Алена вскрикнула и вцепилась в Марину остро и цепко, как вцепляется сокол в перчатку сокольничего. Ей казалось, что земля плывет у нее под ногами, что хрустальная скала кренится, а она сама соскальзывает и падает в гущу летящих над землей облаков.
– Что вы?! Вам плохо? – спросила, подхватывая ее, Марина.
– Ой, боюсь, – хватаясь за сердце, сказала Алена, – что упаду я с этого чертова облака.
– Мы не на облаке.
– Да? – Алена сомневалась, верить ли словам. – А что же так высоко?
– Это такой дом. Просто очень высокий дом, – Марина уговаривала ее, как ребенка. – Он очень прочный и никогда не упадет. Посмотрите: вокруг такие же дома, и они не падают.
Алена огляделась и увидела то же, что видела и из своего окна: только там это было в обрамлении толстых стен, за паутиной тонкой занавески и казалось придуманным, как нарисованная картинка. Тут же, с ветром, с облаками, с запахами и звуками, картинка ожила. Но Алена потихоньку привыкала: в последнее время она привыкла привыкать.
Она рассмотрела широкие каменные перила, отделяющие площадку от бездны внизу; три стены, окружавшие ее с других сторон; скамейки, креслица и столики, разбросанные там и тут среди густой зелени. Маленькие деревья, пышные кусты и яркие цветы росли здесь в больших ящиках, в которые была насыпана черная, жирная, плодородная земля. Из ниш в стене свисали плакучие плети красивых растений: среди густой зелени виднелись темно-розовые цветки с длинными рыльцами. Стену оплел сочный плющ.
– Тут вы можете гулять, – сказала Марина. – Если надо, позовите меня, – и она указала на красную пуговку, которую нужно было тронуть пальцем. Алена уже делала так в своей комнате.
– А что делать-то тут? – спросила Алена.
– Как что? – переспросила Марина. – Гуляйте, ходите взад-вперед, смотрите на город, дышите воздухом. Вам сейчас это полезно – как можно больше гулять.
Алена развела руками.
– Но я так не умею, – сказала она. – Уж вы меня сразу с облака сбросьте, а безделье мне и в комнате надоело. Может быть, что-то надо. Может быть, полить иль там прополоть? Ведь за садом кто-то да ухаживает. Пусть я ему буду в помощь.
Марина сочувственно улыбнулась:
– Боюсь, он сам ухаживает за собой. Вот, – она вынула из ближайшего ящика что-то маленькое и блестящее, – эта штучка следит, чтобы растению всего хватало. Уничтожает семена сорняков и дает сигнал поливальной машине и машине, подающей подкормку. Она же включает опрыскивание листьев, для каждого растения свой режим. Извините, Алена.
– Ну, может, пол надо помыть? Столы протереть?
– Нет, простите. Ничего этого мы сами не делаем.
– Но что же тогда?
– А вы посмотрите телевизор. Хотите, я вынесу его сюда?
– Ой, нет, не приведи господь еще раз увидеть. Боюсь его до жути!
– А книжку почитать? Или вы не умеете?
– Читать? Умею, как же. Только мне уже давали книжку. Да там такое понаписано, что читать прямо стыдно! Вот если бы Священное Писание или жития святых…
– Жития святых? – Марина призадумалась. – Я попробую достать, хорошо? Только, наверное, не сразу. Надо еще подумать, где их взять. Но где-то ведь они должны храниться, правда?
Алена кивнула, и Марина ушла.
Алена проводила ее глазами, а потом, ступая осторожно, словно по тонкому льду, который в любую минуту мог треснуть под ногой, сделала шаг и другой по направлению к облаку. Хрустальная гора держала. Она не шаталась и казалась крепкой. Алена немного успокоилась и села в кресло.
Над головой ее колыхались узкие листья неизвестного деревца, впереди проплывали молочно-белые облака; пролетали изредка птицы. Алена просто сидела и смотрела, удивляясь, как, оказывается, сильно она успела за несколько дней соскучиться по небу, птицам и облакам. Губы ее шептали: «Ворона, две галки, стриж…» – а потом вдруг замерли, не смея назвать новый, вынырнувший из-за облака силуэт.
Финист приближался быстро. Сначала он парил в воздухе, потом крылья его сделали пару сильных плавных взмахов, он приземлился и повел своей птичьей остроклювой головой. Тут же все исчезло: и крылья, и клюв – и остался только он, такой, каким Алена его помнила.
– Ты! – шепнула она. – Здравствуй. Я так тебя искала!
– Здравствуй, – ответил он.
Алена встала с плетеного кресла, которое жалобно скрипнуло и качнулось, но шага вперед не сделала, осталась стоять на месте. Финист тоже стоял, смотрел на нее, не делал ни шага, ни жеста навстречу. Между ними сгущалось невидимое, но тугое и густое отчуждение.
Ах, как бы Алене хотелось, чтобы ноги сами понесли ее вперед, чтобы тело само потянулось к раскрытым объятиям, к горячему и ждущему сердцу… Но было по-другому. «И зачем же я шла, – думала Алена, – зачем мучилась и боялась, если мне теперь и подходить-то не хочется? Надо, надо подойти: и не холодность это, а просто время прошло, просто мы друг от друга отвыкли, просто…»
И Алена шагнула вперед. Финист вздрогнул и подался ей навстречу, раскрыл руки. Алена упала в них, прижалась щекой к его груди, уловила биение сердца. Но что-то было не так.
Алена отстранилась и взглянула Финисту в глаза. Взглянула – и словно укололась.
– Это не ты, – шепнула она, отступая назад. – Не ты! Это навья тебя околдовала, опоила. Смотри: глаза-то у тебя – мертвые…
Она сказала и заплакала неожиданно для себя, как девчонка, с рыданиями и всхлипами, и принялась утирать мигом покрасневшее лицо тыльной стороной ладони. И случилось чудо: на лице его медленно расцвела улыбка, яркая, как солнечный луч из-за грозовой тучи.
– Аленка! – сказал он и, когда она снова впорхнула в его объятия, крепко ее сжал.
Он удивился, увидев ее: в мечтах Алена вспоминалась совсем не такой. В его воспоминаниях не было у нее темных теней на лице, отекших щек, растрепанных, торчащих в разные стороны коротко остриженных волос. Андрею казалось, что раньше она была словно бы выше, и не такой костлявой, и плечи у нее не торчали так угловато и нескладно. И только когда она заревела, только когда слезинка повисла на ресницах, а солнце разбилось в ней радугой – только тогда он вспомнил свою прежнюю любовь к ней, сжал, стиснул, стараясь, чтобы она стала как можно ближе к нему, но… Но, как только бедро его прижалось к ее животу, Андрей сразу вспомнил о ребенке и о Ларисе. Он слегка разжал руки, опасаясь, что сдавил слишком сильно и что может навредить малышу. Андрей подумал, что не знает, как вести себя с беременными, стал ругать себя за то, что прилетел, что может ее разволновать, что от волнения с ребенком может случиться что-то нехорошее. И вдруг осознал, что волнуется вовсе не за малыша. Все мысли его в этот момент занимала жена. Он испугался, что Лариса, так жаждущая материнства, не получит своего ребенка, хорошенького, как та деревенская светлая девочка, какой он помнил Алену.
Словно камень упал с его души: Андрей сделал выбор. А Алена, почувствовав, что он снова стал холоден и далек, отстранилась от него сама.
– Ко мне, – сказала она, стараясь оставаться спокойной, – приходила твоя жена.
– Да, – ответил он, опуская глаза. – Лариса.
– Был бы ты околдован, – жестоко продолжила Алена, – прямо бы глядел, точно кукла; как будто видишь и не видишь.
– Наверное. Да, – снова подтвердил он, и тень его взгляда скользнула по ее лицу. Так тень вора в ночи скользит по слабо освещенной комнате.
– Выходит, ты ее муж не только по закону, но и по сердцу, по справедливости?
– Я… – начал он и замолчал.
– А как же тогда я? – продолжала допытываться Алена. – Выходит, зря я тогда шла?
– Нет! Нет! Не зря! Ты очень дорога мне, как сестра родная дорога! – Финист взглянул на нее, и она бросила ему прямо в лицо:
– Что ж, и спал ты со мной, как с сестрой?! Так?!
Он ничего не ответил. Тяжкая горечь поднималась у Алены в груди. Толчками, поднимая тошноту, ныл с самого низа живот.
– Уйти я хочу, Финист. Тошно мне от вас!
И тут он испугался. Он представить себе не мог, что Алена захочет теперь уйти, унести в животе их с Ларисой законного ребенка. Он, конечно, мог бы приставить к ней батальоны соро́к, мог бы вшить ей под кожу сотни жучков, но – боялся. Это было сродни паранойе: тяжкий, липкий страх снова ее потерять, снова оправдываться перед несчастной, раздавленной и разбитой Ларисой и остаться в конце концов и без нее тоже.
– Нет! – крикнул он, и эхо запрыгало, отражаясь от крыш. – Не уходи!
Алена вздрогнула.
– Опасно там, – Финист заговорил тише. – Ну как ты обратно не дойдешь? Да и мне приятно видеть тебя, разговаривать с тобой.
– А мне не хочется, – сухо ответила она. – Ни видеть тебя, ни разговаривать с тобой не хочется.
– Не уходи, – повторил он, и голова его снова превратилась в птичью, а за спиной распахнулись бурые крылья. – Поверь, так будет лучше.
Финист подпрыгнул, перевернулся в воздухе; хлопнули, ловя воздушный поток, его гигантские крылья, и он исчез как по мановению руки.
Алена осталась на крыше одна. Все вокруг стало настолько противно ей, что даже высоты она уже не боялась. Алена подошла к самому краю и, перегнувшись через ограду, глянула вниз. Земля отсюда казалась очень далекой – такой же далекой, как родной дом.
Вспомнились вдруг отец и сестры – и вспомнились с нежностью. Ведь даже если и натыкали они стекол в рамы, так только для того, чтобы уберечь ее, глупую, и от этого разговора, и от небесной тюрьмы, и от взглядов холодной красавицы-навьи. Вспомнился Варфоломей, и от этого воспоминания несильно щемило сердце. Раньше, когда Алена встречала его в деревне, ей казалось, что нет ничего хуже его грубоватых приставаний. Теперь же подумала, что расстроилась бы, если бы Варфоломей перестал приставать: в конце концов, она точно знала, что никогда и ничем он ее не обидит и, подставляя свои большие, пахнущие чесноком губы под поцелуй, никогда не поцелует насильно.
Но теперь Варфоломей был потерян для нее навсегда. Теперь для нее, бывшей невестой три недолгих обманчивых дня, надежды на любовь да на семью не было вовсе: кто бы взял ее теперь, опозоренную?