Устав от скандалов и пьянства Бриннера, Дитрих поменяла его на тридцатилетнего композитора Берта Бакарака (самой Марлен на момент их знакомства было уже пятьдесят семь). Берт сделал все аранжировки для ее «Шоу одной женщины» и в качестве аккомпаниатора объездил с Марлен весь мир. Он мечтал жениться на ней, она любила его, как сына; это был один из счастливейших и плодотворнейших периодов в творческой биографии Марлен. В 1961 году она снялась в великолепном фильме Стенли Крамера «Нюрнбергский процесс», где сыграла роль вдовы германского генерала – с такой силой, талантом и глубиной, что даже если бы это была единственная роль Марлен Дитрих, она все равно бы осталась в истории как превосходная актриса.
В 1965 году Берт, так и не дождавшись Марлен, женился на молодой актрисе Энджи Дикинсон. Разрыв прошел для Марлен очень тяжело. Она впала в глубокую депрессию, начала пить… Но она выдержала и этот удар. Марлен Дитрих смогла не только вернуться к жизни, но и снова добиться успеха – она играла в театре, снялась в телешоу «Желаю тебе любви», а в 1977 году вышел ее последний фильм «Прекрасный жиголо – бедный жиголо»; песня из этого фильма «Всего лишь жиголо» в исполнении Марлен была на вершине популярности.
Мало кто знал, что стареющая звезда была уже тяжело больна. Еще в 1965 году у нее обнаружили рак матки – правда, тогда болезнь удалось остановить; Марлен перенесла заболевание кровеносной системы – результат полувекового курения.
А в 1975 году она, выступая нетрезвой, споткнулась о кабель и сломала ногу. Пришлось вставить металлический стержень, но вскоре нога подвела снова… Выступать становилось все тяжелее – к тому же пресса добавляла масла в огонь: «Шоу Марлен Дитрих – это для некрофилов!» И выступления пришлось прекратить.
Марлен поселилась в Париже и постепенно отдалилась от всех. Она не могла позволить, чтобы хоть кто-то видел ее старой и больной. По телефону она бодрым голосом говорила, что у нее все хорошо – и только ее врач и приходящая домработница знали, что последние годы Марлен была прикована к инвалидному креслу. Почти все ее сбережения ушли на лечение – как она сама писала: «Ноги, которые сделали меня знаменитой, стали причиной моей нищеты». Запершись в квартире, она читала, писала мемуары – в 1979 году вышла ее автобиография «Возьмите мою жизнь». В 1982 году она согласилась дать интервью перед камерой Максимилиану Шеллу – правда, сама в кадре так и не появилась; как она объяснила, ее «зафотографировали до смерти». Звучит только ее голос, видны захламленные комнаты, иногда – руки. Больше она интервью не давала.
Со временем у нее развилась бациллофобия – престарелая Марлен так боялась заразы, что ходила по дому чуть ли не в одноразовых перчатках. Она снова начала пить – бутылка виски была ее единственным спутником. Про нее начали забывать; в 1991 году журнал «Шпигель» опубликовал статью: «Марлен Дитрих умерла!» – и ей пришлось звонить в редакцию и сообщать, что слухи о ее смерти несколько преувеличены. После этого «Шпигель» выпустил новую статью: «Марлен Дитрих позвонила, чтобы опровергнуть слухи о ее смерти».
В 1992 году о Марлен снова вспомнили – ее дочь Мария Рива, неудавшаяся актриса и вполне счастливая домохозяйка, родившая Марлен четырех внуков, выпустила книгу «Моя мать Марлен». Претендующая на откровенность книга оказалась злой, жестокой и лживой. Но даже падкие на «жареное» журналисты встали на защиту Марлен, имя которой давно уже стало легендой.
Она скончалась 6 мая 1992 года. Норма Боске, та самая приходящая домработница, недавно заявила, что это было самоубийство – перенеся накануне инсульт, Марлен не хотела продолжать жизнь растением… Если это так, Марлен снова смогла выиграть свою битву.
Согласно завещанию, Марлен Дитрих похоронили в Берлине рядом с матерью. За годы одиночества она тщательно разработала ритуал собственных похорон: красные гвоздики – тем, с кем она спала, белые – тем, кто врал об этом. К сожалению, она пережила большинство и тех, и других.
От нее осталось много – фотографии, платья, фильмы, записи песен, воспоминания – огромная масса воспоминаний, большинство из которых так искренни, хотя заведомо лживы, а остальные слишком правдоподобны, чтобы быть правдивыми. Но это и неважно. От нее осталась легенда – легенда о женщине, которая победила саму себя.
Лени Рифеншталь. Триумф воли
Она была великим режиссером, оставившим в наследство тем, кто подвергал ее нападкам и гонениям, свои прекрасные фильмы и фотоработы, множество технических новшеств, взятых на вооружение ее последователями. А еще она была маленькой хрупкой женщиной с очень трудной судьбой и железной волей…
Эта маленькая хрупкая женщина со стальным характером прожила долгую жизнь, полную взлетов и падений, она была вхожа в высшие эшелоны власти Третьего рейха, считалась «кинематографистом № 1» в гитлеровской Германии, а потом была вынуждена доказывать свою невиновность и отстаивать свое право на собственное видение мира. Ее обвиняли во всех мыслимых и немыслимых прегрешениях: в пропаганде фашизма, в сотрудничестве с национал-социалистами, в дружбе с Йозефом Геббельсом и даже в любовной связи с Адольфом Гитлером. Она продолжала утверждать, что ни в чем не виновата. Она прошла через пятьдесят судебных процессов, и каждый раз ей удавалось склонить судей на свою сторону. Судей, но не общественное мнение.
В 1986 году вышла книга ее мемуаров, которые, как она надеялась, должны были поставить точку в спорах вокруг ее имени. Эпиграфом к своим воспоминаниям она взяла известную фразу Альберта Эйнштейна: «Обо мне опубликовано столько откровенной лжи и досужих сплетен, что я уже давно покоился бы в могиле, если бы обращал на них внимание.
Следует утешаться тем, что через сито времени большая часть ерунды стекает в море забвения». Эта книга (надо сказать, весьма субъективная, как любые мемуары) лишь подлила масла в огонь.
Берта Хелена Амалия (или просто Лени) Рифеншталь родилась 22 августа 1902 года в одном из рабочих кварталов Берлина. Ее отец Альберт Рифеншталь владел небольшой фирмой, занимавшейся установкой отопительных систем, а мать – Берта Рифеншталь, урожденная Шербах, – была неплохой портнихой и по мере сил и возможностей обшивала соседей и знакомых, помогая мужу зарабатывать на жизнь. Семейство никогда не бедствовало, но и больших денег в доме тоже не водилось. Через два с половиной года после рождения Лени Берта родила мальчика, которого окрестили Хайнцем.
Шло время, дети росли, и становилось все более и более заметна серьезная разница в их характерах: насколько Лени была сорванцом и «возмутителем спокойствия», настолько же ее младший брат рос тихим и спокойным ребенком, настоящей «серой мышкой».
В четыре года Лени всерьез заинтересовалась танцами и актерством, стала сочинять свои первые стихи, а в пять девочка научилась плавать, и с тех пор вода стала ее стихией. Чуть позже, когда ей исполнилось двенадцать, она вступила в местный плавательный клуб (после неудачного падения на воду плашмя с пятиметровой вышки занятия в клубе пришлось надолго прекратить), встала на роликовые и ледовые коньки. С тех пор ее «показательные выступления» в ближайшем парке часто собирали толпу зевак и иногда даже заканчивались вызовом полиции.
Параллельно с этим Лени брала уроки фортепиано – в те времена для девочек из хороших семей практически вменялось в обязанность владеть инструментом – и стала членом гимнастического союза (после еще одного несчастного случая отец категорически запретил ей заниматься гимнастикой). И каждый раз новое увлечение становилось смыслом ее существования, поглощало ее без остатка – в этом была вся Лени. Но надо отдать ей должное, к каждому из своих интересов девочка подходила весьма серьезно. И в этом тоже начала проявляться одна из черт характера «стальной Лени».
В 1918 году Лени блестяще окончила Кольморгенский лицей в Берлине. Лишь одно омрачало радость родителей: одна из лучших учениц школы, их дочь принципиально не собиралась исправлять свое «удовлетворительно» по поведению. К чему? Она такая, какая она есть, и с этим уже ничего не поделать.
В том же году Лени волей случая оказалась среди учениц школы танцев фрау Гримм-Райтер. Очарованная кинематографом и грезящая съемками, она пришла туда по объявлению о наборе девушек в массовку нового кинофильма. В кино она тогда так и не попала, а вот уроки танцев стали для нее настоящим мощным толчком не только в карьере, но и во всей ее последующей жизни. Отец не раз выказывал свое резко отрицательное отношение к сцене вообще и к женщинам сцены в частности, полагая всех их если не проститутками, то чем-то сродни тому. И уж свою-то дочь Альберт Рифеншталь ни за что не пустит на подмостки!
Именно поэтому отцу было решено ничего не сообщать. Во-первых, Лени не собиралась на сцену. Ей просто хотелось танцевать. А во-вторых, чтобы избежать скандала, поскольку Альберт, хорошо знавший характер своей дочери, уже пообещал однажды «выбить из ее головы дурь стать актрисой». Для этого он заставил ее посещать одну из лучших в Берлине школ домоводства. Лени подчинилась – настаивать было бы глупо, – но мечтать об экране не перестала и продолжила танцевать.
Избежать скандала не получилось. Несколько месяцев, держа отца с молчаливого согласия матери в полнейшем неведении, Лени четырежды в неделю посещала школу танцев. Она делала большие успехи, и однажды ей представился случай попробовать свои силы на настоящей сцене, заменив заболевшую танцовщицу. Успех был оглушительный, но среди публики случайно оказался один из близких друзей отца. На следующий день он не преминул поздравить Альберта с удачным выступлением дочери.
Ярость отца была неописуемой. Он замкнулся в себе, перестал разговаривать с женой и дочерью, а потом нанял адвокатов по разводам. Лени пыталась что-то предпринять, уговорить отца не разводиться, клялась, что забудет о сцене, но единственное, что услышала в ответ, это: «Поедешь в пансион в Тале. Решение окончательное».