«Свинья». Писатель в своей газете опубликовал такой ответ: «Письма без подписи мне приходится получать довольно часто. Но вчера мне впервые прислали подпись без письма».
Когда Марк Твен был редактором журнала, много времени у него занимало чтение рукописей. Как-то раз, посмотрев на переполненную мусорную корзину, он вздохнул и сказал:
– Как жалко, что я не был редактором в то время, когда люди писали на каменных плитах. Какую прекрасную виллу я бы мог построить из присланных рукописей!
Марк Твен, находясь на светском рауте, беседовал с одной не очень приятной в общении дамой. Решив сделать ей комплимент, он заметил:
– Вы очаровательны!
На что грубиянка ответила:
– Не могу сказать о вас того же самого.
Марк Твен улыбнулся и промолвил:
– А вы сделайте, как я – соврите!
Однажды в газетах появились сообщения о кончине Марка Твена, на что он ответил в телеграмме агентству «Ассошиэйтед Пресс»: «Слух о моей смерти был сильно преувеличен».
В дальнейшем он любил сам терроризировать этим сообщением редакции газет и опровергать его. Надоел всем настолько, что редакторы к опровержениям стали прибавлять: «К сожалению»
Однажды Марка Твена пригласили на званый прием к очередному богачу. В то время довольно часто на таких приемах пели оперные певцы. На этот раз тоже.
Во время выступления хозяйка дома слишком рьяно уделяла писателю внимание и не давала слушать выступление. По окончании приема она пригласила его послушать наследующей неделе у них в доме оперу «Тоска».
– О, я обязательно приду! – ответил Твен. – В «Тоске» я вас еще не видел.
Молодая симпатичная дама интересуется у М. Твена:
– Правда ли, что все люди произошли от обезьян.
– Да.
– И даже я?
– Да, но вы от очень хорошенькой.
Однажды Марк Твен посетил Европу. После возвращения в Штаты его знакомые попросили поделиться впечатлениями о поездке и особенно о Франции. Твен был краток:
– Во Франции нет зимы, нет лета и отсутствует нравственность. За исключением этих мелких недостатков – прекрасная страна.
Марк Твен, будучи редактором газеты, однажды напечатал разгромное обличение некоего N. В нем была фраза: «Господин N не заслуживает даже плевка в лицо».
Оный господин подал в суд, который обязал газету опубликовать опровержение, и Марк Твен показал себя законопослушным гражданином: в очередном номере его газеты было напечатано: «Господин N заслуживает плевка в лицо».
Марка Твена пригласили на банкет в честь генерала Гранта и попросили произнести речь. Речь вышла не такой уж торжественной:
– Будущее Соединенных Штатов лежит пока в трех или четырех миллионах колыбелей. В одной из них находится младенец, который в один прекрасный день станет великим полководцем. Сейчас, возможно, он предпринимает стратегические усилия, пытаясь запихнуть себе в рот большой палец ноги. 56 лет назад генерал Грант пытался предпринять такую же операцию…
Джордж Бернард Шоу. Шарж. 1911 год
Тем же вечером Твен записал в дневнике: «Представлен генералу Гранту. Я сказал, что счастлив с ним познакомиться, он сказал, что не может похвалиться тем же».
Однажды очень тучный человек сказал отличавшемуся худобой Бернарду Шоу:
– Вы выглядите так, что можно подумать, будто ваша семья голодает.
– А посмотреть на вас, можно подумать, что вы являетесь причиной этого бедствия.
Бернарда Шоу спросили:
– Скажите, каким образом вам удается придумывать ваши удивительно остроумные фразы?
– Это очень просто, – ответил Шоу. – Я придумываю что-нибудь неостроумное и тут же говорю совершенно противоположное.
Бернард Шоу, уже будучи прославленным писателем, столкнулся однажды на дороге с велосипедистом. К счастью, оба отделались только страхом. Велосипедист начал извиняться, но Шоу возразил:
– Вам не повезло, сэр! Еще немного энергии – и вы заслужили бы бессмертие как мой убийца.
Однажды к Бернарду Шоу пришел молодой драматург и попросил его высказать мнение о своей последней пьесе. Тот пообещал просмотреть ее.
Через несколько дней, когда драматург зашел за вердиктом мастера, тот сказал:
– Молодой человек, так вы сможете писать, когда станете старым и маститым. До этого же вам придется писать гораздо лучше.
Шоу явился к врачу и попросил осмотреть его ногу. Доктор спросил:
– Как долго у вас нога в таком состоянии?
– Две недели.
– Как же вы могли две недели ходить со сломанной костью? Почему вы не обратились ко мне раньше?
– Видите ли, доктор, каждый раз, когда я говорю, что у меня что-то болит, моя жена требует, чтобы я бросил курить.
Однажды одна дама спросила Шоу:
– Почему Бог сначала создал мужчину, а потом женщину?
– Потому что он не хотел, чтобы во время сотворения мужчины женщина помогала ему своими советами, – ответил драматург.
Как-то до английской королевы дошло высказывание Шоу, что все женщины продажны. Она решила публично поставить наглеца на место и пригласила Шоу в королевский дворец.
– Это правда, что вы считаете, что все женщины продаются? – спросила королева.
– Правда, – ответил Шоу.
– Сколько же тогда, по-вашему, должна стоить королева Англии?
– Десять тысяч фунтов стерлингов, – ответил Шоу.
– Так мало? – возмутилась королева.
– Ну вот, Ваше Величество, Вы уже и торгуетесь! – с довольной улыбкой воскликнул Шоу.
Попробовав на одном из званых обедов невкусный салат, Бернард Шоу заметил:
– Писатели прячут свои ошибки в письменном столе, врачи – под землей, а хозяйки – под майонезом.
К Бернарду Шоу, бывшему уже в летах, обратилась одна дама:
– Извините за назойливость, мистер Шоу, но сколько вам лет?
– Это зависит от ваших намерений, – ответил тот.
В 1925 году Нобелевскую премию по литературе присудили Бернарду Шоу, который назвал это событие «знаком благодарности за то облегчение, которое он доставил миру, ничего не напечатав в текущем году».
Однажды Антон Павлович Чехов зашел в редакцию журнала «Осколки», с которым сотрудничал. Главный редактор Лейкин похвастался перед ним прекрасным рассказом, присланным никому неизвестным начинающим автором из Царского Села. Лейкин был в восторге и собрался пригласить автора для личных переговоров, чтобы привлечь к сотрудничеству в журнале.
Чехов заинтересовался, взял рукопись и с изумлением узнал свой собственный, уже опубликованный рассказ, переписанный от руки.
Возмущению Лейкина не было предела, а Чехов улыбнулся и спокойно заметил:
– Плагиат – это лучший признак популярности.
В последние годы своей жизни Сомерсет Моэм совершенно не боялся смерти. Он сказал как-то одному из своих друзей:
– Смерть, как и запор, например, лишь одна из банальностей, очень часто встречающихся в жизни человека. Так стоит ли ее так уж бояться?
Созданное Борисом Прониным артистическое кафе «Бродячая собака» располагалось вблизи Михайловской площади, в подвале старого дома. Вход был с внутреннего двора. Поэты появлялись здесь в окружении некоторого числа поклонников или, чаще, поклонниц.
Как-то раз одна из восторженных почитательниц поэта Константина Бальмонта, разгоряченная богемной атмосферой, бессонницей и вином, воскликнула, обращаясь к своему кумиру:
– Ради вас я способна на все! Хотите, я сейчас выпрыгну в окно?
– Нет! – отрезал тот. – Здесь недостаточно высоко!
Все нищие города Гатчины знали, когда писатель Александр Иванович Куприн ездил в Петербург, и в это время ожидали его на вокзале. Поэтому писатель всегда держал в карманах множество медных монет.
Но однажды Куприн дал нищенке с ребенком на руках горсть серебряной мелочи. Тут же к нему подошел красноносый небритый нищий с опухшей физиономией и заплетающимся языком принялся клянчить деньги, всячески восхваляя при этом его как «всемирно-исторического писателя». Куприн сунул ему кредитку в целых пять рублей.
– Не понимаю, дорогой друг, – удивился один из сопровождавших писателя, – женщине с ребенком вы дали что-то около рубля, а пьяному, который побежал в кабак пропивать вашу пятерку, вы так щедро оплатили его вздор и бред?
– Да как вы не понимаете! – воскликнул Куприн. – Ведь женщине с ребенком даст каждый. А пьяному кто даст? Только я, Александр Иванович…
Специалистом по литературным альманахам, особенно по отысканию для их издания меценатов, считался Осип Мандельштам. И пусть фолиант, задуманный тиражом в тысячу экземпляров, на веленевой бумаге с водяными знаками и многокрасочными иллюстрациями, выходил с чудовищным опозданием тоненькой газетно-бумажной тетрадочкой без всяких иллюстраций или не выходил вовсе, молодые поэты могли какое-то время предаваться свободному творчеству и не думать о деньгах.
– Ну как ваш альманах?» – спрашивали Мандельштама.
– Я разошелся с издателем во взглядах, – отвечал тот.
– И что же, он ничего не издал?!
– Нет, почему же? Он издал… вопль!
Захватив в свои сети очередного толстосума, потенциального мецената для очередного альманаха, Мандельштам долго и умело обрабатывал его, живописуя, сколь великолепным должен получиться новый поэтический шедевр и каким событием станет его выход в свет. В наиболее патетических местах он даже читал свои стихи.