Но Оса уже вычислила район через твиттер Синицы. Дальше ей было несложно вспомнить все «наши» места в районе и найти нас: у нее был доступ к камерам наружного наблюдения в городе. Она прислала скриншот машины Fexа, припаркованной у кафе.
Меня порядком выбесила эта хуйня. Потому что курить-то надо – на крыльце, а она, значит, играет в Большого Брата и подглядывает. Светлая мысль тут же влетела в мою голову. Я позвал Корхонен курить на крыльцо и, как только мы вышли, поцеловал ее. Поцелуй длился долго, очень долго – так, чтобы Оса не продолбала даже при очень быстрой перемотке.
Уже через 10 минут я получаю смс: «Пошел ты нахуй». Ооокей.
Тут же, за смс Осы, приходит еще одно – от Корхонен: «Я хочу тебя прямо сейчас». – «Тут, что ль?» – «Пойдем в туалет».
Мы еблись там бесконечно долго, так, как могут только очень пьяные люди. Здоровые титьки Корхонен мелькали туда-сюда, как маятники, но время будто остановилось: сначала было тихо, потом кто-то стучал в дверь, потом голос Fexа звал нас, потом голос Синицы спросил: «Они че, трахаются там?», потом чужой голос сказал: «Да там трахаются…», потом в дверь стучал официант, просил прекратить и выйти, говорил, что выгонит нас, потом он унялся, потом официант предупреждал людей: «Этот туалет не работает, идите на первый этаж». Когда мы вышли, Синица, с улыбкой и с привычной для отряда прямотой, заявила: «Корхонен, ты громкая!» Корхонен начала ржать, потом сказала «бля» и потупилась, потом снова начала ржать.
Утром я проснулся рядом с Корхонен.
– Нихуя, это всё правда было, что ли? – спросила она.
– Да ладно, норм, – ответил я.
– Че, есть че пожрать? – спросила она.
Так я понял, что мы у меня.
– Не знаю. Вино точно есть.
– Давай.
Мы выпили бутылку – и спали весь день, а потом Корхонен спокойно отчалила восвояси.
Как это ни поразительно, еще через день я был у Осы. Я снова жил у нее. Ее лишили доступа к камерам за ту слежку (я сам Жоре и настучал), но Оса отнеслась к этому спокойно – она понимала, что это моя маленькая месть, прикрываемая вечной заботой о сохранности информации и о том, чтобы доступ ко всяким «штучкам» не попадал в руки к тем, кто ими пользуется не по назначению.
А Корхонен выгнали из дома. Черт, вот это было не круто. Но она быстро нашла себе работу и даже сумела снять жилье. Это было удивительно: вытянув руку из волны запоя, так схватить быка за рога. Через неделю мы уже пили за ее счет, и я так понял, что она не прекращала квасить ни на день. Мы решили не трахаться больше, чтобы не усложнять себе жизнь, то есть мы типа остались друзьями, то есть собутыльниками.
43. Баста: «Райские яблоки»
Как же меня раздражает этот трек. Признаться, даже не из-за этого ростовского гопника, который превратил песню Высоцкого в нечто ужасное. Это всё терпимо, там даже ничего такой саунд. Сам трек заебал меня, когда Хрупкий ставил его раз 100 подряд и орал в унисон, стараясь быть убедительным. Так что в моей памяти композицию читает не одинокий ростовский гопник, а ростовский и магаданский гопники вместе.
«Райские яблоки» – иллюстрация пути Хрупкого. Так считал сам Хрупкий. Но его путь – пиздец. История с ожидаемой развязкой и почти без поворотов. Только такие, как Хрупкий, могут делать драму на плоскости, из пустоты искусно ткать трагедию; порождать черные дыры в чистом поле, без всяких там перегоревших звезд и концентрации чистой энергии.
Хрупкий оставался собой, то есть мудаком, и на поисках.
Уже летом я на своей шкуре прочувствовал, какие проблемы несет моя «должность» старшего по городским поискам. Хрупкий вел поиск бегунка в своем любимом стиле – с облавами, погонями и криками: «Слышь бля стой». Крики нужны, чтобы остановить злоебуче непокорных московских детей, которые дают деру, если какой-то хер на улице пытается их расспрашивать о них самих/друзьях и так далее. Особенно если приставший хер – небритое существо с сибирским говорком.
Мне позвонил инфорг очередного поиска:
– Штапич, там волонтеры ребенка поймали.
– В смысле?
– Поймали ребенка, похож на бегунка, я просто до Хрупкого не могу дозвониться.
Поймали ребенка. Вот блять что это может значить? На практике – волонтеры, долбоебы, просто схватили за руку пацана лет 14, который был чем-то похож на пропавшего, тут же – как потом читал бы прокурор – «вступили в преступный сговор с охранниками торгового центра», отвели ребенка в какую-то комнатушку и там ЗАПЕРЛИ. Ситуация нехорошая: родители ребенка запросто могли бы написать заявление; если бы на ребенке был хоть один синяк, волонтерам легко было бы уехать в СИЗО. Впрочем, Хрупкому-то не впервой.
Я начал лихорадочно искать варианты спасения. Как разгрести такую ситуацию? Сказал волонтерам ничего не предпринимать – как ни крути, было бы хуже, и позвонил ближайшему к тому месту знакомому оперу – как раз Севе, с которым мы пересекались на рождественской расчлененке.
– Алло, дорогой, ты у себя?
– Да, в районе.
– У меня тут неприятность… волонтеры поймали ребенка… видимо, не бегунка, которого искали, а другого…
– Они его задержали, что ли?
– Они договорились с охраной ТЦ и заперли ребенка в какой-то каморке.
– Ох, пиздец. Вы где их берете? Че, наряд не могли вызвать?
– Да это не мои, это долбоебы, честное слово, долбоебы. Слушай, выручи, подскочи туда, а?
– И че я сделаю?
– Да хуй знает, разгреби, в долгу не останусь.
– Ладно, еду. Кинь там адресок и контакт.
Сева приехал и разобрался в ситуации так, чтобы все остались довольны: вывел ребенка, позвонил его родителям, убедился, что это не тот, кого ищем, извинился перед родителями, отпустил ребенка и попросил мать позвонить ему, когда тот дойдет до дома.
Сошло с рук. Хрупкий только поржал. Жора, кстати, тоже. Вообще ржали все, и только мой зад взмок.
Севе я был должен по гроб жизни, но это легко решилось – я отвез его к Андрею, тот подарил ему токен, и опер был счастлив и благодарен. «У нас хуй получишь информацию, надо умолять, чтобы номера машинок получить или банковские карты, а тут бах – и готово! Шикарная вещь». Особенно вставляло Севу то, что в базе содержались места совершения преступлений (на которые мне, например, было плевать). Для опера это оказалось биг датой для аналитики, он узнал о своем районе новое, тупо нанеся преступления на карту.
Мне всегда было интересно, как Хрупкий попал на поиски, но он ничего не рассказывал. Тем не менее сейчас я знаю всё. Все-таки я долбаный поисковик и могу добыть информацию о персонаже, тем более так близко знакомом.
Хрупкий несколько лет встречался с Милой, симпатичной девочкой с кудряшками. Мила – моя ровесница, т. е. лет на 5 младше Хрупкого. Их отношения представляют собой сплошной парадокс: довольно талантливая девочка-архитектор – и натуральный хулиган, отвязный и безответственный, но нежный и заботливый, как все настоящие хулиганы.
Именно Мила завоевала Хрупкого: она отдалась ему довольно быстро, но он съебался к себе, на Алтай, и долго вообще не выходил на связь. Мила ждала, писала ему. Любила. Потом сама приехала на Алтай – и обнаружила, что Хрупкий вернулся туда к другой девушке, с которой был до Милы. Собственно, Хрупкий с той девушкой и не прощался. Тем не менее Мила, как всякий порядочный творческий человек, мыслила иррационально, – и приехала в Москву уже вместе с Хрупким.
Они начали жить у нее, вернее, у ее родителей. Хрупкий был довольно неприятным сожителем: бухал, порой месяцами не работал и в конце концов подрался с отцом Милы. В итоге он вынужден был съехать.
Затем он поселился у некоего итальянца, Лучано или Франческо. Лучано или Франческо был добр к Хрупкому: он дал ему работу, кормил и поил. Хрупкий тем временем всё мечтал жить с Милой, и счастье казалось близким, но денег как-то не хватало. Поэтому Хрупкий спиздил карточку Лучано-Франческо, заранее подглядев пин-код, и тут же снял с карточки 200к рублей. На эти бабки он снял какую-то квартиру, водил Милу по ресторанам и так далее.
Мила, конечно, поинтересовалась, откуда деньги. Хрупкий, который вообще-то врет так же убедительно, как разговаривает (для него эти процессы чрезвычайно близки, ведь для обоих надо просто открыть рот и сложить некие слова в предложения), пытался втереть ей, что заработал, но она не поверила. Пришлось рассказать правду. Полуправду. Хрупкий сказал, что Лучано-Франческо его наебал, а он просто восстанавливал справедливость. Мила решила – будь, что будет.
Неделю они спокойно тусовались и прожирали денежки, но потом менты позвонили Милиным родителям и всё рассказали. Отец запер Милу дома, но она сбежала на съемную квартиру Хрупкого. Еще через пару недель, когда менты достали уже всех друзей Милы и знакомых Хрупкого, он сам решил идти сдаваться.
Этот «медовый месяц», спонсируемый Лучано-Франческо, длился очень недолго. Хрупкого забрали в СИЗО, а Мила принялась заниматься адвокатами и возвращать долги Хрупкого, – но, конечно, таких денег у нее не было. Как назло, итальянец уперся и решил наказать Хрупкого. Поэтому тот сел, но всего на полгода. В колонию ему повезло уехать вообще лишь на пару месяцев (как водится, зачли срок в СИЗО).
Когда Хрупкий вернулся в Москву, он жил отдельно от Милы и тщательно ревновал – к любому кусту, к друзьям, к работе и даже к сноуборду. Виделись они нечасто, Хрупкий был предоставлен сам себе и блядствовал.
Тут самое время задаться вопросом: нахуя блядствовать, если очевидно, что отношения не идеальны? Может, лучше расстаться или там поработать над этой хуйней? Нет.
И тут я понимаю Хрупкого, потому что мы оба мудаки. Он сирота и слабак, он не умеет отказываться. Поэтому он просто заебывал Милу скандалами, а сам ебался напропалую с кем ни попадя.
Однажды она укатила в Питер с подругой, и он устроил скандал по телефону. Мила послала его на хуй и разорвала отношения. По приезде в Москву Мила решила расслабиться и с кем-то переспала. Тут позвонил Хрупкий. А она возьми да и скажи ему всё. Его перекрыло. Они встретились, но вместо разговора Мила получила огромный букет и услышала причитанья: «Ничего, что ты изменила, ничего, это бывает, я не злюсь, мало ли там что, ничего, у нас еще всё впереди, мы эге-гей, мы всем покажем». Это продолжалось несколько часов, и Мила решила, что Хрупкий спятил. На свою беду, она вздумала попрощаться, когда Хрупкий еще не завершил всех причитаний, – и началось нечто среднее между потасовкой и скандалом.