– Че, может, пива? – спрашивает Хрупкий, когда мы выходим.
– Можно. Заодно расскажешь. Сидел?
– Да в СИЗО 4 месяца… Потом по этапу. Как приехал, вышел.
– А чем промышлял?
– Да там подстава, работал с людьми, кинули на деньги, я взял свое, они к ментам, всё.
22. «Агата Кристи»: «На дне»
У Жоры наша новая возможность «пробивать» информацию не вызвала особого восторга.
А идея пробивать волонтеров и вовсе попала под полный запрет – благодаря вето Соловьевой, этого этического ориентира всея отряда. Это я без иронии – она правда всегда была безупречна, даже стерильна, хотя ее все время подозревали в разном дерьме – от любовных отношений с Жорой до самопиара за счет отряда. На деле все было не так: Соловьева была предана движухе и реально направляла Жору, который еще не дорос до управления такой постоянно растущей темой. Она ему здорово помогла. Что касается самопиара, то символический капитал ее ничуть не подрос, а в своей профессии, как и все мы, она здорово потеряла. Поэтому ее я всегда побаивался и слушал.
Соловьева настояла на своем, и, поскольку я больше одного раза капитану и ей вслух не перечил, я согласился ничего не предпринимать. Хотя нам было чего и кого опасаться. Отряд регулярно сталкивался с разного рода проходимцами, которые брали деньги, исчезали, а после выяснялось, что за людьми тянулся шлейф подобных поступков.
Под конец разговора в бургерную завалились Ляля и целая команда волонтеров. Выяснилось, что они десантируются в Питер, на поиск ребенка, который «взял» Эдичка, нынешний руководитель движа в Питере. Я тихо спросил у Жоры, знает ли он мнение Сурена об Эдичке? Жора кивнул.
В «десанте» были Гущин, Абрамс, Кукла, Киса и другие. Команда собиралась нормальная. Кукла, как назло, не была настроена поболтать, зато громко вспоминала своего Эдичку.
И у меня зачесались руки – посмотреть, что у нас есть на него. Оказалось – немало: пара уголовных дел, оба раза отскочил, оба раза 159-я, мошенничество, плюс большие долги. Сам он с Дальнего Востока, пару лет как переехал. Плут форменный.
Позвонил Сурену – и тот кое-что дополнил: Эдичка жил на квартире какого-то эмчээсного генерала в Пушкине, а в Крымске он украл фуру гондонов (кто отправлял фуру гондонов в качестве гуманитарки?) и фуру туалетной бумаги, и самое забавное – даже есть фото из ВК, где в его жилище лежат огромные коробки гондонов.
Еще пара звонков – на ДВ, и вырисовалась вообще классная картинка: Эдичка отскакивал от своих дел, потому что был связан с властями. У него явно были свои отработанные ходы и мысли.
Я поделился историей с Хрупким, который, как оказалось, знал Эдичку и был чуть ли не влюблен в него. Конечно, Хрупкий был уверен, что в людях не ошибается, хотя регулярно попадал из-за этого в передряги. Переубеждать его было сложно.
Мной руководил довольно паскудный, но простой механизм: я хотел пошатнуть веру Куклы хоть во что-то, зацепить ее, задеть и, может быть, стать тем, кому можно верить, а значит, и тем, перед кем можно снять трусы. Если бы я тогда сформулировал это так же, как сейчас, я бы не стал так поступать. Но дурацкая привычка сначала делать, а потом понимать, что ты сделал, сыграла тогда свою козырную карту.
В общем, когда наша доблестная группа вернулась из Питера, я вызвал Куклу и Хрупкого на встречу. Я показывал и доказывал (не упоминая источников), рассказывал и расспрашивал, но на Куклу это не произвело ни малейшего впечатления. Кроме того, выяснилось, что Эдичка приехал в Москву и мы можем лично позвать его, если у меня есть к нему вопросы. Я был не очень готов к такой встрече.
Пьянка на троих продолжилась и стала самой томительной ночью того года. Пьянка эта длилась 10 часов, мы много говорили о поисках, о себе, о будущем и прошлом. Когда Хрупкий ушел в туалет, я решил признаться Кукле в любви, и так и брякнул:
– Знаешь, я вообще-то тебя люблю.
Кукла отреагировала очень точно:
– Я вот это лучше забуду, да?
– Почему? Дай шанс.
– Штапич, мне нужен кто-то… покруче.
Утром, когда мы выползали из кабака, я не помнил ничего, кроме этой фразы. «Иуда в аду, а Фауст в раю, а мы на краю». Любимая «Агата Кристи», я возвращаюсь к твоему непревзойденному, совершенному, концептуальному, цельному альбому «Майн кайф», когда падаю в небытие.
Следующие дни я не вынимал наушники из ушей, курил, смотрел на церковь, читал и спал. У меня сложился классный график, который позволял избегать жизни как таковой. Я все больше спал, меньше читал и курил. В один из дней мне было так западло вставать, что я лежал весь день, пока снова не заснул. Не могу сказать, что это были любовные переживания, – просто какое-то отрешенное отупение, состояние со своими положительными последствиями; в такое время копятся силы, во всяком случае у меня.
23. Найк Борзов: «Последняя песня»
Хрупкий всегда жил, как бессмертный. Порой мне казалось, что, если бы он увидел нож в чьей-то руке, он бы мог сам на него прыгнуть. Хрупкий не чувствовал смерть, у него это чувство как-то атрофировалось, что ли.
Он расстался со своей Милой – и мы собрались, как настоящие мужики, чтобы сурово поныть друг другу и послушать попсовые песенки, чтобы никто больше нас такими не слышал и не видел. Хрупкий отнесся к этой задаче со всей сентиментальностью и чувственностью и даже реально плакал.
Мне стало интересно, почему Мила, которая так долго терпела Хрупкого, все-таки его бросила. Оказалось, что она прочитала какую-то переписку Хрупкого с другими бабами. Переписка была снабжена сиськами, письками и слюнявыми текстами с обеих сторон. После этого Хрупкий сам послал Милу – мол, как она может вообще что-то подозревать, это же просто невинная забава. И ушел. А теперь рыдал. Такое вот существо, бессмертное.
Пьянку мы подгадали к очередным выборам председателя отряда. В этот раз мы решили подготовиться и даже сделали плакат: «Скажем “нет” слову “да”!» Таким образом мы поддерживали ситуацию управляемой, тоталитарной демократии made by Жора. Кроме того, мы нарисовали стенгазету с призывами голосовать против всех кандидатов (то есть против Жоры). В этом не было оппортунизма – только ирония.
Когда мы приехали в гостишку, где было назначено собрание, серьезный Зид уже настраивал камеру, стоявшую прямо за столом председателя. Онлайн-трансляция должна была, наверное, подчеркнуть, что отряд, наш родной улей, уже распространился и на другие регионы. Представители регионов могли следить за происходящим и даже голосовать в твиттере.
Выборы в отряде – процедура парламентского типа: делегаты поднимают руки, всех считают, решение принято – да, да, нет, нет. Всё прозрачно. В этом смысле Жорин тоталитаризм – верный, стадионный, массовый, даже развлекательный.
По итогам прошедшего сезона стало ясно, что отряд сделал верный выбор: Жора сумел отладить взаимодействие со службой 112, заявки на поиск пропавших в природной среде отныне передавались отряду; смог подключить бесплатную линию звонков со всей России, и линия работала как часы; более-менее наладил работу с оборудованием (появились 4 или 5 ответственных, у которых можно было круглосуточно забирать заряженные рации, фонари, навигаторы); упорядочил работу группы картографии, обеспечивающей поиски нормальными картами (да, каждый комплект из спутниковой карты, туристической карты Московского Марш-броска и топографической карты делается индивидуально, под поиск, и печатается на А1 в дополнение к электронной версии). Жора был реальным лидером, без намека на конкуренцию.
Единственное, что можно было предъявить Жоре, – обидный факап с доброй половиной координаторов. Он доверял как классным коордам, вроде Ляли или Волка, который в одно рыло мог найти любой труп, как будто по запаху искал; так и совершал серьезные ошибки – типа Куба, который и искал кое-как, и еще денег попытался спиздить.
Но победы перевешивали поражения, реальные цифры и достижения показывали работу отряда, а лояльность координаторов-бестолочей была проще обучения высококлассных специалистов, которых все равно некому было учить. Бестолочи хотя бы слушали прямые указания Жоры.
Оглядев зал прямо перед собранием, я внезапно понял, что все 80 присутствующих мне знакомы, а неприятных среди них – ровно трое. Это: девочка с психиатрическим диагнозом в прошлом; инсулинозависимая девочка, которая ездила на поиски, видимо, за вниманием; чувак, который приезжал только на обучалки и на лесные учения, и ни разу не был на поисках. Даже Лёня-С показался мне в тот день каким-то родным, этаким ебанутым на голову братиком, который, однако, многое может, если дать ему пизды или ввести в заблуждение, а лучше и то и другое.
Мы с Хрупким, естественно, напились, пока ехали на место. Даже не помню, откуда мы ехали, но нас вез кто-то из отряда, и мы почему-то прятали от него бутылку коньяка. Ее мы приговорили еще до начала – и начали ныть Зиду, чтобы он что-нибудь придумал. Зид выдал нам пиво. Нас окончательно развезло, и мы приветствовали Жору громким скандированием: «Жо-ра Буреломов, Жо-ра Буреломов, Жо-ра Буреломов». Жора, напряженно посмотрев на нас, занял место председателя и начал бубнить об итогах.
Потом об итогах бубнили еще человек 8. Потом наконец пришло время выборов.
Жора вынес первый вопрос: «Предлагаю выбирать председателя раз в 4 года». Принято, все за тоталитаризм.
Второй вопрос – «Выборы председателя». Тут мы достали плакат. Жора присмотрелся, но не понял юмора. Зато некоторые стали смотреть на нас косо (это те, с кем мы не здоровались, и они еще не знали, что мы пьяны; все, кто знал, косо смотрели изначально).
Мы с Хрупким договорились позлить Жору – и подняли руки как «воздержавшиеся». Воздержались только мы, еще человек 5 были «против», остальные – «за». Кроме Жоры, никто свою кандидатуру не выставил. Принято.
Далее последовали скучные выборы старших по направлениям. Направления – это что-то типа внутриотрядных служб: информационные координаторы (инфорги), работа со СМИ, картография, радиосвязь, обучение старших для поисковых групп…