Как-то раз в подобную обработку попал известный меценат, отпрыск богатейшего клана купцов М*. От природы сентиментальный, он оказался прямо-таки раздавлен красноречием своего визави. Внимая стихам, меценат время от времени вздымал руки кверху и прочувственно выдыхал:
– Крааааасииииивооооооо…
Мандельштам, разумеется, усиливал напор.
– Чего же вы, собственно говоря, хотите? – спросил он в конце беседы, как бы освобождаясь от сладкоречивого плена.
– Поцеловать вас… – ответил растроганный Мандельштам.
Однажды во время Первой мировой войны писатель-сатирик Аркадий Аверченко принес в одну из редакций рассказ на военную тему. Рассказ приняли, но цензор вычеркнул из него фразу: «Небо синее было». На вопрос Аверченко о причине вычеркивания цензор простодушно ответил:
– Эта фраза может выдать врагам, что действие рассказа происходит на юге.
Как-то в 1924 году писатель Алексей Павлович Чапыгин рассказывал знакомым литераторам о том, как в молодости чинил мебель у оперного певца Леонида Витальевича Собинова.
Открыв Чапыгину дверь, певец сказал:
– А пойдемте-ка вглубь квартиры, там у меня мебельная богадельня – дворяне-стулья и дворяне-канапе. Это в том смысле, – пояснил рассказчик, – что красное дерево – оно дворянское, а ежели, скажем, дуб или береза, то это что же? Это будет из крестьян…
– А ежели табурет? – спросил один из слушавших.
– Табурет, – всхлипнул от смеха поэт Владимир Алексеевич Пяст, – он – скрывший свое социальное происхождение кулак!
Однажды Илью Ильфа и Евгения Петрова спросили, приходилось ли им писать под псевдонимом. На что они ответили:
– Конечно, Ильф иногда подписывался Петровым, а Петров Ильфом.
Однажды писательница Тэффи невольно услышала следующий диалог двух интеллигентного вида дам:
– Писатель должен многое испытать. Максим Горький в молодости нарочно пошел в булочники.
– Так ведь он в молодости-то еще не был писателем, – заметила собеседница.
– Ну, значит, чувствовал, что будет. Иначе, зачем бы ему было идти в булочники?
Хорошо знавшая Тэффи в годы эмиграции поэтесса и прозаик Ирина Одоевцева вспоминала ней, что женские успехи доставляли Тэффи не меньше, а возможно, и больше удовольствия, чем литературные. Она была чрезвычайно внимательна и снисходительна к своим поклонникам.
– Надежда Александровна, ну как вы можете часами выслушивать глупые комплименты Н.Н.? Ведь он идиот! – возмущались ее друзья.
– Во-первых, он не идиот, раз влюблен в меня, – вполне резонно возражала она. – А во-вторых, мне гораздо приятнее влюбленный в меня идиот, чем самый разумный умник, безразличный ко мне или влюбленный в другую дуру…
Однажды Владимиру Маяковскому пришлось выступать перед целым залом писателей. Делом это было для него нередким, но то выступление пролетарского поэта стало особенным. Во время того, как он читал свои стихи на трибуне, кто-то из недоброжелателей поэта, коих хватало в те годы, крикнул:
– Мне ваши стихи непонятны! Глупые они какие-то!
– Ничего страшного, ваши дети поймут, – ответил Владимир Владимирович.
– И дети мои ваших стихов не поймут! – продолжал недоброжелатель.
– Ну что же вы так сразу о своих детях-то, – с усмешкой ответил поэт. – Может, у них мать умная, может, они в нее пойдут.
Как-то, выступая в политехническом институте на диспуте о пролетарском интернационализме, Владимир Маяковский сказал:
– Среди русских я чувствую себя русским, среди грузин – грузином…
– А среди дураков? – вдруг выкрикнули из зала.
– А среди дураков я впервые, – мгновенно ответил Маяковский.
Однажды после выступления к Есенину подошла женщина с просьбой об автографе – невысокая, с виду лет сорока, черненькая, невзрачная…
Назвалась по фамилии: Брокгауз.
– А… словарь? – начал Есенин.
– Да-да! – прерывает любительница поэзии (или автографов), – это мой дядя!
– Здесь неудобно. Едем с нами! – решает Есенин.
Впоследствии приятель спросил Есенина, с чего ему вздумалось пригласить товарища Брокгауз («дуреху», как он язвительно ее охарактеризовал.).
Есенин задумался.
– Знаешь, все-таки… племянница словаря! – ответил он.
Владимир Маяковский в своем стихотворении «Юбилейное» назвал Сергея Есенина «балалаечником». Однажды вечером, после игры в бильярд, Есенин решил ему ответить.
– Простите, но я этого на себя не принимаю… Хотя, вместе с тем, и обижаться не хочу. Дело вкуса, – сказал он.
Затем прочел свое новое произведение «На Кавказе»:
Мне мил стихов российский жар.
Есть Маяковский, есть и кроме,
Но он, их главный штабс-маляр,
Поет о пробках в Моссельпроме.
Маяковский язвить не стал.
– Квиты, – улыбнулся он.
Но Есенин не остановился и, сделав грустное лицо, продолжил:
– Да… что поделаешь, я действительно только на букву Е. Судьба! Никуда не денешься из алфавита!.. Зато вам, Маяковский, удивительно посчастливилось: всего две буквы отделяют от Пушкина. Только две буквы! Зато какие – НО!
Футурист рассмеялся и расцеловал лирика.
Во время эвакуации Анна Ахматова и Фаина Раневская часто гуляли по Ташкенту вместе.
«Мы бродили по рынку, по старому городу, – вспоминала Раневская. – За мной бежали дети и хором кричали: “Муля, не нервируй меня”. Это очень надоедало, мешало мне слушать Анну Андреевну. К тому же я остро ненавидела роль, которая принесла мне популярность. Я об этом сказала Ахматовой.
– Не огорчайтесь, у каждого из нас есть свой Муля!
Фаина Раневская. Шарж Иосифа Игина
Я спросила:
– Что у вас „Муля?“
– „Сжала руки под темной вуалью“ – это мои „Мули“, – сказала Анна Андреевна».
Фаина Раневская. Шарж Иосифа Игина
«Совписами» на канцелярите красных бюрократов назывались советские писатели. Литераторы, бывало, изощренно мстили чиновникам.
Во время НЭПа в одной из анкет, которую следовало заполнять писателям, был вопрос: «Владеете ли вы землей и кто ее обрабатывает?» писатель и поэт Павел Лукницкий, более известный как биограф Николая Гумилева, написал: «Владею землей в цветочном горшке. Обрабатывает ее кошка».
Английское слово «spoon» (ложка) очень нравилось Михаилу Булгакову:
– Я люблю спать, – говорил он, – значит, я спун.
Как-то, уже в пору последней болезни Михаил Булгаков сказал жене:
– Вот, Люся, я скоро умру, меня всюду начнут печатать, театры будут вырывать друг у друга мои пьесы и тебя будут приглашать выступать с воспоминаниями обо мне. Ты выйдешь на сцену в черном платье, с красивым вырезом на груди, заломишь руки и скажешь: «Отлетел мой ангел…»
У Агнии Барто были не очень хорошие отношения с Маршаком. В начале их знакомства Самуил Яковлевич относился к молодой поэтессе покровительственно, часто позволял себе ее поучать. Его наставления не нравились Барто. Однажды она не выдержала и заявила:
– Знаете, Самуил Яковлевич, в нашей детской литературе есть Маршак и подмаршачники. Маршаком я быть не могу, а подмаршачником – не желаю.
После этого их отношения испортились.
Однажды, основательно подзаправившись в ресторане «Националь», Юрий Олеша решил отправиться домой на такси. Заметив маячившую у дверей ресторана фигуру в черной расшитой золотом униформе, писатель попросил его вызвать машину.
– Я не швейцар, я – адмирал, – возмутился человек в черном.
– Ну тогда катер, – невозмутимо отреагировал Олеша.
Неистощимым на шутки был поэт Михаил Светлов. Вот только несколько из его многочисленных афоризмов.
♦ В наши дни порядочным человеком считается тот, кто делает гадости без удовольствия
♦ Что такое вопросительный знак? Это постаревший восклицательный
♦ Переход количества в качество лучше всего сказывается в деньгах
♦ ЖЭК – потрошитель.
Однажды Светлов сделал подборку переводов молдавских поэтов для кишиневского издательства. С гонораром случилась задержка. Михаил Аркадьевич послал в издательство телеграмму: «В случае невыплаты денег в ближайшее время я переведу ваших поэтов обратно на молдавский».
Шутить Светлов продолжал даже на больничной койке. На вопрос, можно ли принести ему в больницу фрукты и цветы, ответил: «Фрукты приносите, а цветы пока рано».
Приходит как-то Михаил Светлов домой, а его жена в панике – маленький сынишка зачем-то выпил полный пузырек чернил.
– Ты правда это сделал? – строго спросил Светлов.
– Ага… – робко ответил сын.
– А промокашкой закусил?
Как-то Светлов получил квартиру напротив какой-то больницы. А его окна выходили прямо на больничный морг. Каждое утро он подходил к окну и бодро произносил: «Гутен морген!».
Михаила Светлова Сергей Довлатов видел единственный раз в буфете Союза писателей на улице Воинова. Его окружала почтительная свита. Светлов заказывал. Он достал из кармана сотню. То есть дореформенную, внушительных размеров банкноту с изображением Кремля, разгладил ее, подмигнул кому-то и говорит:
– Ну, что, друзья, пропьем ландшафт?
В Центральном Доме литераторов шла конференция по вопросам языка и переводов. За столом сидели писатели Юрий Либединский и Лев Озеров.