другую. Она сопровождала одних товарищей, показывала другим, что делать, не переставая обмениваться добрым словом с каждым, кто проходил мимо. Производство алоиса тем временем набирало обороты, и, хотя праздник еще не начался, аромат распространялся среди товарищей, как лесной пожар. Как и было обещано.
Прибывшие с четырех концов планеты, одни – настолько маленькие и неопрятные, что их едва можно было назвать кустиками, другие – огромные, как Гурры, но непременно яркие и непохожие друг на друга, все Черноземы Эдревии, казалось, занялись таинственными операциями. Они расположились так, что ни один уголок поляны, даже самый маленький и незаметный, не оставался неохваченным. Когда они не занимались обсуждением или не возились с корнями, их ветви непрерывно вибрировали – явный признак сильного возбуждения.
Летописцы в полном составе давно уже расположились на поляне. Не обращая внимания на попытки Лизетты уговорить их занять место сбоку от театра, они удобно устроились рядом с Юэном, Мудрым Отцом, и теперь возвышались друг над другом неподалеку от нас с Рандой. Праздник был для них возможностью укрепить дружбу, длившуюся с незапамятных времен.
В то время как на всей Пьян-ди-Меццо ожидание начала праздника сопровождалось пением, шутками и смехом, а корни каждого постоянно погружались в алоис, только Летописец и Юэн, казалось, оставались озабоченными чем-то настолько, что даже алоис не мог заставить их забыться. Сдвинув свои кроны так, что те практически слились в один огромный диск, занимавший изрядную часть Пьян-ди-Меццо, старейшина и Примул вдали от любопытных корней обменивались впечатлениями о происходящем в долине. И, судя по тому, как оживленно они спорили, недостатка в темах не было.
Тем временем к компании присоединялись и Мерцающие. Их умение решать сложные задачи пользовалось большим спросом у товарищей, что делало их чрезвычайно популярными в Эдревии. По тем или иным причинам каждый Мерцающий, часто неоднократно, имел дело с большим количеством товарищей, распутывая неразрешимые узлы, помогая сделать выбор и в целом улучшая жизнь каждого.
Наблюдая, как они подходят все ближе, как останавливаются, чтобы товарищи поприветствовали их или воспользовались их присутствием для прояснения некоторых сомнений или выбора, я тоже чувствовал глубокую благодарность. Я как раз подумывал о том, что надо бы поблагодарить Пино за взвешивание, когда позади раздалось зычное «эмм» – я узнал бы его из тысячи.
Дзинь, дзинь, – звон колокольчиков заставил всех спутников замолчать. Это был знак, что Юэн, Мудрый Отец, собирается говорить. Я помню, что его голос в те несколько раз, что я его слышал, казался мне звоном кристаллов, – как если бы провести влажным корнем по ободку чаши, чтобы вы понимали. Вот и в тот вечер он был таким зычным и властным, что многие птицы, сидевшие на наших ветвях, ошеломленно попадали на землю – потребовалось время и немало алоиса, чтобы они оправились от испуга.
К счастью, Примулы любят краткость, и послание было недолгим.
– Да начнется праздник, – вот и все, что он сказал.
И для многих из нас, кто не выносит пронзительных тонов, в том числе и для меня, этого оказалось более чем достаточно.
Как я уже упоминал, закаты в Эдревии – дело серьезное. По традиции начало праздников всегда совпадает с заходом солнца в море.
Поэтому Даррагу и Пальме, двум товарищам, специализирующимся на наблюдениях, пришлось с неохотой покинуть вечеринку, чтобы добраться до небольшого возвышения, с которого открывался прекрасный вид на залив.
Дарраг проанализировал, что происходит с солнцем, и поделился наблюдениями с Пальмой. Тот записал их в блокнот. Такой работе на пару Крепкоспины и Летописцы обучались с юности. То, что они увидели и записали в тот вечер, никто из гостей вечеринки никогда не забудет. И действительно, не успело утихнуть эхо голоса Юэна, как что-то в атмосфере начало меняться.
Поначалу никто не мог понять, в чем именно заключаются перемены. Мы чувствовали, что в воздухе витает какая-то неправильная нота – вроде едва уловимого чувства тревоги, – но не могли понять ее происхождения. И вдруг поняли: менялся цвет света на поляне. Обычные золотистые оттенки желтого, оранжевого и красного, всегда характерные для наших любимых закатов, сменились неистовым синим. Мы изумились.
Это было настолько неожиданное событие – как во время солнечного затмения, когда кажется, что от изменения количества и качества света внезапно смолкли все звуки. На всех обитателей поляны – от щебечущих птиц до самых буйных товарищей, уже успевших надышаться алоисовыми парами, – опустилась гробовая тишина: все замерли, как мраморные статуи, при виде необъяснимого явления. Мы с изумлением наблюдали, как солнце, превратившись в огромный сверкающий сапфир, заливает поляну искрящимся ультрамариновым светом. Каждое существо в Пьян-ди-Меццо окрасилось в великолепный голубой оттенок, словно только что вынырнуло из алоиса.
В тот самый момент, когда мы изумленно озирались по сторонам, открывая для себя новый мир цвета кобальта, солнце, продолжая крутой спуск к горизонту, коснулось нижним краем линии заката – и начало подпрыгивать. Оно подпрыгивало! Вместо того чтобы исчезнуть за морем, солнце отскакивало от линии горизонта, как резиновый мячик. И это были не просто прыжки. Это были настоящие мощные скачки, все выше и выше. Лишенное возможности зайти, солнце не хотело оставаться в воздухе: поднявшись высоко в небо, оно, казалось, хотело разбежаться и стремительно нырнуть за невидимый барьер, который не давал ему завершить путь.
Но это еще не все: с каждым прыжком оно меняло цвет. Ультрамариново-синий, яблочно-зеленый, светло-голубой, фуксия и фиолетовый – от прыжка к прыжку оно освещало Пьян-ди-Меццо всеми оттенками зловещей радуги. Не скрою, что наблюдать за тем, как солнце танцует по небу, насмехаясь над всеми известными законами физики и превращая наш любимый закат в калейдоскопическое нагромождение красок, поначалу было страшно.
Это напоминало одно из тех преданий, в которых появление в небе фыркающих черных коней с широкими хвостами, кос, разъяренных ангелов, молний и неуправляемых звезд служило прелюдией к неприятным событиям, завершающимся, как правило, концом света. И не я один так думал: напрягшись на мгновение, чтобы отвести взгляд от безумного поведения нашей звезды, я понял, что почти все мои спутники парализованы непостижимым зрелищем.
Все, кроме Даррага и Пальмы, которых учили не отвлекаться ни на какие, даже самые необычные события. Дарраг и Пальма продолжали делать записи в полевых блокнотах, как будто наблюдали обычный закат:
– Время 20:52; направление восходящее; азимутальный угол 48 градусов; видимая скорость: 63 км/ч, ускоряется; цвет фиолетовый. – Наверное, они, в отличие от остальных, совсем не боялись. Напротив, казалось, пришли в восторг от возможности запечатлеть столь странное явление.
Продолжая наблюдать за причудливым поведением солнца на небе (и стараясь не поддаваться ужасу), я то и дело бросал взгляд туда-сюда, пытаясь найти Лизетту. Давненько я ее не видел. Интересно, куда она подевалась? При ближайшем рассмотрении не было видно не только Лизетты, но и практически ни одного Чернозема. Что с ними случилось? При свете, так быстро меняющем оттенки и интенсивность, нелегко было различить товарищей. Возможно, они были повсюду, и я просто не мог их увидеть. Чем больше я пытался понять, где они, тем сильнее во мне росло подозрение, что массовое исчезновение как-то связано с происходящим в небе.
Пока я осматривал товарищей, пытаясь понять, где находятся Черноземы, внимание привлекла группа Крепкоспинов неподалеку. На мгновение мне показалось, что за их стволами мелькнула Лизетта. Однако, каким бы острым ни было мое зрение, я не мог различить ничего, кроме смутной группы, купающейся в каком-то испарении: действуя подобно линзе, оно искажало их очертания.
Оглядевшись вокруг, я понял: так происходит со всеми группами Крепкоспинов, расставленными, как вы помните, с равными интервалами по поляне. Остальные товарищи были прекрасно различимы, – кроме Крепкоспинов, погруженных в полупрозрачные облака. Ну и Черноземов, словно растворившихся в атмосфере пара.
В моей голове уже начало было складываться какое-то представление о происходящем, как вдруг зрелище в небе опять изменилось.
Прыжок за прыжком, продолжая выбрасывать из своей короны все цвета радуги, солнце, хотя время его захода давно прошло, стояло высоко в небе и, казалось, было готово к новой попытке погрузиться за горизонт. Однако на этот раз что-то задержало его в зените, в центре небосвода. Оно словно попало в ловушку: было видно, как оно, бессильное, пылающее голубым светом, борется, хватаясь за невидимые сетки, которые не дают ему двигаться.
Все следили за эпическим поединком затаив дыхание. Абсолютную тишину нарушали только восклицания Даррага, обращенные к Пальме:
– 9:34 вечера; солнце качается на месте; никаких поступательных движений; голубой цвет; корона определенно расширяется!
Последний комментарий, выкрикнутый Даррагом в порыве неудержимого возбуждения, касался нового аспекта битвы: солнце, неспособное двигаться, на самом деле заметно расширялось, быстро покрывая собой большую часть неба.
– 9:35 вечера; солнечная корона расширяется очень быстро; расширение более 30 % от нормального; 9.36 вечера; расширение более 60 %… 100 %… 500 %….
Все это происходило с такой скоростью, что любая попытка записать данные в блокноты была неосуществима. Поэтому даже Дарраг и Пальма, последний оплот рациональности в потерянной Эдревии, отказались от претензий на научную строгость и предались, как и все остальные, трагическому наблюдению: солнце, расширявшееся и наконец закрывшее весь небесный свод, снова меняло цвет – до темного индиго, очень близкого к черному.
Многие товарищи, до сих пор хранившие завороженное молчание, при виде солнца цвета индиго, затмевающего небо и пульсирующего, словно готового вот-вот взорваться, заговорили. Им было страшно. Солнце теперь закрывало все: темное, злобное, пульсирующее чудовище, скоро оно поглотит всю планету. Сомнений не оставалось: никто не выживет. Это конец.