Светлов, войдя в зал, тут же прокомментировал:
– Шли на конференцию, а попали на «Лебединое озеро».
Поэт Марк Лисянский вспоминал, что друзья хотели купить Светлову на новоселье платяной шкаф.
– Зачем мне шкаф! У меня всего один костюм, и он всегда на мне, – воскликнул Михаил Аркадьевич.
При обсуждении повести Казакевича «Звезда» писательница А. сказала:
– Удивительно! Говорят, раньше он писал посредственные еврейские стихи, а теперь у него великолепная русская проза.
– Дорогая, – ответил ей Светлов, – не перейти ли тебе на еврейские стихи?
Принимали в Союз писателей поэта, человека малоспособного, но пробивного. Светлов высказался против. Кто-то защищал:
– Но ведь его стихи посвящены важной, солдатской теме.
– Когда я читаю хорошие стихи о войне, – возразил Светлов, – я вижу: если ползет солдат, то это ползет солдат. А тут ползет кандидат в Союз писателей.
Автор детективной пьесы, сразу прошедшей во многих театрах, купил массивные золотые часы с массивным золотым браслетом. Увидев это сооружение, Светлов усмехнулся:
– Старик, – сказал он, – а не пропить ли нам секундную стрелку?
Известная писательница в часы бомбежек проводила время в бомбоубежище за вязанием. Впоследствии она написала воспоминания о войне.
– Теперь она думает, – сказал Светлов, – что спицы приняты на вооружение.
Поэт Сергей Орлов подарил Светлову свою книгу «Колесо».
– Старик, – сказал Светлов, – еще три колеса и… машина!
Михаил Светлов умирал от рака. О своей болезни он знал. Его пришел навестить близкий друг, артист Ермоловского театра Семен Гушанский, и Светлов, указав ему на бутылку «Боржоми», что стояла на тумбочке возле кровати, сказал:
– Ну вот, Семенушко, и я скоро буду так…
– Как? – не понял Гушанский.
– А прочти, что на этикетке написано…
А написано было: «Хранить в темном и прохладном месте, в лежачем положении»…
В последний раз Светлов приехал из больницы в Центральный Дом литераторов – попрощаться… Его спросили, как он себя чувствует.
– Я чувствую себя ангелом, приехавшим в ломбард за своими крыльями.
Из больницы Михаил Светлов позвонил писательнице Лидии Либединской и сказал:
– Старуха, привези мне пива.
– Пива?!
– Да. Рак, похоже, у меня уже есть.
Хемингуэя однажды спросили, что такое счастье.
– Счастье – это крепкое здоровье и слабая память, – ответил автор романа «По ком звонит колокол».
Часть 6. Конфуз вышел
Мне нравится возбуждать в людях двусмысленные чувства. Я вовсе не на витрине, чтобы люди смотрели на меня и восхищались. Мне нравится все смешивать.
От тебя ж – один бедлам,
Стыд царю, конфуз послам!
Я давно антиресуюсь,
Ты не засланная к нам?..
Поэт, писатель и переводчик Василий Григорьевич Рубан вошел в историю русской литературы как сотрудник первого российского провинциального журнала, издававшегося в Ярославле, и как переводчик древнегреческой сатирической поэмы «Война мышей и лягушек». А вот издание Рубаном собственных журналов потерпело фиаско.
В 1769 году он затеял издавать сатирический журнал «Ни то, ни се». Содержание журнала полностью соответствовало его названию и он через пять месяцев прекратил свое существование.
В 1771 году Рубан затеял издавать журнал «Трудолюбивый муравей». Он получился таким же бестолковым, как и предыдущий: выбор статей был случаен и не связан общей мыслью.
Впрочем, горе-издатель с детской непосредственностью писал в обращении к воображаемым подписчикам журнала, что если не хорош будет «листок его, то между множеством ослов и мы вислоухими быть не покраснеем…»
Известна история о встрече в 1802 году в одной из мюнхенских гостиниц князя Шаховского с Гете. Поэт пригласил князя на чай. Тот, не увидев на столе ничего, коме чая, без церемоний заказал бутерброды и что-то сдобное. Вечер прошел очень приятно, в беседах о немецкой и русской литературе. К удивлению Шаховского, на следующий день он получил счет за все съеденное. Гете отказался платить, поскольку приглашал князя только на чай.
В 1806–1809 годах будущий писатель и журналист Фаддей Булгарин служил в Уланском великого князя Константина Павловича полку. Однажды с дежурства по эскадрону в Стрельне Булгарин махнул без спросу в Петербург, чтобы принять участие в великосветском маскараде. Перед этим он зашел к своему товарищу, служившем адъютантом цесаревича, нарядился амуром в трико, затем, накинув на себя форменную шинель и надев уланскую шапку, стал спускаться по задней лестнице и вдруг увидел перед собой цесаревича.
– Булгарин? – спросил строгим голосом грозный шеф Уланского полка.
– Так точно, ваше высочество! – ни жив, ни мертв, вытянулся тот перед великим князем.
– Ты, помнится, сегодня дежуришь. Да ты что закрываешься? – вскричал великий князь Константин Павлович, сбросил с него шинель и увидел амура с крылышками и колчаном. – Хорош!.. Мил!.. Ступай за мной!
Цесаревич посадил Булгарина, как тот и был – в костюме амура с крылышками, к себе в карету и привез на бал к княгине Четвертинской.
Цесаревич ввел за руку бедного Булгарина в зал, наполненный представителями высшего света.
– Полюбуйтесь! – сказал великий князь хозяйке и гостям, – вот дежурный по караулам в Стрельне. Вот, мерзавец! Сию минуту отправляйся к полковому командиру под арест!
И пристыженный «амур» удалился с бала при общем громовом хохоте.
История имела своеобразное продолжение. Согласно дуэльному кодексу Фаддей Булгарин не имел возможности вызвать великого князя на поединок, но не побоялся свести с ним счеты менее кровавым, но весьма эффективным способом: написал на него едкие сатирические стихи, которые пользовались большой популярностью в великосветских кругах. Правда, на этом его блестящая карьера гвардейского офицера прервалась. Он был переведен в кронштадтский гарнизонный полк, где несколько месяцев просидел под арестом…
Необычайный успех первого русского исторического романа Михаила Николаевича Загоскина «Юрий Милославский, или русские в 1612 году», вышедшего в свет в 1829 году, возбудил страшную зависть и неприязнь у одного из издателей газеты «Северная пчела» Фаддея Булгарина. Думая унизить Загоскина в глазах публики, он начал бранить его в своей газете.
Поэт, критик, издатель Александр Федорович Воейков вступился за Загоскина в своем «Русском инвалиде». Разгорелась полемика, вскоре перешедшая во взаимную брань. Это сильно рассердило Николая I, читавшего каждое утро «Пчелу». Он приказал посадить Булгарина и Воейкова под арест. Они были вытребованы к шефу жандармов графу Бенкендорфу и прямо от него отправлены на гауптвахту, первый – в новое Адмиралтейство, а второй – в старое. Жена Булгарина, узнав о заключении мужа, поехала его искать. Ей сказали, что он сидит в адмиралтействе. Жена отправилась в Старое и спрашивает:
– Где сидит сочинитель?
– Здесь, – говорят ей и вводят в караульное помещение.
Не разобравшись в полумраке караулки, она бросается в объятия Воейкова.
– Елена Павловна, – в полной растерянности от такого непонятного изъявления чувств замужней женщины, восклицает он, – вас ли я вижу?!
– Ах, это не тот! – разобравшись в своей ошибке, в ярости вопит караульным женщина: – это мошенник Воейков, а мне надобно Булгарина!
И с этими словами выбегает из гауптвахты.
Александр Сергеевич Грибоедов высоко ценил Ивана Андреевича Крылова и попросил баснописца прочесть «Горе от ума» одним из первых. После прочтения комедии Крылов заявил, что за такую работу Грибоедову непременно грозит путевка в Сибирь.
Писатель В. В. Вересаев вспоминал, что все удовольствие, все блаженство жизни для Крылова заключалось в еде. Одно время он получал приглашения на частные обеды к императрице Александре Федоровне, о которых высказывался потом весьма нелестно из-за порционной скудости блюд, подаваемых к столу.
На одном из таких обедов Крылов сел за стол и, не здороваясь с хозяйкой, начал есть. Присутствовавший на том же обеде поэт Василий Жуковский удивленно воскликнул:
– Прекрати, пусть царица тебя хотя бы попотчует.
– А вдруг не попотчует? – ответил Крылов, не отрываясь от тарелки.
На званых обедах он обычно съедал блюдо расстегаев, три-четыре тарелки ухи, несколько отбивных, жареную индейку и кое-что «по мелочи». Приехав домой, заедал все это миской кислой капусты и черным хлебом.
Иван Крылов увлекался забавами из разряда «не для слабонервных». По воспоминаниям современников, Крылов не пропускал ни одного городского пожара. Ни проливной дождь, ни глубокая ночь, ни плохое самочувствие – ничто не могло его остановить. Как только раздавался звук набата, писатель поспешно собирался и ехал к месту возгорания, прибывая туда иногда раньше пожарных. Страсть поэта к созерцанию бушующего огня не на штуку беспокоила его арендодателя. Чтобы обезопасить себя, он составил договор: в случае пожара Крылов должен был выплатить владельцу дома 60 тысяч рублей. Баснописец не задумываясь подписал бумагу, а заодно прибавил к цифре нулей: «Для того чтобы вы были совершенно обеспечены, я вместо 60 000 рублей поставил 6 000 000. Это для вас будет хорошо, а для меня все равно, ибо я не в состоянии заплатить ни той, ни другой суммы»