.
26-го мая 1855 года был открыт знаменитый памятник скульптора П. К. Клодта великому русскому баснописцу И. А. Крылову в Летнем саду.
Существует несколько версий о выборе места для памятника. Одна из них опирается на воспоминания князя П. А. Вяземского:
«Он (Крылов) гулял или, вероятнее, сидел на лавочке в Летнем саду. Вдруг… его. Он в карман, а бумаги нет. Есть где укрыться, а нет, чем… На его счастье, видит он в аллее приближающегося графа Хвостова. Крылов к нему кидается:
– Здравствуйте, граф. Нет ли у вас чего новенького?
– Есть, вот сейчас прислали мне из типографии вновь отпечатанное мое стихотворение, – и дает ему листок.
– Не скупитесь, граф, и дайте мне 2–3 экземпляра.
Обрадованный такой неожиданной жадностью, Хвостов исполняет его просьбу, и Крылов со своею добычею спешит за своим делом».
Таким образом, согласно этой версии, местоположение памятника было определено «деловым» интересом самого Крылова.
Однажды писатель Виктор Гюго отправился за рубеж и проходил на границе таможню. Таможенник спросил, чем он зарабатывает на жизнь.
– Пером, – ответил писатель, любивший изъясняться высокопарно.
Таможенник не понял, переспросил, Гюго попытался объяснить снова, назвав свои знаменитые произведения. Но, видимо, чиновник не только не читал их, но даже о них не слышал. Чтобы быстрее спровадить писателя, таможенник сделал вид, что все понял, и записал в соответствующую графу анкеты: «Торговец перьями».
Пушкин любил своего лицейского приятеля Кюхельбекера, что не мешало ему жестоко над ним смеяться. Кюхельбекер был худощав, долговяз, неуклюж, говорил протяжно с немецким акцентом…
Как-то Жуковский был зван куда-то на вечер и не явился. Когда его спросили о причине, он отвечал:
– Мне не здоровилось уж накануне, к тому же пришел Кюхельбекер, и я остался дома.
Пушкин написал:
За ужином объелся я,
Да Яков запер дверь оплошно,
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно.
Кюхельбекер взбесился и вызвал Пушкина на дуэль. Отказаться Пушкин от дуэли не мог, хоть и не хотел ее. Секундантом Кюхельбекера был их лицейский приятель Антон Дельвиг. Первым стрелял Кюхельбекер. Когда он начал целиться, Пушкин закричал:
– Дельвиг! Стань на мое место, здесь безопаснее.
Кюхельбекер еще больше разъярился, рука дрогнула, он выстрелил и пробил фуражку на голове Дельвига.
– Послушай, товарищ, – сказал Пушкин, – без лести – ты стоишь дружбы; без эпиграммы пороху не стоишь, – и бросил пистолет.
Друзья помирились.
У Михаила Юрьевича Лермонтова была одна черта, о которой нам известно очень мало, но современники поэта отмечали ее особо. Художник Меликов М.Е. писал о Лермонтове так:
«Он был ужасно прожорлив и ел все, что подавалось. Это вызывало насмешки и шутки окружающих, особенно барышень».
Среди них была Екатерина Александровна Сушкова, в которую поэт безоглядно влюбился. Однако Сушкова не отвечала Лермонтову взаимностью и при случае не упускала возможности посмеяться над ним. Одним из поводов для насмешек и стала непритязательность поэта к пище, о чем сама Екатерина Александровна рассказала в своих «Записках»:
«Еще очень подсмеивались мы над ним в том, что он не только был неразборчив в пище, но никогда не знал, что ел: телятину или свинину, дичь или барашка; мы говорили, что, пожалуй, он со временем, как Сатурн, будет глотать булыжник.
Наши насмешки выводили его из себя, он спорил с нами почти до слез, стараясь убедить нас в утонченности своего гастрономического вкуса; мы побились об заклад, что уличим его в противном на деле. И в тот же самый день, после долгой прогулки верхом, велели мы напечь к чаю булочек с опилками!
И что же? Мы вернулись домой, утомленные, разгоряченные, голодные, с жадностью принялись за чай, а наш-то гастроном Мишель, не поморщась, проглотил одну булочку, принялся за другую и уже придвинул к себе и третью, но Сашенька и я остановили его за руку, показывая в то же время на неудобоваримую для желудка начинку.
Тут он не на шутку взбесился, убежал от нас и не только не говорил с нами ни слова, но даже и не показывался несколько дней, притворившись больным».
По воспоминанию одного современника переводчик, драматург и директор московских императорских театров Федор Федорович Кокошкин после смерти императора Александра I был «беспрестанно то в печали о почившем, то в радости о восшествии на престол». Никогда еще игра его физиономии не имела такого опыта; это была совершенно официальная, торжественная ода в лицах! Когда было объявлено о воцарении Константина, он всем нам повторял:
– Слава Богу, мой милый! Он хоть и горяч, но сердце-то предоброе!
По отречении Константина он восклицал с восторгом:
– Благодари Бога, мой милый! – и прибавлял вполголоса: – Сердце-то у него доброе; да ведь кучер, мой милый, настоящий кучер!
На смерть императора Александра I Кокошкин написал стихи, в конце которых была рифма «Екатерина – Константина». После вступления на престол Николая Павловича кто-то насмешливо спросил Кокошкина, не успевшего опубликовать стихи:
– Как же вы сделаете с окончанием ваших виршей?
– Ничего, мой милый! – невозмутимо ответил автор. – Переменю только рифму, поставлю: «рая – Николая»!
Один из основоположников реалистического направления в азербайджанской литературе Аббас Кули-ага Бакиханов состоял на российской службе, был офицером и дипломатом.
Однажды Бакиханов был приглашен на прием к императору. Николая I и его супругу известили заранее, что известный поэт не пьет алкогольных напитков, так как является верующим мусульманином.
Удивленная этим и возжелавшая смутить Бакиханова, императрица предположила, что она будет первой, кто заставит поэта изменить своим принципам.
На приеме Александра Федоровна приблизилась к поэту с бокалом вина на золотом подносе. Ошеломленный этой неожиданной честью, Бакиханов преклонил колено, поднял бокал, повернулся к императору Николаю и промолвил:
– Мой государь предлагает мне вино, мой Господь велел мне не пить его. Кому я должен быть послушен?
Император, не задумываясь, ответил:
– Вашему Господу конечно.
Бакиханов вернул бокал на поднос, и смущенная царица удалилась.
Когда поэт Василий Жуковский жил во Франкфурте-на-Майне, Гоголь прогостил у него довольно долго. Однажды вместе с графом А. К. Толстым он пришел в кабинет Жуковского и обратил внимание на карманные часы с золотой цепочкой, висевшие на стене.
– Чьи это часы? – спросил он.
– Мои, – отвечал Жуковский.
– Ах, часы Жуковского! Никогда с ними не расстанусь.
С этими словами Гоголь надел цепочку на шею и положил часы в карман. Растерянный и развеселившийся Жуковский тут же подарил часы приятелю.
Однажды Гоголь написал небольшую пьесу и решил ее прочесть Василию Жуковскому. А Жуковский перед этим поел и собирался подремать. Когда Николай Васильевич начал читать, Василий Андреевич заснул. Гоголь подумал, что Жуковский заснул из-за того, что пьеса скучная и разорвал рукописи.
Однажды ночью в апартаменты Бальзака проник вор и стал взламывать замок в ящике письменного стола – в таком месте часто держали деньги. Вдруг в темноте раздался смех.
– Любезный, вы зря рискуете, пытаясь в ночи найти то, что мне не удается найти даже при свете дня, – сообщил, не пытаясь даже пошевелиться, писатель.
Сконфуженному вору пришлось уйти.
Однажды великий русский писатель-сатирик Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин написал сочинение за свою дочь. Мало того, что бедная девочка получила за него двойку, так еще и приписку строгого словесника: «Не знаете русского языка!»
В юности Иван Сергеевич Тургенев как-то плыл на корабле, и на нем случился пожар. Панику удалось предотвратить, но будущий писатель очень испугался. Спасаясь с горящего судна, Тургенев расталкивал женщин и детей и даже пытался подкупить матроса.
Позже он устыдился своей трусости и недостойного поведения и в качестве покаяния описал их в очерке «Пожар на море».
Иван Сергеевич Тургенев в юности обращаться с деньгами совершенно не умел – все, что присылала строгая, но любившая его мать, он тратил практически сразу. Спустя какое-то время терпение родительницы лопнуло, и она прислала сыну посылку с кирпичами, доставку которой тот на радостях оплатил последними деньгами. Содержимое посылки научило его относиться к деньгам бережно.
Иван Сергеевич Тургенев любил веселиться с друзьями и иногда даже падал на пол от смеха. Один из таких случаев произошел, когда Афанасий Фет закончил перевод трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра» и решил показать его Тургеневу. В оригинале в конце одного из стихов есть строчка «О, break! О, break!», которую Фет перевел как «О, разорвись!». Тургенев обратил внимание, что для русского языка это не подходит. Тогда Фет предложил написать «О, лопни!», но и тут Тургенев возразил: не хватает связи глагола и существительного. Фет воскликнул «Я лопну!», от чего Тургенев залился смехом и криком, упал на пол с дивана и продолжал смеяться, стоя на четвереньках.
Иван Сергеевич Тургенев был легкомысленным молодым человеком. Иногда он приглашал к себе на ланч кучу гостей и забывал об этом. Естественно гости были сильно возмущены и недовольны. Чтобы исправить такое положение, Тургенев начинал извиняться и приглашал, дабы искупить свою вину, опять на обед. Но когда гости снова приходили, то не могли застать его дома. Такое поведение могло повторяться много раз.