Вечером молодой человек и его дядя сидели в первом ряду. Марк Твен обращался прямо к ним. Он рассказал несколько смешных историй, но старик ни разу даже не улыбнулся. Тогда писатель стал рассказывать самые смешные истории, какие знал, но лицо старика по-прежнему оставалось серьезным. В конце концов совершенно обессиленный Марк Твен покинул сцену. А через некоторое время рассказал своему другу об этом случае.
– О, – сказал друг, – не волнуйся. Я знаю этого старика. Уже много лет он абсолютно глухой.
В 1867 году Марк Твен провел 5 месяцев, путешествуя по Европе и Ближнему Востоку на корабле «Квакер-Сити».
Уже в конце поездки он обратил внимание на то, что на борту судна ему подают невкусный кофе – «такой жидкий, что просвечивает на целый дюйм». Однажды утром, еще издали завидев сквозь кофе дно своей чашки, молодой писатель отправился к капитану корабля и выразил возмущение.
– Стыд и срам, что нам подают такой кофе, – заявил он.
Капитан показал Твену свою чашку: кофе был вполне приличный.
Тогда путешественник разъярился еще сильнее и принес свою чашку.
– Вот, попробуйте это пойло, – произнес он.
Капитан понюхал, попробовал, снисходительно улыбнулся и сказал:
– Как кофе – это, конечно, никуда не годится, но это неплохой чай.
Твен тоже попробовал напиток и пристыженный вернулся на свое место.
Драматург и прозаик Леонид Николаевич Андреев в молодости, уже став популярным писателем, любил ходить в поддевке, высоких лаковых сапогах и, при этом еще носил импозантную черную бородку.
Летом 1901 года он сидел на палубе парохода, плывшего по Волге. К нему подошла, очаровательно улыбаясь, какая-то миловидная дама и с нотками неподдельного восторга в голосе заговорила:
– Ах, как я рада этой встрече! Как я безмерно рада! Наконец-то мне с вами удалось встретиться и познакомиться! Как я счастлива, что попала именно на этот пароход! Оказывается, и вы на нем плывете! Такая честь для меня! Вы такой талантливый! Боже, какая сила!
Молодой писатель, весьма польщенный столь экзальтированными признаниями незнакомки, в изрядном смущении слушал ее. И было от чего смутиться и возгордиться! Только совсем недавно вышла его первая книга «Рассказы» – и уже такая известность среди читателей! Но вдруг дама-почитательница спросила покрасневшего от смущения писателя:
– Так когда же ваш концерт?
На недоуменный взгляд Андреева поклонница отреагировала уточняющим вопросом:
– Вы ведь дирижер цыганского хора, который плывет на этом пароходе?..
Замечательный поэт и в то же время чиновник Министерства просвещения Иннокентий Федорович Анненский жил в Царском Селе, куда из Петербурга ходили регулярные поезда, электрички, как бы мы сказали сейчас.
Однажды возвращается он домой, его встречает слуга и удивленно восклицает:
– Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! Да ведь пальто-то – чужое?!
Анненский снимает и удивленно рассматривает верхнюю одежду.
– Действительно, пальто не мое… То-то я всю дорогу из Петербурга думал: что это за портсигар у меня в кармане появился?
Исаак Левитан и Антон Чехов были очень близкими друзьями. Но в 1892 году они поругались из-за рассказа «Попрыгунья» о докторе Дымове и изменяющей ему жене. В Москве начались разговоры о том, как точно изобразил Чехов Софью Кувшинникову, ее мужа и Левитана.
Кувшинникова устроила художнику скандал. Дело в том, что Чехов, не любивший жену друга, использовал в рассказе ее характерные слова и манеры, по которым ее узнали.
Помирились Чехов и Левитан в 1895 году, когда роман художника с Софьей уже закончился и та вернулась к мужу.
Заболев, Чехов отправил посыльного в аптеку за касторкой в капсулах. Аптекарь послал ему две больших капсулы, которые Чехов возвратил с надписью: «Я не лошадь!».
Получив автограф писателя, аптекарь с радостью заменил их на нормальные капсулы.
Возвращаясь с Сахалина, Чехов купил себе на Цейлоне пару мангустов и с подачи матросов назвал самца Сволочь. Надо сказать, имя зверек оправдал в полной мере.
Антон Павлович в письме издателю Николаю Лейкину с присущим ему остроумием описал проказы своих питомцев следующими словами:
«Из Цейлона я привез с собою в Москву зверей, самку и самца, перед которыми пасуют даже таксы. Имя сим зверям – мангус. Это помесь крысы с крокодилом, тигром и обезьяной. Сейчас они сидят в клетке, куда посажены за дурное поведение: они переворачивают чернильницы, стаканы, выгребают из цветочных горшков землю, тормошат дамские прически, вообще ведут себя, как два маленьких черта, очень любопытных, отважных и нежно любящих человека. Мангусов нет нигде в зоологических садах; они редкость. Приезжайте посмотреть на них…».
Очень интересные строки Антон Чехов написал своему брату Михаилу:
«Возьми в рот штаны и подавись ими от зависти. Проехал я через всю Сибирь, 12 дней плыл по Амуру, 3 месяца и 3 дня прожил на Сахалине, был во Владивостоке, в Гонконге, в Сингапуре, ездил по железной дороге на Цейлоне, переплыл океан, видел Синай, обедал с Дарданеллами, любовался Константинополем и привез с собою миллион сто тысяч воспоминаний и замечательных зверей, именуемых мангусами. Оные мангусы бьют посуду, прыгают на столы и уж причинили нам убытку на сто тысяч, но тем не менее все-таки пользуются общею любовью».
Через год самец по кличке Сволочь сбежал в лес. Пропадал там почти три недели. Вот что по этому поводу Антон Чехов сообщил журналисту и писателю Алексею Суворину:
«Мангус нашелся… Блуждал он по лесам 18 дней. Несмотря на ужасные для него климатические условия, он стал жирным – таково действие свободы. Да, сударь, свобода великая штука».
Однажды ночью хвостатый проказник укусил мать Чехова Евгению Яковлевну за нос…
И вот кто он после этого?… Конечно же Сволочь!
После этого происшествия Антон Павлович, несмотря на свою безграничную любовь к мангустам, решился на продажу диковинных животных.
В дневниках Антона Павловича Чехова есть такая любопытная запись:
«Зима, туалет холодный, и ЖОзефина ПАвловна постоянно мерзнет».
«Антон Павлович Чехов рассматривает в Третьяковской галерее свой портрет работы О. Браза (портрет писателю не нравился)». Карикатура А. Хотянцевой. 1898 год
Исследователи творческого пути классика долго и настойчиво пытались выяснить, кто же такая эта Жозефина Павловна. Но среди знакомых Чехова, хоть убей, таковая не попадалась. Долго они чесали затылки, и в конце концов в биографии появилась сноска: «Жозефина Павловна – неустановленная знакомая Чехова».
Один раз Максим Горький, считавший разгромные статьи одного из своих постоянных критиков очень несправедливыми, попросил Владимира Ходасевича помочь ему этого критика разыграть: напечатать в журнале «Беседа» два рассказа Горького, но один из них – под фамилией «Сизов». Горький хотел поймать критика понадеявшись, что рассказ неизвестного Сизова тот похвалит, а ненавистного Горького, как обычно, разгромит. В результате критик разгромил обоих авторов.
А вот приехавший в гости Андрей Соболь, прочитавший те же рассказы, Горького очень расхвалил, а потом добавил:
– А вот какого-то Сизова напрасно вы напечатали. Дрянь ужасная.
Позже Горький попросил Ходасевича не объяснять Соболю, что это за Сизов такой:
– А то мы будем стыдиться друг друга, как две голые монахини, – смеялся он.
В 1902 году в Московском Художественном театре началась подготовка к постановке пьесы Максима Горького «На дне». Театру было всего четыре года, но уже наработанный имидж не позволял халтурить. Да и артистам не особенно хотелось слушать на каждой репетиции знаменитое «Не верю!» Станиславского и постоянные требования «бодрой легкости» Немировича-Данченко. В то время отцы-основатели театра еще занимались режиссурой спектаклей совместно, и соответствовать двойным критериям было очень нелегко.
Для того чтобы вжиться в атмосферу пьесы, оба режиссера, занятые в спектакле актеры и театральный художник решили посетить лично трущобы знаменитой Хитровки.
Для такой экскурсии требовался гид, и сопровождать создателей спектакля согласился Владимир Алексеевич Гиляровский, московский журналист и признанный знаток жизни московского «дна».
Кроме того, Гиляровский обладал немалым авторитетом среди обитателей трущоб, и идти без него было, мягко говоря, неосторожно.
И вот экскурсия неплохо одетых гостей явилась в ночлежку. Их немедленно окружила толпа весьма подозрительных личностей, среди которых увидеть беглого каторжника или вора было делом вовсе не сложным. Слегка побледневшим творческим личностям сразу стало ясно, что без Гиляровского они не продержались бы в этом месте и двух минут – только авторитет журналиста спасает их карманы и лица от насилия.
Опытный знаток трущоб прихватил с собой несколько бутылок водки, ее быстренько разлили, и завязался вполне мирный разговор. Экскурсанты потихоньку расслабились, а художник, Виктор Андреевич Симов, добыл из кармана блокнот и принялся делать наброски. Его интересовало все – мрачные закопченные своды, одежда жильцов, их лица, выхваченные из тьмы керосиновой лампой…
И вдруг один из завсегдатаев ночлежки, заглянув через плечо художника, обиженно воскликнул:
– Это ты чего там мастыришь?.. Оно похоже, конечно, но чего у меня щека-то черная?!
Виктор Андреевич растерялся, и объяснение взял на себя кто-то из артистов:
– Понимаете, это тень так падает, и…
– Какая там тень?! У меня на морде уголь, что ли? А тебе тень на морду не посадить?!
Как и всегда в ночлежке, конфликт вспыхнул мгновенно. В руках у аборигенов сверкнули бутылки, но уже не как предмет угощения, а как хорошо освоенное оружие. Неизвестно, что произошло бы дальше, не будь среди гостей Гиля