Алиенора помнила, что собрала все свои душевные силы, чтобы оставаться спокойной и уверенной, отпуская любимое дитя на волю ее судьбы. Ах, как Алиеноре не хватало этой умненькой, мягкой девочки. У нее словно отрезали ногу. Но Генриха вряд ли заинтересовало бы все это, горько подумала она. Для него собственные дети были пешками, которых он передвигал по шахматной доске так, как его это устраивало.
– Как поживает Молодой Генрих? – ледяным голосом спросила Алиенора.
Она не забыла и не простила то, что в прошлое Рождество в Пуатье муж представил мальчика подданным Алиеноры как ее наследника. А вопрос наследства для Ричарда так и оставался неразрешенным.
– Ты увидишь, насколько он изменился, – угрюмо сказал Генрих. – Ему сейчас двенадцать, а он уже, кажется, вот-вот станет настоящим мужчиной. Придет время – и он будет великим королем.
«Каким мог бы стать Ричард» – эта непрошеная мысль пришла в голову Алиеноре, но она ничего не сказала. Она молча упрекала себя за неприязненное чувство к Молодому Генриху, ведь мальчик не виноват в том, что отец, продвигая его, забыл о Ричарде. Просто… Нет, в глубине души Алиенора знала, всем своим материнским инстинктом чувствовала, что Генри не годится на роль герцога Аквитанского. У него не было души трубадура, в отличие от Ричарда, который уже поднаторел в сочинении изящных баллад не хуже, чем в боевых искусствах. Ее народ понял бы его – ведь как они любили ее дедушку! – но объяснять это мужу бессмысленно.
– Именно из-за Аквитании я и вызвал тебя, – проговорил Генрих, вежливо подводя ее к месту за столом на возвышении.
Генрих словно прочел ее мысли. Алиенора тут же насторожилась, ожидая худшего и откладывая на время разговор о Розамунде де Клиффорд, хотя твердо вознамерилась поговорить об этом с мужем. По пути сюда, в Нормандию, в первом из семи кораблей, нагруженных ее личными вещами, Алиенора все время спорила с собой о том, должна ли она сказать мужу о том, что ей стало известно. Скажешь ему – и эта история будет лежать между ними, словно меч, отсекший прошлое от настоящего. Промолчишь – и можно делать вид, что все хорошо и достигнуто что-то вроде перемирия. Что-то вроде перемирия? Да как же это может быть, если она знает правду и душа у нее горит жаждой выложить Генри все, что накипело? Алиенора обдумывала это снова и снова, мучила себя, не зная, как лучше поступить. На самом деле ей хотелось рычать от ярости, вонзить когти в лицо Генри и изобрести какую-нибудь надлежащую месть для его маленькой сучки. В конечном счете она решила сказать мужу, что ей все известно, а там посмотреть, какая будет реакция. Но сейчас, когда он неожиданно заговорил об Аквитании, – Алиенора предполагала, что ради нее самой он бы никогда ее не вызвал, – она была готова забыть на время о Розамунде.
Когда все расселись и подали первое блюдо – довольно невкусные куски кролика с жирной подливкой, – Генрих с непроницаемым выражением обратился к жене:
– Как тебе известно, этой осенью я ездил по Аквитании, усмиряя твоих вассалов. Они хуже всех. И они меня ненавидят.
– Ты не давал им повода для любви, – не сдержалась Алиенора.
– Оно того и не стоит. Напротив, я даже отказался от попыток привести их в подчинение. Ты всегда хотела властвовать в этом герцогстве, Алиенора, верно? Что ж, теперь твоя очередь. – На лице Генриха появилось мрачно-насмешливое выражение.
– Моя очередь? – повторила она, не в силах смирить бешено застучавшее сердце.
– Да, твоя, – с той же улыбкой подтвердил Генрих. Он разоружил ее и теперь наслаждался этим. – Твое пребывание в Аквитании может в корне изменить ситуацию. Твои буйные подданные любят тебя, и когда они увидят, что я передаю тебе мою власть, они, возможно, перестанут постоянно выступать против меня.
Алиенора не могла сказать ни слова. Генри просит ее вернуться в Аквитанию в качестве суверенной герцогини. Именно этого она жаждала все пятнадцать лет их брака… Нет, это было ее мечтой с тех самых пор, как ее в возрасте пятнадцати лет увезли в Париж невестой Людовика. Аквитания – ее дом, место, где ей больше всего хотелось бы находиться, волшебная южная земля могучих рек, лесных долин, вина и песен. Алиенора хотела упасть на колени и воздать хвалу Господу за то, что Он ответил на ее молитвы. Она даже испытывала что-то вроде благодарности к своему неверному мужу, хотя к этому чувству и примешивалось негодование, ведь Генри долгие годы игнорировал совет добром добиться расположения ее вассалов и пришел к этому исключительно разумному решению с таким опозданием.
– Теперь ты понимаешь, почему я просил тебя взять все твои вещи, – сказал Генрих.
– Я думала, ты собираешься снова зажить со мной одним домом, – ответила она с саркастической улыбкой.
Ему хватило совести посмотреть виноватым взглядом.
– Алиенора, обстоятельства вынуждают нас жить на два дома, – пробормотал Генрих. И Розамунда де Клиффорд, горько подумала она. – Так ты согласна? Ты вернешься в Аквитанию ее правительницей?
– Неужели об этом нужно спрашивать? – ответила она.
К удивлению Алиеноры, вечером Генрих последовал за ней в ее солар. Он был немного пьян после пира, и большинство баронов Нормандии уснули за столами или залегли пьяные в кустах.
Генрих отослал ее дам.
– Сегодня я буду камеристкой королевы, – сказал он заплетающимся языком.
Те бросились прочь, хихикая и обмениваясь понимающими взглядами. Между их господином и госпожой все явно в порядке…
Когда дверь комнаты закрылась, Алиенора повернулась к мужу.
– Почему ты здесь? – холодно спросила она.
Пошатываясь, Генрих подошел к ней:
– Уж тебе-то об этом должно быть известно лучше, чем кому другому. Государственное дело – зачинать наследников.
– У нас хватает наследников! – отрезала она. – Я тебе говорила, что больше не хочу детей. И ты прекрасно знаешь, что нам нечего сказать друг другу.
– А я пришел сюда не для того, чтобы говорить, – пошутил Генрих. – Ты все еще красивая женщина, Алиенора. Были времена, когда ты горела желанием улечься со мной в постель. – В его голосе послышалось раздражение.
– Это было давно. До того, как Розамунда де Клиффорд заняла мое место. – Алиенора говорила ледяным голосом, и только тело выдавало ее, невольно реагируя на привычную близость и запах этого мужчины, которого она любила прежде без памяти. Она была потрясена, поняв, что все еще хочет его, несмотря на все обиды, что он причинил ей.
И вот теперь Алиенора произнесла то слово, которое так мучило ее. Перчатка брошена.
Генрих остановился как вкопанный, тут же протрезвев. Вожделение съежилось и оставило его. Глаза забегали. Алиенора так хорошо знала это выражение.
– Кто тебе сказал? – сощурившись, спросил он.
– Никто. Я видела своими глазами. И она, твоя маленькая сучка, сказала мне, как ты ее любишь и как она любит тебя. Так трогательно, я чуть не разрыдалась. – Алиеноре и теперь хотелось разрыдаться, но она скорее умерла бы, чем позволила бы мужу увидеть ее слезы. – Неплохую башню ты построил для нее в Вудстоке. А еще и лабиринт. Ты что, хотел запутать меня, когда я приду с местью в сердце? Неужели ты думал, что я не найду тропинки в великолепную башню, которую ты построил для своей шлюхи?
От удивления Генрих потерял дар речи: кто мог такое предвидеть? Из всех домов в Англии его жена выбрала именно вудстокский? А Розамунда, эта маленькая дурочка, на кой черт она тешила свое тщеславие и хвасталась его расположением и любовью? Не без труда король обрел голос.
– Я могу объяснить, – сказал он тем самым тоном, каким испокон веков говорят мужья, изменяющие женам.
– Я слушаю, – ответила Алиенора, недоверчиво подняв брови.
– Я не обязан оправдываться ни перед тобой, ни перед кем другим, – настороженно начал Генрих, – но из одной любезности я скажу тебе правду. Да, у меня было приключение с Розамундой, признаю́, но я не видел ее восемнадцать месяцев.
– Приключение? Ты ей говорил, что любишь ее! Или ты обманывал девчонку так же, как обманывал меня? – Алиенору трясло.
– Нет, – тихо ответил Генрих. – Я обещал сказать тебе правду. – Он помолчал. – Правда в том, что я люблю ее. И ничего не могу с этим поделать. Я отчаянно тоскую по ней. И она отвечала мне любовью. Надеюсь, все еще отвечает. – В голосе Генриха появилась хрипотца.
Алиенора не могла сказать ни слова. Слова мужа звучали у нее в ушах: «Я люблю ее. Я люблю ее…» Это было самое жестокое из предательств. Королеве хотелось упасть и умереть, она больше не желала слышать имя Розамунды, она желала, чтобы Генрих и его любовница горели в аду…
Он бросил ее, свою стареющую жену, мать его детей, ради молодой женщины, как делали многие мужчины. Ради женщины такой молодой и прекрасной, что не было ни малейшей надежды на его разрыв с ней.
– Значит, это конец нашего брака, – ровным голосом произнесла Алиенора.
– Это тебе решать, – ответил Генрих.
– Ты поэтому хочешь, чтобы я оставалась в Аквитании?
– Ты же столько лет знаешь меня! – фыркнул он. – Короли не могут позволить себе такой роскоши – ставить собственные удовольствия прежде дел государственных. Я хочу, чтобы ты поехала в Аквитанию, потому что твое присутствие там необходимо. Это не имеет никакого отношения к Розамунде. Иначе я приехал бы к ней в Вудсток, а не гонялся за твоими мятежными вассалами.
– Но тебе, конечно, очень удобно отправить меня теперь в Аквитанию, – ядовито заметила Алиенора. – Как только я уеду на юг, ты наверняка вызовешь сюда свою шлюху, чтобы блудить с ней.
– Нет, – ответил Генрих, в голосе которого появилась свинцовая тяжесть. – Мне нужно разобраться с Людовиком. – Он опустился на подбитое мехом покрывало, лежавшее на кровати, и, повесив голову, закрыл лицо руками. – Я не искал этого, Алиенора. Я по-прежнему люблю тебя как мою жену. Ты должна мне верить.
– Я не верю ничему! – отрезала она. – Вернее, мне хотелось бы верить. И я не хочу, чтобы ты любил меня как жену. Я хочу, чтобы ты любил меня, как любил когда-то. Когда ты был моим. До Розамунды.