной стойке, прямо во время капустника.
Когда я проснулся дома, болело всё. Разум находился рядом, как будто вышел из тела, сидел на кровати и отдыхал. Я потянулся к телефону. Десяток звонков, 5 смс от разных людей, на все лады спрашивающих: не сдох ли я? Я открыл ноут и глянул в твиттер. Там тоже разные сообщения, в основном: «Кто знает, что со Штапичем?» / «Дайте телефон его родителей!» / «Доктор, ты прям домой его принес?».
Мне стало любопытно, что стряслось. Я позвонил Хрупкому. Хрупкий ничего не знал: он ушел рано, уволок в свою берлогу Милу, которая почему-то была к нему теперь благосклонна. Ляля сказала, что я ебанутый, и бросила трубку. Киса рассмеялась и толком ничего не рассказала. Татарка с тревогой спросила, как я, и попросила набрать Свете, одному из отрядных врачей.
– Я думала уже бригаду вызывать! Ты что принимал?! – набросилась на меня Света.
– Виски, только виски.
– Кому ты врешь, я нарколог!
– Да честно… я дую иногда, конечно… но не в этот раз… могу пописать в баночку…
– Да я удивляюсь, как ты вчера не обоссался!
– Да что было-то?
Молчание.
– …звони Жоре!
Жора потребовал, чтобы я извинился перед его женой, но рассказывать тоже ничего не стал.
Чуть позже отошедшая Ляля описала ситуацию: я заснул, и, вместо того чтобы отправить меня домой, меня разбудили. Ключевая, страшная ошибка. Меня нельзя будить, когда я выпью. Категорически. Потому что просыпаюсь не я, а демон. Поэтому дальше началось рандомное разрушение. Я подрался с каким-то новичком, причем, конечно, он меня побил. Потом я снова заснул – уже в туалете. Меня снова разбудили, и я ВЫПИЛ какой-то зеленого цвета коктейль по собственному рецепту, а это уже было лишним настолько, насколько было бы лишним второй раз бомбить Хиросиму сразу после первой бомбы. Я хамил Жоре, приставал к его жене, кидался предметами мебели и посуды, заявляя, что я самый пиздатый поисковик в этом зале, пытался поцеловать какое-то количество женщин, и если кто-то и согласился, то после стыдливо промолчал (Киса дополнила, рассказав о лучшем подкате ever: «Ты тут самая классная, а я самый классный, пойдем поебемся»); потом я танцевал и требовал караоке, причем желал петь блатные песни, в частности «Девочку пай»; затем меня все-таки усадили в машину и отправили домой. Водитель, хрупкая девушка, боялась везти меня в одиночку, поэтому с нами поехал Доктор, который жил неподалеку от меня. В дороге я орал «Паника-джаз» и до сих пор не знаю, что это значит.
Мне не стыдно и никогда не было.
Из продуктивных итогов того вечера – Лялина присказка, в которой она начала употреблять мою фамилию как диагноз: «Сударь, у вас Штапич!» К этому полагалось прикладывать фото, где я сплю на барной стойке. Случай, в котором можно было так прокомментировать чье-либо поведение, должен был быть «выдающимся», то есть из рамок вон выходящим.
От такого имиджа нельзя пытаться отмыться. Не стоит чувствовать себя виноватым. Это надо использовать. Надо стать героем своей собственной песни, пусть она и мудацкая.
В этой жизни я выпил и проебал столько всего, что мне давно не до самообмана. И это круто.
Начиная с той вечеринки, можно было считать, что всем раз и навсегда известно, какой я. Я мог вообще не притворяться и не лицемерить. Я стал собой даже в общении. И меня полюбили – даже таким. Под словом «полюбили» я понимаю и «терпели».
Некоторой загадкой для меня, конечно, было отношение Жоры к этой истории. Почему он не вставил мне пиздюлей, зная, какое влияние на меня имеет? Однажды я нашел ответ. Жора осознавал, что поисками и волонтерством вообще занимаются исключительно непорядочные люди, которых бесполезно менять. Потому что только им, подлинным плутам, забулдыгам, проходимцам, извращенцам, в душе свойственна гибкость мышления, или даже – системность мышления внутри этой самой гибкости. Они не коснеют. Они-то и есть пассионарии.
Жора тоже такой, но ему сложнее: если ты руководитель орды сумасшедших, то ты либо должен открыто быть самым отъявленным психом, либо так скрывать это, чтобы для психов ты был этическим авторитетом, неприкасаемым. И это его невероятный, уважаемый мною дар. Дар скрывать свое естество.
14. «Infected Mushroom»: «Becoming Insane»
Некоторые люди едут на поиск ради тусовки. Такие ебланы есть на каждом поиске. Как правило, это ни на что не способные особи, которые сидят в штабе и «регистрируют», то есть записывают прибывших людей, хотя потребность в отдельном регистраторе есть только на огромных резонансных поисках, когда работают 100 и более поисковиков.
Поскольку я не еблан (ну, или не был в этом многажды замечен), я поехал не совсем ради тусовки, но, скорее, чтобы убедиться, что Жора уже не злится на меня.
Поиск вел новый координатор – Хамон, а Жора его в процессе обучал. Пропала девочка лет 14, по фамилии Мелькина. Из фишек – эпилепсия. В остальном – нормальная девочка, без всяких склонностей, мальчиков, наркотиков, суицидных мотивов и т. п.
Пока Жора и Хамон разбираются с группами и раздают ориентировки, я знакомлюсь с еще одним новоиспеченным координатором: девушка Аня, на форуме – Эос. И это первый и последний случай, когда я кайфанул с первого раза – и потом вписывался в любые дела с человеком.
У Ани – редкий заёб: она любит бабок. Обычно волонтеры едут искать детишек (есть много тех, кто ищет только детей), или едут только в лес, или ищут только трупы (это клиника, конечно, но мои респекты этим болезным: искать труп, особенно залежавшийся, – труд тяжкий). Но Аня, наверное, единственная, кто обожает искать бабок и дедок. Они для нее – лучше детей. Я не удивлюсь, если когда-нибудь увижу Эос с каким-нибудь дедулей на коленках, кормящей старикана сахарной ватой.
Но, несмотря на всю любовь, Эос умеет рассказывать о поисках без тени сочувствия, исключительно с профессиональной точки зрения.
«Прикинь: бабка, альцгеймер, огромное СНТ, километра 4 в длину. Она там постоянно живет на даче. Короче, у СНТ железка с одной стороны, три дороги с других, считай – не выбраться. Камерами отсекла, не выходила она, везде ориентировки. Думаю: бабка, где ты, ты же тут, внутри где-то шароебишься, бедная.
Иду мимо ее дома, смотрю – там такой узкий проход к гаражам, мусор, всё завалено каким-то дерьмом, грязи по колено. Дай, думаю, поверну. А у меня только два человека, такие мальчики в туфлях лакированных – “мы туда не пойдем”. Ну че, я бля в сапоги – и марш. И как знала.
Смотрю – бабка ползет, ползет бля, как в фильмах про войну, вся грязная! Я к ней подхожу, и как по учебнику:
– Здравствуйте, вы баб Маша?
– Да.
– А у вас всё в порядке?
– Да.
– А вы куда?
– Домой из магазина.
Тут вижу, бля, – у нее сумка, сумка блять в руке! Блять, она сутки так ползла, с сумкой, мужу жрать несла! Так еще вставать не хотела, в “Скорую” не хотела, хотела домой, муж, говорит, голодный, а там мясо всё в грязи, какие-то спички, всё в говне, ужас… Муж просто в ахуе: у бабки уже рука не работает, ноги не шевелятся, она ползет одной рукой. Герой бабка. Так она сумку – с собой в “Скорую” забрала!»
Тут Эос зовет Хамон, она уходит. Я остаюсь пить кофе с Жорой.
– Жор, а часто у девчонки эпилепсия?
– Ты к тому, что ее в «Скорую» могли забрать?
– Ага.
– Да инфогруппа уже всё прозвонила.
– Но у нее – эпилепсия.
– То есть?
– Она ж могла нечетко свою фамилию произнести. Давай еще позвоним?
Я набираю справочную «Скорой», обозначаю район, время и перечисляю вариантов 20 производных от фамилии девочки – Мелькина.
Надо учитывать нюанс нашей «Скорой» – тебя всегда запишут так, как ты представишься. А если не представишься и будешь без сознания, будь ты даже с паспортом, никто не проверит карманы и не сообщит близким. Если сообщат – это скорее нарушение нормы, чем естественный ход событий.
Оператор в справочной упирается, не хочет проверять «так много», но в итоге с изумлением сообщает: «Забирали, Ёлкина, 14 лет, все подходит». Называет адрес – «Скорая» увезла ее с соседней улицы.
Несмотря на простоту, ход был изящным. Родственники уже через 20 минут забрали свою Ёлкину. Мне звонит Хамон: «Блять, как ты это делаешь?»
Умыть координатора. Найти пропавшего. Концентрат радости. К тому же я крайне доволен своей реабилитацией в глазах Жоры.