– Так точно, товарищ полковник. – Маша на всякий случай поднялась и вытянулась по стойке смирно.
– А почему так?
– Мне не ясен мотив, товарищ полковник.
– Что-что? – Суворкин даже закашлялся от возмущения. – Месяц прошел, а тебе мотив не ясен? А что так?
– Непонятно, зачем похитили Алину. Выкуп никто не требовал, акции возмездия тоже ниоткуда ждать было нельзя. Яковлев сначала пытался обвинить Зайцева, мол, это их разборки из прошлой жизни. Но тоже мимо. Зайцев считал и считает, что Алина его дочь. Он не знает пока, что Яковлев давным-давно сделал генетическую экспертизу.
– А может, знает? Может, все-таки знает? И решил тем самым… Н-да.
Суворкин встряхнулся, не позволил себе развить версию, даже в черновом наброске казавшуюся скверной. Вряд ли он усидит в этом кресле, если подобная версия станет рабочей.
– Кто еще у тебя проходил по делу подозреваемым?
– Бывшая любовница Яковлева. Но она мертва.
– И ребенок пропал?
– Пропал.
– Хм, Ильина, а ты не находишь здесь никакой связи?
– Хотите сказать, что Яковлев отомстил за похищение дочери и похитил ребенка своей любовницы? – Маша дождалась одобрительного кивка. – Но ребенка при нем не было, когда он с расцарапанным лицом выбежал из квартиры Стеллы Зиминой. А за пару часов до того, как он пришел, малыш был в квартире. Бабушка, мать погибшей, подтвердила, что говорила с дочерью по телефону и слышала его плач. Отец непричастен, его алиби подтвердилось.
– А чье не подтвердилось, чье? – заорал Суворкин и принялся постукивать ручкой по столу. – Обрадовались, схватили Яковлева и спихнули на него все. А дальше? В суде дело запросто может развалиться к чертовой матери. И что тогда – сразу три «глухаря»? Дочку Яковлева похитили – мотива нет ни у кого. Бывшую любовницу Яковлева убили – снова нет мотива? А как же ссора между ней и Яковлевым? Может, она причастна к похищению его дочери. Он явился к ней с разборками, убил ее в пылу ссоры, забрал ребенка, чтобы, как говорится, око за око. Только вот куда он его дел, когда по лестнице бежал с пустыми руками? Не в мусоропровод же кинул! А может, он потом вернулся? Ладно-ладно, помню, что не возвращался. Аптекарша это подтвердила и записи с камер в его офисе. Кто тогда забрал ребенка? Может, тот же, кто и Алину похитил? Может, это один и тот же человек? Что вздыхаешь, Ильина? Думала об этом?
– Так точно, товарищ полковник. Только нет никакого подтверждения, что похититель один и тот же.
– Но, согласись, сработано профессионально.
– Так точно, товарищ полковник. Записи с камер на подъездной дороге к дому погибшей Стеллы тоже не дали результата. Проверили почти всех водителей – пустышка.
– Что же это за гиблые дела такие? Голубева еще убили… Слушай, а может, прав его отец? Может, это в самом деле разборки какие внутренние? Водители чего-нибудь не поделили. Не очень верится, что Яковлев с таким кинжалом проехал через весь город, чтобы убить. Если ехал ради разговора – зачем ему нож? Да еще такой! Странный нож, Ильина. С буквами.
– Так точно, товарищ полковник. Орудие убийства странное, но удар профессиональный, точно в сердце. Яковлев такими навыками не владеет. На случайную удачу я бы списывать не стала.
Она запнулась, не зная, что говорить дальше. Она, как в паутине, увязла во всех этих делах. А суд над Яковлевым не за горами.
– Разрешите обратиться, товарищ полковник? – Она наконец решила произнести то, что пришло в голову сегодня после разговора с Голубевым.
– Давай.
– Я думаю, что все эти дела могут быть никак не связаны между собой.
– Ты мне уже об этом докладывала, – проворчал он. – Не помнишь?
– Помню, товарищ полковник.
– Помнишь, куда я тебя послал с этой идеей?
Маша покраснела – вспомнила, как орал Суворкин, что нечего огород городить, когда есть подозреваемый, который по одному делу был взят с поличным, а по другому – почти взят на месте преступления. А что молчит и не хочет сотрудничать со следствием – его личный выбор.
– Ты снова об этом? Не связаны, понимаешь, эпизоды! Дело одной ногой в суде. Хочешь сказать, что собираешься его развалить? Знаешь, что мне на это ответит начальник тамошнего отдела? – Суворкин кивнул на окна. – Он мне руки не подаст! Спасибо, скажет, дал в помощь сотрудницу, нечего сказать. В общем так, Ильина. Два дня сроку тебе. Два дня, чтобы разговорить Яковлева и доказать его непричастность к этим двум убийствам.
– А Алина Яковлева?
– Об этом пока забудь. На пару дней забудь. Сосредоточься на том, что я тебе сказал. Два дня тебе сроку, Ильина. И потом, как у католиков при венчании: если тебе есть, что сказать, скажешь, а если нет, то не заговоришь об этом уже никогда. Поняла?
– Малыш за стенкой был очень беспокойный. – Молодая женщина из соседнего подъезда, через стенку от Стеллы недовольно сморщилась. – Плакал по ночам, нам с мужем выспаться не давал. А зачем вы спрашиваете? Разве та женщина, его мать, не погибла?
– Погибла, – подтвердила Маша.
– А разве убийцу не арестовали? В новостях говорили. В газетах писали, что убийца пойман. – Соседка обернулась к мужу, ища поддержки. – Коль, разве нет?
– Писали. Говорили. Все точно. – Колю визит следователя явно выдернул из-за стола: взгляд помутневший, в руках тарань.
– Тогда в чем проблема, не пойму? Что снова за вопросы? – Молодая соседка воинственно дернула плечиками. – Ходите друг за другом. Жить невозможно. Невозможно расслабиться. Скажи, Коль!
– Да, – кивнул Коля и потащил в рот засушенный рыбий хвост.
– Понимаете, в чем дело. – Маша приложила правую руку к груди. – Ребенок пропал.
– Какой ребенок? – вместе выдали супруги.
– Тот самый, что плакал по ночам. Ребенок погибшей.
– С чего это вы взяли? – возмутился Коля. Вытащил рыбу изо рта, вытер тыльной стороной ладони губы.
Жена потрясенно поводила глазами. Ребенка, даже не дающего спать по ночам, ей было жаль.
– От мужа погибшей поступило заявление. Вот мы и ищем.
– А, теперь понятно, – подобрел Коля. – У них там какая-то история с этим ребенком.
– Какая, если не секрет? – Маша ненавидела себя за этот обход, за эту жалкую улыбку. – Любая информация сейчас важна, понимаете! Уж простите, что я вас побеспокоила.
– Коль, рассказывай давай! – Жена щелкнула пальцами по его животу, обтянутому белоснежной майкой. – Раз сказал «а», говори теперь «бе».
– Так дама эта вроде его украла у отца и сюда привезла. А отец, этот иностранец, вроде его вернуть хотел. Вот и пишет заявы, что ребенок пропал. Только он у бабки, так я думаю. У матери этой дамочки, которую того, прибили.
Устал от такой долгой речи – вспотел, подхватил край олимпийки, болтающейся на вешалке в прихожей, и принялся тут же вытирать лоб и щеки.
Бедный. Уморился.
Маша подавила неприязнь и снова улыбнулась, теперь благодарно. Снова через силу и через «не хочу».
– А почему вы думаете, что ребенок у бабушки? Она всячески отрицает, что причастна к похищению, и тоже, между прочим, внука ищет. Вы кого-то видели? Или слышали что-то в ночь убийства?
Жена Коли глянула зверем, давая понять, что за язык его, идиота, никто не тянул. Теперь начнется. Теперь они не отстанут. Потеснила его, встала перед Машей со скрещенными на груди руками.
– Ничего мы такого не слышали, товарищ капитан. – Даже вспомнила звание этой особы, которая ввалилась к ним без приглашения в самый разгар футбольного матча, а они-то с Колей планировали посидеть у телика с пивом. – Нас в ту ночь даже дома не было. Коля в ночь работал, я у мамы ночевала. Мы уже вашим говорили. Сколько можно одно и то же повторять! Ходите друг за другом и ходите! Не видели, не знаем.
– Но ребенок-то не найден, поймите.
Маша стиснула зубы, начала бешеный отсчет четных двузначных.
Надавать бы по башке этим равнодушным любителям пива. Тряхнуть как следует, напомнить о гражданском долге. Но нельзя, не уполномочена. Да и бесполезно: супруга будет насмерть стоять за своего Колю, который снова принялся посасывать тараний хвост.
– Нам больше нечего вам сказать, товарищ капитан.
Стеллина соседка нырнула за Машину спину к входной двери. Защелкала замком, распахнула дверь, жестом приказала ей убираться. Взгляд – холодный, злой.
– Извините. – Маша глянула на супругов с мольбой, снова презирая себя за это. – Если вдруг что-то вспомните, прошу вас…
– Нечего нам вспоминать.
Дверь с грохотом захлопнулась.
Какие все-таки люди! Маша подавила желание выругаться, тяжело вздохнула, побрела к лифту. Футбол им дороже истины. Дороже пропавшего малыша. А ей вот, получается, больше всех надо. Яковлев этот, не открывающий рот до сих пор. Погибшая его любовница. Ее ребенок. Ей вот, Маше, важнее заниматься чужими детьми вместо того, чтобы воспитывать своего. Спихнула его на бывшего мужа, а он тот еще воспитатель! С теми еще, понимаете, ценностями. Нет, а как по-другому? Как она тому же Валерке станет в глаза смотреть, если бросит все на произвол судьбы? Скажет: «Идем, сынок, в парк на карусели, а мальчик Стеллы пусть себе где-нибудь загибается. Найдется, может, когда-нибудь. А не найдется, и бог с ним. Так, что ли? Так же нельзя. И Валерка ей так скажет. Хотя на каруселях с ней не катался уже бог знает сколько. Да, поганая у нее жизнь. Полковник, подозревающий ее в тайном недуге, видно, лучше ее самой давно в ее делах разобрался.
Лифт, как назло, застрял где-то. Маша без конца тыкала пальцем в перекошенную кнопку – бесполезно. Та подмигивала красным, хотя в шахте было тихо. Какая-то гадина держит его наверху или внизу. Держит, чтобы ей досадить. Заставить ее тащиться по ступенькам. А у нее сил вообще не осталось. Поквартирный опрос, который она устроила по собственной инициативе, вымотал окончательно. Первый день из отпущенных полковником двух подходил к концу. Результат – ноль. Что она должна делать, если завтра к вечеру не будет никакой информации в защиту Яковлева?
Маша прислонилась лбом к стене, облегченно выдохнула. Кнопка наконец загорелась зеленым, в шахте загудело. Лифт пополз на этаж, где она его дожидалась. Неожиданно дверь квартиры, из которой ее выставили, загремела. Маша резко обернулась. Коля, в наброшенной на толстые плечи олимпийке, той самой, которой вытирал вспотевшие лоб и щеки, вышел на площадку с мусорным пакетом.